– Кое-что мы уже знаем, – сказал Синицын. – Кое-что. Например, что некто Смирнов и его люди убили художника Ефима Мардера в октябре восемьдесят второго года. Они должны были помешать Мардеру встретиться с Семеном Левиным и рассказать тому о "школе искусств". Но убийцы опоздали. Им пришлось убрать уже и самого искусствоведа. Вместе с женой. Но тут возникло подозрение, что сведения, – Синицын сделал небольшую паузу, – сведения о Покровском музее были оставлены покойным кому-то из друзей. Подозрения подтверждались неожиданным известием о приезде Светланы Василенко… Ну, дальше рассказывать неинтересно. Могу лишь заметить, что я тогда был очень удивлен той бесцеремонностью, с которой были совершены убийства.
Лицо Лисицкого было неподвижно.
– Я не очень понимаю, какое отношение это имеет ко мне, – сказал он. – Для чего вы это рассказываете?
– Ну-ну, – сказал Синицын. – Бросьте, бросьте, господин Лисицкий, – он постучал указательным пальцем по телефону. – Как верно заметил наш общий друг и ваш бывший подчиненный, вы только что звонили этому самому Смирнову. Человеку, организовавшему упомянутые мною убийства. Если не ошибаюсь, вашему заместителю, – Синицын поднял телефон, нажал комбинацию кнопок, указывающую номер, с которого был сделан последний звонок. – О, видите? Ваш номер. А хотели вы у него спросить, каким образом он упустил Виктора. Интересно, а что вы собирались сделать со спасенным вами десять лет назад Виктором Михайловичем Черноусовым? А?
– Он хотел меня убить… – сказал вдруг Виктор растерянно. – Слушай, он же приказал этому подонку меня прикончить! – Черноусов резко поднялся, потянулся к Лисицкому. Николай Степанович испуганно отпрянул, едва не упав со стула.
Синицын силой усадил друга на место.
– Слушай, – возбужденно говорил Черноусов, – этот тип, Смирнов, он же звонил – ему звонил, точно, ей-Богу! А потом вытащил пистолет, если бы не твои… – он задохнулся от негодования и снова попытался вскочить.
– Помолчи, – сказал Синицын. – Успокойся. Все в порядке. Садись. Нам уже недолго осталось.
Черноусов в конце концов послушался, правда неохотно.
– Это чушь! – нервно заговорил бывший редактор "Коммунистической молодежи". Лицо его покраснело и покрылось мелкими шариками пота. – Господи… что он говорит? Я… Да я понятия не имею, что там у него произошло!
– Прекратите, – резко оборвал его Синицын. Голоса он не повышал, но в его словах Лисицкий, видимо, почувствовал скрытую угрозу и послушно замолчал. – Вы – президент компании "Юг-Финансы-2000". Согласно документам. Смирнов – ваш непосредственный подчиненный. Никакой инициативы он не стал бы проявлять. Он ждал ваших указаний.
Лисицкий молчал. Черноусов вытаращил глаза.
– Он – президент?!. С чего ты…
Володя извлек из кармана листок.
– Из сейфа, – коротко объяснил он.
Теперь Лисицкий побледнел. В другой ситуации Виктору бы показалась очень смешной эта смена колоритов на лице бывшего начальника. Сейчас – нет. Он развернул лист. Свидетельство о регистрации компании "Юг-Финансы-2000". Учредитель и президент Совета директоров Лисицкий Н.С.
– Что же до вашего заместителя, то о нем вы можете узнать у командира отряда "Беркут", – сообщил Синицын. – Гончаренко его фамилия. Леша. То есть, Алексей Григорьевич. Возможно, господин Смирнов уже в СИЗО. Возможно, еще нет… Так давайте расставим все точки над i…
– У вас нет никаких доказательств… – выдавил вдруг Лисицкий.
