Остросюжетная повесть "Бомба Геринга", выходившая в отдельных изданиях под названием "Тысяча первый поединок", посвящена мужеству и героизму саперов, которые и в мирное время находятся на передней линии огня, защищая нашу жизнь от смертельной угрозы, о существовании которой мы до поры не подозреваем…
Содержание:
-
Пролог 1
-
Глава первая 2
-
Глава вторая 4
-
Глава третья 7
-
Глава четвертая 9
-
Глава пятая 9
-
Глава шестая 10
-
Глава седьмая 16
-
Глава восьмая 17
-
Эпилог 18
-
Примечания 19
Иван Лазутин
Бомба Геринга
Офицеру войск гражданской обороны комсомольцу Ивану Крюку, совершившему беспримерный в истории пиротехники подвиг, посвящаю
Пролог
Прошло уже два часа, а голос фюрера еще звучал в ушах. Главнокомандующий военно-воздушными силами Германии рейхсмаршал Герман Геринг, закрыв глаза, старался представить себе лицо Гитлера, когда тот разговаривал с ним по телефону. Ему почему-то казалось, что когда фюрер, прижав левой рукой к уху трубку, бросал в гулкие просторные своды имперской канцелярии отрывистые слова, то правую руку он время от времени непременно нервически вскидывал перед собой. Так он делал всегда, когда его раздражение переходило в негодование.
Где-то в глубине души Геринг был согласен с фюрером, что, разрушая дворцы и музеи Ленинграда, бомбардировочная авиация бросает бомбы на осажденный город без разбора, лишь бы, прорвавшись сквозь огневое кольцо зенитной артиллерии, освободиться от смертоносного груза и уйти восвояси.
Но зачем этот тон? Тон крайнего раздражения, доходящего до истерики. Нет, Геринг не будет закатывать истерику и бесновато кричать на генерал-фельдмаршала Мильха, который ровно через пять минут должен переступить порог его кабинета.
Несмотря на то, что в приемной вот уже около часа ждали вызова несколько высокопоставленных генералов, Геринг решил в первую очередь принять только что прибывшего генерал-фельдмаршала Эргарда Мильха. Это предпочтение объяснялось не тем, что разговор с генеральным инспектором военно-воздушных сил Германии был крайне неотложен и важен, а, скорее всего, тем, что Герман Геринг давно питал глубокие дружеские симпатии к энергичному и самому молодому генерал-фельдмаршалу в немецкой армии, который год назад за руководство операцией воздушных сил в Норвегии получил Рыцарский крест и в качестве личного подарка - Золотую булаву из рук Гитлера.
Геринг был уверен, что этот не совсем чистокровный ариец, сын владельца аптеки в Вильгельмсхафене, любимец фюрера, пойдет дальше и выше. Еще молодым человеком, в начале двадцатых годов, мужественный и высокообразованный Эргард Мильх после двухлетнего пребывания в Бразилии, Аргентине и США сделал великую услугу авиаконцерну "Юнкерс". Это он, Эргард Мильх, внедрил конвейерные производственные методы Форда в новую германскую авиапромышленность. Это ему, Мильху, ставшему крупнейшим специалистом и организатором авиапромышленности Германии, во многом обязаны своим рождением и процветанием четыре крупнейшие в мире авиационные фирмы - "Юнкерс", "Хейнкель", "Дорнье" и "Мессершмитт".
Вот только дерзок не в меру. В личных, дружеских беседах с Герингом генерал-фельдмаршал Мильх не однажды настойчиво доказывал, что война с Россией может стать пагубной для Германской империи, что война в воздухе на два фронта будет не под силу Германии. И это неверие Эргарда Мильха в несокрушимую мощь военно-воздушных сил третьего рейха иногда крайне раздражало Геринга. Но и после горячих споров он не переставал уважать и любить смелого и умного генерал-фельдмаршала, мыслящего широко, по-государственному.
С минуты на минуту Эргард Мильх должен войти в кабинет.
