– Спасибо, – поблагодарил тот. – Вы не возражаете, если мы осмотрим ваши вещи?
– Вы ведь уже осматривали, – ляпнул вдруг Виктор. – Сегодня ночью. И мои, и ее. И ни о чем не спрашивали.
Человек в ковбойке посмотрел на журналиста. Черноусов ожидал очередного удара, но тот только усмехнулся.
– И ваши вещи, если не возражаете, мы тоже осмотрим, – сказал он. – Хорошо?
Один из парней остался у двери, второй шагнул к столу и принялся неторопливо рыться в сумках. Груда вещей росла. Когда сумки опустели, он вывернул их наизнанку и прощупал каждый шов. После этого посмотрел на старшего и молча покачал головой.
– Хорошо, – сказал разочарованно тот. Парень вернулся на свое место. Вообще, двое у дверей за все время не проронили ни слова, и Черноусов подумал вдруг, что они, возможно, не очень хорошо говорят по-русски. Он осторожно покосился на "леваков". Похожи на кавказцев. Смуглые с желтоватым отливом лица, одинаковые черные усы.
Водитель углубился в чтение письма. Черноусов осматривал внутренности помещения, стараясь сохранять на лице выражение полного безразличия.
Глянув в окно, он вдруг заметил, что желтые "жигули" похитителей медленно и беззвучно сдвинулись с места и покатили в сторону. Черноусов было подумал, что похитители забыли поставить машину на тормоз, но через мгновение увидел за рулем какого-то человека.
Как назло, в этот самый момент водитель оторвался от чтения и посмотрел на журналиста. Лицо Черноусова ему не понравилось. Он тоже бросил взгляд в окно и вскочил, едва не опрокинув табуретку:
– Машина! Быстро, ну! Какая-то сволочь угнала машину!..
Парни бросились из дома. Виктор непроизвольно поднялся. Похититель быстро подошел к двери, вытащил пистолет.
– Оставайтесь на месте, – процедил он. – Не люблю неожиданностей. Советую… – договорить ему не дали.
Интересно, всегда ли человек выглядит таким удивленным, если его бьют по затылку? Во всяком случае, у парня в ковбойке было очень удивленное лицо. А потом он мешком повалился на пол, и похищенные увидели своего спасителя.
– Леня?! Ты как сюда… – меньше всего Черноусов рассчитывал увидеть в этой роли то ли картежника, то ли наперсточника Леню. В руках у него была увесистая короткая дубинка, обтянутая кожей.
"Шулер" приложил палец к губам.
– Они сейчас вернутся, – прошептал он. – Машину я пустил под уклон, к трассе. Давайте быстро за мной. Вон туда.
Они бегом пересекли двор и спрятались в зарослях.
– Сидеть и не рыпаться, – шепотом скомандовал Леня. Теперь дубинку заменил пистолет, ранее принадлежавший человеку в ковбойке. Дубинку Леня протянул Черноусову, и тот взял ее. Наверное, он еще плохо соображал. Во всяком случае, ему казалось, что им следовало срочно спуститься на трассу и ловить попутку в город. Черноусов сообщил об этом "шулеру".
– Они тоже думают именно так, – прошептал он. – Ладно, заткнись. Возвращаются.
Желтые "жигули" вернулись на поляну. Парни вышли из машины и торопливо направились в дом. Вид у обоих был озадаченный. Через несколько мгновений они выскочили из домика еще более озадаченными. Видимо, их старший еще не пришел в сознание. Черноусов посмотрел на Леню. Тот держал наших друзей "леваков" под прицелом. Черноусов не мог понять, что он задумал.
Парни бестолково мотались по поляне, не решаясь отойти далеко от едва не потерянной машины. Смотрели они, почему-то, вверх. Наверное думали, что похищенных унесли то ли пришельцы, то ли ангелы.
– Возьми-ка, – прошептал Леня еле слышно. Черноусов не сразу сообразил, что он протягивает ему пистолет. – Дай мне дубинку. Держи их на прицеле.
Черноусов сделал так, как он сказал.
– Внимательнее, внимательнее, – Леня осторожно переместился в сторону и на шаг назад – чтобы Виктору было удобнее целиться.
– И что? – спросил Виктор, держа пистолет обеими руками. – Я что, должен стрелять?
Ответа он не услышал. Страшной силы удар обрушился на его голову. К сожалению, он не смог ответить на вопрос – выглядело ли удивленным его лицо.
15
Увесистая дубинка в руках опытного человека – не лучший вид наркоза. В том смысле, что действует она безотказно и быстро, а вот выход из состояния беспамятства куда труднее и болезненнее.
Примерно такие мысли медленно всплывали в бедной голове нашего героя, когда сознание – или его часть – наконец-то вернулось.