– Доказательств чего? Того, что вы руководите компанией? Или того, что хотели убить своего бывшего сотрудника – кстати, действительно, вами же спасенного десять лет назад? Так они мне не нужны, – благодушно заметил Синицын. – Я ведь не официальное лицо. И мы с вами не в суде и не в кабинете следователя. Мы на кухне, у вас в квартире. И главное – мы-то знаем – и мы, и вы, – что все, сказанное мною чистая правда. И никакие доказательства я представлять не собираюсь. Просто так – интересуюсь. По-настоящему меня заботит только одно: судьба моего друга Виктора… Могу рассказать, что произошло до этого, – предложил Володя. – Хотите?
– Почему бы и нет? – пробормотал бывший редактор "Коммунистической молодежи", а ныне президент компании "Юг-Финансы". Похоже, он смирился с происшедшим. Во всяком случае, лицо его приобрело, наконец-то, обычный цвет лица.
– В 1980 году Семен Левин работал в Покровском художественном музее в Москве, готовил какую-то статью о русской пейзажной живописи второй половины ХVШ столетия. С ним приключилась одна история, которой поначалу никто не придал особого значения, – начал рассказывать Синицын. – В запасниках музея, Левин обнаружил хранилище полотен, к которому не оказалось доступа. Что за картины там хранились, почему доступ к ним был категорически запрещен – никто из музейных работников вразумительно объяснить не смог. Нельзя – и все. Он обращался в соответствующие инстанции – никакого результата. И тогда Тамара – его жена – обратилась к своей подруге Светлане Василенко. Та попросила отца, товарищ Василенко куда-то позвонил, ему сказали – нужна письменная виза, в общем, Семен получил разрешение и месяц проработал в этом самом хранилище. А через полтора года они подали документы на выезд в Израиль. Их не выпустили. Товарищ Василенко, что вполне естественно, отказался ходатайствовать за еврейских друзей дочери. Сначала, во всяком случае. Не знаю, чем подействовала на него дочь, но он, все-таки, начал ходатайствовать. Снова кое-куда позвонил, кое с кем переговорил. И возможно, ему бы удалось им помочь – если бы они не утонули на рыбалке…
– А они утонули? – спросил Лисицкий без всякого удивления. – Ах да, припоминаю, что-то такое мне Василенко рассказывал. То есть, он рассказывал о несчастном случае, но я почему-то сразу подумал о автокатастрофе. Значит, утонули? Да, это печально… – он поднял чашку с кофе, отпил глоток. Поставил чашку на место, снова взглянул на Синицына. Присутствие Черноусова он игнорировал. – Все это я слышал – десять лет назад, – при этом он, все-таки, мельком взглянул на своего бывшего подчиненного. – Правда, без подробностей о судьбе этих… как вы сказали? Левиных? Утонули, – повторил он. – Надо же…
– И произошло это после того, как товарищ Василенко начал свои хлопоты… Видимо, об этом стало известно. Руководящий работник ЦК – и вдруг хлопочет о еврее-отказнике. Начали искать – в чем связь? И выплыла история с разрешением на работу в запаснике Покровского музея. Вся суть была не в содержании, о котором и сам-то Василенко ничего толком не знал, а в том, что он не имел права давать разрешение на работу в том запаснике постороннему. Он не должен был даже просить об этом.
– Все это очень интересно, – заметил Лисицкий. – Более того, я просто восхищаюсь вами, Владимир Алексеевич. И что же вас еще интересует? Коль скоро вы и так все уже знаете. Хорошо, допустим, я знал обо всем этом. Собственно говоря, – он посмотрел в сторону неподвижного Виктора, – собственно говоря мы узнали обо всем одновременно с вашим другом. Даже, как мне кажется, я узнал чуть позже, поскольку к тому времени для Виктора некоторые моменты были ясны, а для меня… – он развел руками. – Но только поймите: я ни-че-го не знал о роли Смирнова в той истории.
– Яцкевич тоже у вас работает… работал, – напомнил Черноусов, стараясь не смотреть на бывшего шефа.
– Работает, ну и что? У меня не было оснований спрашивать его о прошлом господина Смирнова. А сам он подобной инициативы не проявлял.
– Да, конечно. Все рассказанное находится в прошлом. Все более-менее понятно. О том, какая свирепая борьба за власть шла – да, наверное, и сейчас идет – наверху, не слышал только глухой. Так что ничего удивительного, – сказал Синицын. – Вы ведь не просто так отправили Черноусова из страны. Правда?