Геринг пристально всматривался в огромную стратегическую карту России, висевшую на стене. Взгляд его остановился на не закрашенном в коричневый цвет небольшом светлом кружке, в котором он на почтительном расстоянии отчетливо видел дальнозоркими глазами название города на Неве.
"И чем только держатся?.. Каждые сутки на город обрушиваются сотни и тысячи бомб и снарядов… Выведена из строя канализация, город отрезан от сырьевых и продовольственных баз, парализованы электростанции, наступает зима, а топлива нет… Да, где-то фюрер прав, когда говорит о русских: "Чтобы это славянское племя пуритан поставить на колени - вначале их нужно сломить духом, вытравить из их сердец коммунистическую религию, которая питает их, окрыляет и ведет на подвиги…"
Размышления Геринга оборвал приход адъютанта. Щелкнув каблуками, он доложил:
- Тринадцать ноль-ноль. Генерал-фельдмаршал Мильх ждет в приемной.
- Пригласите.
В кабинет вошел Эргард Мильх.
Геринг поднял глаза на застывшего у порога генерал-фельдмаршала. Высокий, подтянутый, розовощекий, он показался Герингу олицетворением здоровья. Твердый и несколько дерзкий взгляд, устремленный на главнокомандующего, еще раз доказывал Герингу, что в своих убеждениях Эргард Мильх по-прежнему непоколебим. "Такие, наверное, чертовски нравятся женщинам, - совершенно некстати и не ко времени мелькнула в голове Геринга мысль. - Дружбы с такими ищут и короли…"
Мильх вскинул для приветствия руку, улыбнулся той покоряющей улыбкой, которая всегда обезоруживала Геринга, когда спор заходил о войне с Россией и рейхсмаршал начинал выходить из себя.
- Прошу. - Геринг холеной, пухлой рукой показал на кресло у огромного стола, посреди которого стояла массивная бронзовая пепельница, изображающая в миниатюре Московский Кремль.
Обменявшись рукопожатиями, оба они некоторое время стояли неподвижно, пристально вглядываясь друг другу в глаза, и молчали.
- Садись, Эргард. Я вернул тебя по очень важному делу.
Мильх сел в кресло и, не сводя глаз с рейхсмаршала, по лицу его пытался прочитать, какие неотложные дела вернули его с аэродрома, откуда он должен был срочно лететь в штаб 1-го воздушного флота.
- Буду очень краток, Эргард.
- Слушаю тебя, Герман.
- Два часа назад был разговор с фюрером. Фюрер недоволен.
- Чем?
- Действиями авиации 1-го воздушного флота.
Лицо Эргарда Мильха оставалось каменно-невозмутимым, хотя в груди его что-то сжалось, опустилось, а потом подступило к горлу. Из всех предполагаемых вариантов предстоящего разговора с Герингом, которые проплыли в его мозгу, пока он ехал на прием к главнокомандующему, ни один не был связан с фюрером. Видя, как на щеках Мильха потух алый румянец и лицо его покрылось серой бледностью, Геринг встал. Кольцевые наплывы его гладковыбритого двойного подбородка колыхнулись над могучей грудью, сверкавшей высшими орденами Германской империи. Голос Геринга в просторном кабинете прозвучал приглушенно, с нотами недовольства.
- Летчики 1-го воздушного флота бомбят Ленинград без разбору. Им все равно, на что сбрасывать бомбы - на дворцы или на пустыри. А это нужно делать с расчетом.
- Поясни конкретно: чем недоволен фюрер? - Генерал-фельдмаршал встал, готовый мужественно, стоя принять любой приговор своего любимого фюрера.
- В блокированном Ленинграде стоят целыми и невредимыми два здания, которые нужно стереть с лица земли! - Когда Геринг говорил, кольцевые наплывы его подбородка перекатывались, словно догоняя друг друга. - Я вполне понимаю недовольство фюрера и категоричность его приказа.
- Слушаю вас, рейхсмаршал! - сухо, официально, как подчиненный начальнику, бросил генерал-фельдмаршал.