Он лежал на спине, вяло удивляясь тому, что никого не интересует, жив ли он еще. Жутко болела голова, особенно затылок. Не до конца очухавшись, Черноусов осторожно пощупал место удара. Никакой крови, только внушительных размеров шишка. Ухватившись руками за низко нависавшие ветки шиповника, Виктор приподнялся и сел. Руки немедленно начали саднить от обилия колючек, и это ощущение его немного протрезвило. Черноусов осмотрелся. Сидел он там же, где его настиг удар дубинкой. Ноги казались ватными, голова болела все сильнее. Воистину, прав был гениальный человек Игорь Родимцев: "Внутри головы у каждого пьющего человека есть еще одна голова, гораздо большего размера, чем наружная. Но ощущаешь ее наличие только с похмелья". Вернее, прав был Гашек, фразу коего эрудит Игорь как-то спьяну переиначил. Или не Гашек? "Господи, – подумал он, – мне сейчас не хватает только литературоведческих изысканий. Хорошенькое похмелье…"
Спустя несколько мгновений Черноусов понял, что остался в полном одиночестве. Вокруг не видно было ни единого человека. Он вдруг оказался никому не нужен. Даже опекаемой им московской красавице.
Черноусов кое-как поднялся на ноги и осмотрелся. Тишина могла оказаться кажущейся, одно неверное движение – и он отправится следом за злосчастным дипломатом Ильей и пенсионеркой Левиной.
Черноусов на полусогнутых притащился в избушку лесника, заглянул внутрь. Дом был пуст. Виктор доковылял до табуретки в углу и в изнеможении опустился на нее.
Уж не приснилось ли ему все? Похитители, явление Лени-картежника. И вообще: поездка в Лазурное, убийство соседа по домику, убийство старухи, приезд капитана Синицына… Может быть он просто надрался в канун отпуска, да так, что черт-те что примерещилось?
Он похлопал себя по карманам. Сигареты были на месте. Закурив, Виктор попытался сосредоточиться и начать соображать. Руки дрожали – как после действительно хорошего перепоя – и он уронил сигарету. Наклонившись за ней, Виктор заметил под табуреткой маленькую красную книжечку.
Это оказалось его корреспондентское удостоверение. Что ж, хоть что-то.
Бумажник тоже по-прежнему лежал в заднем кармане джинсов. Черноусов пересчитал оставшиеся деньги. Интуиция подсказывала ему, что на компенсацию от товарища Василенко рассчитывать не приходится. Еще неизвестно, как ему сообщить об исчезновении горячо любимой дочери. Доверил, называется…
"А не фиг потакать прихотям взбалмошных девчонок, – зло подумал вдруг Черноусов, – дикарем ей захотелось, видите ли… Дура долбаная…"
16
Попутка довезла его до совхоза "Пригородный". Несмотря на название, он находился километрах в сорока от Симферополя. Но ничего другого не оставалось – единственная машина, остановившаяся на призывный взмах черноусовской руки, был "МАЗ", направлявшийся именно сюда. Водитель всю дорогу косился на разбитую физиономию и вымазанную зеленью рубашку попутчика, но так ничего и не спросил. Черноусов был ему благодарен. Вряд ли удалось бы сочинить что-то правдоподобное по этому поводу. Вообще, он еще плохо соображал. Во всяком случае, только этим можно было объяснить его неожиданное решение зайти в совхозную столовую – она находилась напротив автобусной остановки. Потому что это было очень глупое решение – остановиться в шести километрах от места, где тебя несколько минут назад пытались убить – для того только, чтобы выпить пару бутылок пива – а именно этим Черноусов собирался заняться. Но самые глупые решения – сиречь, нелогичные – являются, видимо, наиболее безопасными. Просто потому, что сбивают с толку преследователей.
Впрочем, Черноусов совсем не был уверен в том, что его кто-нибудь собирается преследовать. Похоже, он как раз интересовал прочих участников увлекательного спектакля в минимальной степени. И это его никоим образом не расстраивало.
Толстая буфетчица посмотрела на него с большим подозрением. Черноусов улыбнулся ей с максимальной обаятельностью.
– С причала прыгнул неудачно, – зачем-то сказал он и осторожно потрогал ссадину. – Чуть шею себе не свернул.
Толстуха фыркнула и отвернулась.
– Пиво есть?
– Все есть, – сухо ответила она. – Не видите, что ли?
– Да, действительно.
Он взял две бутылки жигулевского.
– Без закуски не отпускаем, – строго сообщила буфетчица.
Виктор после долгих раздумий купил к пиву сомнительного вида бутерброд и сел за столик в углу пустого зала, спиной к стойке. Буфетчица буравила его спину уничтожающим взглядом. Черноусов досадливо передернул плечами. Ну и черт с ней, пусть пялится. У него хватает других проблем. Следовало найти хоть какое-то, мало-мальски логичное объяснение всему тому, что произошло за эти безумные полтора дня. Не разобравшись (насколько это вообще возможно), Черноусов рисковал последовать прямиком за несчастным Илюшей и за прочими. Он налил в стакан пива, вспыхнувшего белым букетом пены, отпил немного. Посмотрел на часы и удивился. Оказывается, все его приключения в избушке лесника заняли каких-то полчаса.