Лисицкий не ответил.
– Предположим, вы узнали обо всем действительно, только на последнем этапе, – сказал Синицын. – Вы спровадили Виктора, получили от него каталог– он вытащил из кармана несколько листочков. – Каталог вы не отдавали Василенко. И не собирались его отдавать. В конце концов – некий козырь, суть которого вам самому не была ясна.
Лисицкий не ответил. Он впился глазами в каталог, составленный давным-давно искусствоведом Левиным и в минуту озарения обнаруженный Виктором Черноусовым.
– Хорошо, – сказал он после долгой паузы. – Все ясно. Предположим, что вы правы. Да, я не стал отдавать каталога. Возвращать Василенко? Этому сытому борову? – Лисицкий криво усмехнулся. – Да с какой стати? Нет, пусть бы помучился страхом. И не думаю, что вы будете меня осуждать за такое желание.
Черноусов подумал, что, в общем, нет, не будет. О бывшем завсектором ЦК воспоминания у него остались отвратительные.
– Кстати говоря, в скором времени его сняли. Ну, не то чтобы сразу, но… если не ошибаюсь, в начале восемьдесят шестого Василенко ушел на пенсию. Даже не знаю, жив ли он сейчас. Знаете, все эти партийные бонзы быстро сходят на нет, оказываясь в непривычной обстановке… А однажды ко мне пришел Леонид Яцкевич. И привел Смирнова. Его тогда, между прочим, выгнали со службы – за то, что не справился с поручением… Словом, от него я и узнал, что первоначально указание на розыск каталога, составленного Левиным, исходило с самого верха. Поэтому он и не боялся применять… ну, не совсем мягкие формы работы… – Лисицкий замялся. – Ну, вы понимаете, о чем я…
– Понимаем, давайте дальше.
– Так вот, Смирнов и сказал, что начальство выполняет просьбу Галлера. Галлер почему-то очень боялся опубликования каталога.
– Почему?
Лисицкий покачал головой.
– Этого я не знаю.
– А откуда Галлер узнал обо всем?
– Все из той же истории со злосчастной визой. Видите ли, кто-то из руководства КГБ регулярно сообщал Галлеру обо всех нежелательных происшествиях, связанных с Покровским музеем… Что же касается шантажа… – Лисицкий хмыкнул. – Слово-то какое… Смирнов и Яцкевич пришли сообщить, что Галлер приехал в Крым. Они знали, что у меня каталог, оставленный Виктором. Ну и… Время уже было другое. Словом, я обратился к Галлеру за финансовой поддержкой – когда начал собственное дело.
– Значит, причину опасений Галлера ни Яцкевич, ни Смирнов вам называли?
Лисицкий отрицательно качнул головой.
– Не называли. А я и не очень интересовался… – Он наконец-то, посмотрел на Черноусова. Но обращался по-прежнему к Синицыну. – Когда Виктор приехал, Смирнов почему-то решил, что он что-то узнал о наших отношениях с Галлером. Я… – он коротко махнул рукой. – Впрочем, это неважно. Что вы намерены предпринять теперь?
Синицын пожал плечами.
– А мы ничего и не предпринимали, – сказал он. – Мы ведь частные лица. Это "Беркут" вашу фирму разгромил, к нему и претензии… – он поднялся из-за стола. – А знаете, ведь Витенька наш ничего такого не думал. И приехал он сюда совсем не для того, чтобы кого-то разоблачать.
Лисицкий бросил недоверчивый взгляд на Черноусова, сидевшего с неподвижно застывшим лицом.
– Не для того, не для того, – повторил Синицын. – Так что, если хотите кого-то винить в происшествии – вините свой собственный страх. С перепугу вы распорядились, чтобы Смирнов выдавил израильского корреспондента. И это вы помогли нам увязать Галлера с событиями в Крыму. Без вашей помощи нам и в голову бы не пришло… А когда Витя – из чистого упрямства – отказался уезжать до встречи с американским стариканом, окончательно спятили от страха… – он сделал паузу и закончил, глядя уже не на Лисицкого, а на своего друга: – И велели его убить.