- Смольный - это штаб революции большевиков. Это то, чем в Москве является Кремль. - Взгляд Геринга упал на бронзовую пепельницу. - Из этого здания в семнадцатом году Ленин руководил восстанием. Для всех русских, а для защитников Ленинграда в особенности, Смольный б настоящее время является гарантом веры в их победу.
- Понял вас, рейхсмаршал, - чеканно ответил Мильх. - Назовите второе здание, которое нарушает душевный покой моего фюрера.
- Второе здание - это типография большевистской газеты "Правда". Вот уже третий месяц не было дня, чтобы в осажденном городе не выходила "Правда". Советским летчикам каждую ночь удается прорываться сквозь кольцо блокады и сбрасывать в условленном месте матрицы этой газеты.
Вошел адъютант. Он хотел что-то сказать, но Геринг жестом приказал оставить его вдвоем с генералом. Адъютант вышел.
- Русские могут жить без хлеба, они могут жить без воды, без крова над головой… Дух борьбы и стойкости этой до фанатизма одержимой нации непостижим уму среднего человека! Своего рода евангелием у этого народа является газета "Правда". - Геринг смолк и, пройдясь вдоль стола, тихо, теперь уже не приказывая, а по-товарищески советуя, проговорил: - Эргард, ты понял, что приказ фюрера относится в равной степени ко мне и к тебе - генеральному инспектору военно-воздушных сил Германии? Фюрер знает, я ему сказал об этом, что сегодня ты летишь в 1-й воздушный флот и сделаешь все, что он от нас требует.
- Готов служить великой Германии! - твердо произнес генерал-фельдмаршал и энергично вскинул над головой руку. Его щеки снова зарозовели, в глазах появился воинственный блеск.
Геринг наклонился над столом и пожал руку Мильху:
- Фюрер не забудет нашего верного служения Германской империи. И чем скорее два этих большевистских очага будут развеяны в пыль и пепел, тем внушительнее будут выглядеть списки наших личных высших наград.
Геринг проводил Мильха до двери и еще раз крепко пожал его сильную, мускулистую руку:
- Желаю удачи.
…На утро следующего дня, двадцать девятого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, в десять часов тридцать минут по московскому времени немецкий летчик Ганс Келлер в сопровождении эскадрильи истребителей на своем видавшем виды "юнкерсе" с эмблемой леопарда на фюзеляже и крыльях прорвался сквозь заградительный огонь зенитной артиллерии защитников Ленинграда и в заданном квадрате задымленного города нажал на гашетку бомбового пуска. Фугасная бомба огромной разрушительной силы, лениво отделившись от самолета, полетела на землю.
Глава первая
Владимир развернул газету и еще раз, словно не веря себе, пробежал взглядом строки Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении его орденом Красного Знамени.
- Черт возьми, это же здорово! И ведь не в какой-нибудь второразрядной газетенке, а в "Известиях"! Ну, похвали меня, Ларчок. Разве я плохой у тебя? Разве в мирное время за пустяки награждают боевыми орденами?
Лариса подошла к Владимиру и, склонившись, молча поцеловала его в щеку. С того самого дня, когда они подали заявление в загс, в ней что-то изменилось. Все эти полтора месяца ожидания дня регистрации она испытывала доселе неведомое ей чувство щемящей радости и тревоги: а вдруг все это сон? Вдруг в одно прекрасное утро она проснется в своем студенческом общежитии и поймет: не было никакого капитана Горелова, не было наяву никакой любви, не было заявления в загс…
До регистрации брака осталось три дня. И чем ближе была та грань, за которой ее жизнь, ее судьба навсегда соединятся с жизнью и судьбой Владимира, тем сильнее росли в душе Ларисы тревога и волнение. С Владимиром она познакомилась два года назад, еще на третьем курсе, знала его так, как, наверное, не знала себя, и все-таки какое-то смутное предчувствие не то беды, не то какой-то опасности томило ее сильнее и сильнее. "Может быть, эта тревога бывает у невест перед замужеством?" - думала Лариса и успокаивала себя тем, что все это она придумала. Ведь Владимир любит ее… "А может быть, этот страх и беспокойство поселились в мою душу потому, что только сейчас я по-настоящему поняла, какая опасная работа у Володи? Лишь за последний год он обезвредил более ста авиационных бомб, сброшенных в войну фашистами. А с бомбами шутки плохи…"
Путало ее еще и то, что в своей рискованной работе Владимир находил что-то похожее на упоение, игра со смертью рождала в его горячей и страстной натуре неудержимый азарт. А однажды, размечтавшись о своей жизни и представив себя женой Владимира, Лариса ужаснулась от одной только мысли: а вдруг в одном из поединков со смертью Владимир не выйдет победителем? Что будет с нею тогда?..