На этот раз его слова не вызвали никакой реакции у Виктора. Только когда они оба подошли к двери, он пропустил вперед Синицына, а сам повернулся к молчащему Лисицкому.
– Знаете что, Николай Степанович? – сказал он. – Десять лет назад вы сказали мне, что я возможно еще скажу вам спасибо за то, что уехал. Это правда. Я готов сказать вам большое спасибо. За то что мне не пришлось сидеть в том дерьме, в котором сейчас сидите вы.
Он шагнул за порог. Уже выходя из квартиры Лисицких он заметил Наталью. Она стояла у двери в гостиную.
Только сейчас он вспомнил о ней. И подумал, что она вполне могла слышать.
Ее лицо походило на гипсовую маску.
"Интересно, – подумал Виктор, медленно спускаясь по лестнице, – кого теперь она ненавидит больше: меня или мужа?"
18
Синицын привез Виктора в аэропорт задолго до отлета и даже задолго до начала регистрации на рейс. Зал ожидания аэропорта был пуст. Володя сказал – потому что многие рейсы отменены. Не хватает горючего. Да и цены на билеты такие, что люди предпочитают поезд. Или вообще отказываются от поездок, сидят дома.
Они вышли на улицу, рядом с перронами. Сели на лавочку, закурили.
– Копию картины Тициана "Гомер и его герои", которая украшала офис Смирнова, Мардер нарисовал по памяти, – задумчиво сказал вдруг Черноусов. Синицын, казалось, нисколько не удивился такому повороту мысли. – Я вот вспомнил: Верещагин мне как-то рассказал, что старик чуть ли не десять раз писал ее с оригинала, так что запомнил до мельчайших подробностей… – он покачал головой. – Странно, странно…
– Ну и что? – спросил Синицын. – Что странно?
– Я вот только сейчас подумал, – медленно произнес Черноусов. – Где же, интересно, художник Ефим Мардер мог написать десять раз эту картину – тем более, с оригинала – если около тридцати лет провел в ГУЛАГе. Как ты полагаешь?
– Н-ну… – Синицын задумался. – Не исключено, что еще до ареста…
Виктор покачал головой.
– Нет, не все так просто. Что-то тут не так… – он помолчал немного, пытаясь свести воедино ту немногую информацию, которой владел. – Я ведь в свое время хотел писать о нем. Так что интересовался. До ареста он десять копий с оригинала снять не мог. По словам того же Верещагина, Мардер вообще не занимался копированием. Изучал – да, но не копировал. То есть, не выписал картину в полном соответствии с оригиналом. Мог написать какой-нибудь фрагмент – если его заинтересовала техника.
– После освобождения?
– Не писал ничего, кроме картин на религиозные темы – для себя – и икон – по заказу церковной общины.
– Да, ты прав. Еще одна странность.
– Если бы одна…
Они снова замолчали.
– А где хранится оригинал? – спросил вдруг Синицын. – Ты никогда этим не интересовался?
– Нет, не интересовался. Я и об этом-то вспомнил только сейчас. Знаешь, там у меня голова была другим занята… А вот пообщался с Маевским – даже странно стало. Много чего вспоминается. И как-то одно за другим цепляется, – Черноусов коротко хохотнул. – Вот, вспомнилась еще одна встреча. Рассказать?
Синицын кивнул.
И Виктор рассказал Синицыну о встрече, случившейся у него в 1987 году. В Советском Союзе начинались (правда, весьма робко) горбачевские реформы, первые отказники получили, наконец, право на выезд и приезжали. Число репатриантов постепенно росло (разумеется, не так, как это случилось в начале 90-х).
Черноусов готовил цикл статей о новых репатриантах-ученых. Очередным его собеседником оказался доктор химических наук Яаков Куперман. Задавая традиционные вопросы – о семье, о выборе профессии – Виктор услышал: "Профессия у меня наследственная. Отец был химиком. Причем не только на свободе, но даже в тюрьме".
Моисей Куперман, талантливый молодой ученый-химик, был арестован ОГПУ в начале 1929 года. Но сидел не в лагере. После знаменитых "Крестов", его отправили в спецтюрьму (или "шарагу", как называли такие учреждения сами заключенные). Это случилось, по словам Яакова, в 1930 году.