- Ты что, Ларчок? Не рада, что о твоем капитане узнала вся страна?
- Рада, очень рада, - тихо, почти шепотом проговорила Лариса и, подойдя к платяному шкафу, открыла дверку. - Володя, примерь еще раз костюм, мне кажется, что немножко тянет левое плечо.
Владимир взял костюм и прошел в другую комнату. Через минуту он открыл дверь и, приняв картинную позу манекена, застыл на пороге.
Это рассмешило Ларису.
Владимир приосанился перед зеркалом, тряхнул густой русой шевелюрой и важной, величавой походкой подошел к Ларисе. Оторвав от утюга ее руку, он поднес ее к своим губам и так же невозмутимо торжественно и чинно опустил на утюг.
- Нет-нет, сюда!.. - Указательным пальцем правой руки Лариса властно показала на свою щеку, а гибкие пальцы ее левой руки проворно нырнули в густую шевелюру Владимира.
- Не честно!.. В любви насилия не бывает! - взмолился Владимир и при этом скорчил такую гримасу, как будто испытывал нестерпимую боль.
- Кому говорят - сюда!.. - И снова указательный палец руки Ларисы коснулся ее правой щеки.
Сейчас в его доме Лариса пока невеста. А через три дня во Дворце бракосочетания, куда они уже тайком ходили два раза, чтобы поглядеть, как проходит церемония этого торжественного таинства соединения двух чужих людей в единую судьбу, среди высоких мраморных колонн, увенчанных лепными атлантами, она будет робко и молчаливо стоять рядом с ним в белом подвенечном платье (Владимиру не нравилось слово "свадебное", а поэтому он просил Ларису называть его подвенечным), на ее плечи невесомо воздушно будет ниспадать бело-дымчатая, переливающаяся, как воздушное марево летнего зноя, фата… С того дня она всегда будет Гореловой… Горелова Лариса Сергеевна. Владимир был до глубины души тронут, когда неделю назад случайно увидел, как, оставшись одна, Лариса на полях газеты пробовала расписываться своей новой фамилией. Буква "Г" у нее получалась такой же, как и у Владимира. Было видно, что она старалась, чтоб заглавная буква была с таким же размашистым хвостиком, как у Владимира. И это ее желание расписываться так же, как расписывается он, его радовало и трогало.
А воображение работало… Владимир отчетливо представлял рядом с собой, чуть сзади, лысеющего и всегда румяного майора Урусова. В торжественной позе официального лица он замрет на почтительном расстоянии от служителей Дворца бракосочетания, чтобы не доходил до них запах коньяка. Со стороны невесты свидетелем (Владимиру не нравилось это судебно-прокурорское слово) в церемонии бракосочетания будет участвовать подруга Ларисы, Наташа Замятина, хохотушка и заядлая спортсменка.
- Что ты на меня так смотришь? - стыдливо спросила Лариса, стараясь нащупать пальцами верхнюю пуговицу платья, чтобы застегнуть ее. Но пуговицы не было на месте, она лежала на полу, у ножки стола.
- Не ищи, она оторвалась. - Владимир поднял пуговицу и подал ее Ларисе. - Хочешь, пришью? - Он подошел к ней и неожиданным легким движением руки откинул тяжелую волну ее светлых волос с плеч на затылок, но Лариса остановила его.
- Это я буду делать всегда сама. - Голос Ларисы прозвучал ласково, но в этой покорности и ласковости Владимир уловил нотки строгого предупреждения, словно он пытался перешагнуть запретную для него грань. - Это ты понял?
- Понял, - ответил Владимир и осторожно опустил на плечи Ларисы волну золотисто-светлых волос.
Взгляд Ларисы упал на настольный календарь. И она вдруг вспомнила, что завтра будет год, как погиб лейтенант Митрошкин.
- Ты что? Почему вдруг сникла?
- Жалко Митрошкина. До сих пор не могу поверить, что его нет в живых.
- Я это помню всегда. - Владимир нахмурился: - Не хотел омрачать твой сегодняшний день. Завтра рано утром съездим на его могилу. Он очень любил цветы. И часто дарил их. Вряд ли когда-нибудь у меня будет в жизни такой друг.
Лариса присела на диван. Вся она как-то сразу и неожиданно показалась Владимиру усталой, разбитой. Минутное молчание тянулось тягостно, скребло душу. "Зачем она вспомнила его именно сейчас, в такую минуту?" - подумал Владимир.
- Володя, давно хочу спросить тебя: сколько еще осталось на нашей земле необезвреженных немецких бомб?
- Много, Ларчок. На это уйдут годы.
- А когда обезвредят последние бомбы, ты уже больше не будешь пиротехником?
- Ты совсем забыла, что бомбы падают и сегодня. Правда, не на нашей земле, но падают. И вот до тех пор, пока они падают на людей нашей планеты, я буду их обезвреживать. Два дня назад группа наших пиротехников во главе с майором Паршиным по просьбе Международного общества Красного Креста и Красного Полумесяца полетела во Вьетнам обезвреживать невзорвавшиеся бомбы, сброшенные на мирных жителей.
- Это опасные бомбы?
- Да, это очень коварные бомбы. Ребятам предстоит трудная работа.
- Но ведь туда могут послать и тебя?
- Могут. Но только в том случае, если ребятам будет трудно справиться одним.
- А ты что?.. Опытнее их?
- Полковник Винниченко говорит - да! Не подумай, что хвастаюсь, но в нашем деле, как и у летчиков-истребителей, есть просто хорошие специалисты-пиротехники и есть своего рода асы.
- А кто такой полковник Винниченко?
- О!.. Это наш самый главный ас! Работает в Москве, в штабе гражданской обороны, у маршала Чуйкова. В нашем деле - храбрейший из храбрых и великий выдумщик.
- Кто же он по должности?
- Опытнейший пиротехник страны. У него есть своя школа и свои ученики.
- Так почему же этот Винниченко не послал во Вьетнам тебя?
- Он бережет меня.
- Для чего?
- Для финальных встреч на Олимпийских играх. - Владимир встал и потянулся. - Вот видишь, какой я у тебя хороший, а ты удивляешься, зачем мне дали боевой орден в мирное время. Сдаешься? - Владимир крепко сжал тугие плечи Ларисы в своих больших сильных руках. - Считаю до трех - сдаешься?!
Лариса прикоснулась губами к щеке Владимира и тут же отшатнулась назад: ее испугал длинный звонок в коридоре. Так обычно звонят озорные дети или подвыпившие друзья.
Дверь открыл Владимир.
- Можно? - Улыбка человека, стоявшего на пороге, была такой простодушной и открытой, что Владимир не мог не улыбнуться ответно.
- Прошу.
- Корреспондент "Вечернего Ленинграда" Борис Веткин, - представился вошедший.
- Проходите. Чем могу быть полезным?
- Я уже разговаривал по телефону… Это была, очевидно, ваша супруга?
- Почти.
- Как почти? - В округленных глазах корреспондента застыло такое откровенное удивление, что Владимир поторопился расшифровать свой шутливый ответ:
- Супругой будет только через несколько дней.
- Значит, скоро свадьба?
- Так точно. Седьмого ноября.