– Вы не ошибаетесь? – спросил тогда Виктор. – Насколько мне известно из литературы, так называемые "шарашки" появились только в середине или даже конце 30-х.
– Нисколько не ошибаюсь, – ответил мой собеседник. – Я сам удивился. Когда впервые услышал это. Но отец утверждал, что – да, это была фактически исследовательская лаборатория. Химико-технологическая.
– Оборонка? – спросил Черноусов.
– Ничего подобного. Они занимались разработкой технологий, связанных с созданием высококачественных красителей. Это во-первых. А во-вторых – изучение процессов искусственного старения органических веществ. В этой, с позволения сказать, лаборатории отец сидел до 1934 года. Потом его перевели в обычный лагерь, на Колыму.
Дальше они поговорили о судьбах бывших заключенных в хрущевские времена, об их приезде в Израиль в 1973, о смерти отца уже здесь.
В конце встречи Виктор спросил:
– А где находилась эта лаборатория?
– Недалеко от Москвы, – ответил Куперман. – В селе Покровском. Слышали о таком?
– А при чем тут Мардер? – спросил Синицын, внимательно все выслушав. – Он что, тоже сидел в шараге? Интересно, в качестве кого?
– Этого я пока не знаю. Обрати внимание: одновременно были арестованы питерские художники неоклассического направления во главе с Мардером и группа молодых химиков-органиков. Раз. Далее: репродукцию с картины Мардера, с дарственной надписью, мы с тобой видели у Семена Левина. И общую фотографию. Тоже совпадение? Люди, охотившиеся за мной и те, кто использовал меня как прикрытие, искали записи, сделанные покойным искусствоведом… где? Тоже в Покровском. В результате поисков Семен Израилевич Левин, вместо страны имени собственного отчества, отправился по другому маршруту.
Синицын молчал.
– Есть у нас в Израиле один миллионер, – сказал Черноусов задумчиво. – Шмуэль Флатто-Шарон. Весьма эксцентричная личность. Во Франции его до сих пор жаждут заполучить – он там провернул какую-то аферу на пару миллионов долларов. И быстренько смылся в Израиль. Успел даже побывать депутатом кнессета, хотя все считают – по нему тюрьма давно плачет.
– Удивил, – проворчал Синицын. – У нас знаешь, по скольким депутатам плачет то же самое учреждение?
– Ладно, я не об этом. Недавно открыл в Эйлате музей. В нем выставлены копии самых знаменитых картин прошлого. Он, понимаешь ли, набрал художников – в основном, из наших, из новых репатриантов. Прилично платит им, а они сидят и малюют – а-ля Тициан, а-ля Микеланджело. В соответствии с каталогом.
– Ты это к чему?
– Если бы НКВД занималось благотворительностью, – сказал Черноусов, – я бы решил, что в Покровском они сделали аналогичный музей. Понимаешь? Все сходится. Химики разрабатывают технологию изготовления красок, имитирующих старинные. Составы, старящие готовые холсты. А художники – вроде Мардера и его учеников – сидят в мастерских под присмотром вохровцев и прилежно копируют великих живописцев прошлого. И тщательно копируют. Десятки раз – судя по тому, что рассказывал Мардер Женьке.
– НКВД, – повторил Синицын. – Хорошенькие филантропы.
– Да уж… Поэтому для меня до сих пор загадка: что и зачем делали в Покровском?
– Не все ли равно?… – Синицын поморщился, потянулся устало. – Это что – весь твой багаж? – спросил он, показывая на черноусовскую дорожную сумку.
– А зачем больше? Мои вещи уже давно в Москве… Ну что? – спросил Виктор. – Что ты теперь будешь делать?
Синицын пожал плечами.
– А что? Слава Богу, есть дача, участок. Шесть соток. Я там столько всего собирался посадить, да так и не посадил. Вечно что-то отвлекало. Теперь вот…
– А что там с этими – из "Юг-Финансы"? – спросил Черноусов.
– Пока посидят, – ответил Синицын. – Оружейный склад – не шутка. Вот только по основному делу – никаких улик.
– Что ты будешь делать с Лисицкого?