Пиво было теплым и каким-то особенно хмельным. Не исключено, впрочем, что такова была реакция его несчастного организма. Во всяком случае, опорожнив одну бутылку и принимаясь за другую, он бросил рассеянный взгляд в сторону соседнего столика и остолбенел.
На мгновение ему показалось, что он рехнулся. Потому что прямо напротив невозмутимо пил пиво плакат "Да здравствует дружба между народами". Такой весьма распространенный плакат: представители белой, черной и желтой расы радостно улыбаются друг другу и зрителям.
И здесь было то же самое. Негр, китаец (или вьетнамец) и белый – правда, смуглый и усатый – парни за соседним столиком синхронно поднимали бокалы с пивом, с любопытством поглядывая в его сторону.
"Вот, оказывается, как начинается паранойя, – обреченно подумал Черноусов, держа свой стакан на весу. – Сначала тебе подсовывают дочку большого начальника, потом убивают соседа по комнате, а потом бьют по голове. И пожалуйста – галлюцинации по полной программе". Он приветственно взмахнул стаканом в сторону ожившего плаката. Плакат ответил ему тем же и широкими улыбками.
К счастью для собственного рассудка, Виктор внезапно вспомнил, что в Пригородном располагается какая-то хитрая воинская часть – что-то вроде военного училища для представителей третьего мира. Он облегченно перевел дух. Ну конечно же, потому и одеты ребята одинаково – полувоенная униформа без знаков различия. Он еще раз приветственно поднял стакан, допил пиво и поднялся, оставив нетронутый бутерброд мухам. Дети разных народов что-то приветственно прокричали ему вслед.
17
За сорок минут Виктор добрался автобусом до Симферополя. Высадившись на окраине, он долго и безуспешно кружил в поисках телефона-автомата, а найдя его на конечной остановке троллейбуса, столь же долго и почти столь же безуспешно шарил по всем карманам в поисках двушки.
Стоявший на остановке пожилой мужчина сочувственно наблюдал за его действиями, потом сообщил:
– В милицию бесплатно, – видимо, с такой физиономией, по его мнению, можно было звонить только в милицию.
– Спасибо, – пробормотал Виктор и, наконец, нащупал искомую монетку, завалившуюся за подкладку бумажника. До последней минуты он думал о том, что надо позвонить Синицыну и все ему рассказать. И очень удивился, услышав в трубке голос Натальи:
– Алло, слушаю.
Видимо, подсознание лучше знало, куда следует звонить в первую очередь.
– Наташа, – сказал он. – Это я.
Черноусов был уверен, что она бросит трубку. Тогда он погиб окончательно, потому что монет у него больше не было.
Все-таки, любит Бог дураков и пьяниц. Поскольку Черноусов безусловно относился к обеим категориям избранных одновременно, ему, по-видимому, причиталась двойная порция небесной любви. И он уже ощутил ее. Во-первых, помехи исчезли. Во-вторых, Наталья не бросила трубку сразу.
– Слышу, что ты, – холодно ответила она. – Как отдыхается?
– На кладбище лучше, – ответил он. – Но тише. А я люблю шум.
– Красиво шутишь, – заметила она. – Что тебе нужно? Извини, мне некогда.
– Наташа, мне нужна помощь, – сказал он. – Если ты можешь на время забыть о вчерашних глупостях – ты не права, но лучше я объясню в другой раз – так вот, если можешь, считай, что я попал в дикий переплет… – наверное, она услышала в голосе непутевого приятеля что-то необычное. А может быть, сработало нечто вроде материнского инстинкта. Всякая женщина в конечном счете относится к любовнику как к ребенку. Правда, не всегда как к собственному. Словом, она смягчилась и согласилась выслушать.
– Понимаешь, такое дело… – Виктор оглянулся. Ожидавшие троллейбуса, за неимением других развлечений, прислушивались к разговору. – Можно мне приехать? Я не могу сейчас говорить.
Она молчала очень долго. Видимо, раздумывала – действительно ли у Черноусова что-то случилось или он придумал такой вот оригинальный способ примирения.
– Хорошо, – наконец, сказала она. – Приезжай.
18
Черноусов сидел на диване и рассеянно перебирал гитарные струны. Наталья возилась на кухне. Стоило немного расслабиться – и события последнего дня (даже последних часов) начинали расплываться в памяти, их четкость и жесткость словно размывались. Наверное это универсальное свойство психики. Во всяком случае, если смотреть в распахнутое окно, на ярко горящие фонари вокзальной площади и слушать разнобой голосов, то можно было забыть обо всем и даже убедить себя, будто ничего не произошло. Просто сидишь себе, отдыхаешь после тяжелого трудового дня. Принял душ, сейчас вот ужин…
– Бутерброды будешь? – крикнула из кухни Наталья.
Черноусов прервал музицирование и отвернулся от окна. Его взгляд скользнул по брошенной в угол измазанной грязью и травяным соком одежде. И тотчас все спасительные качества человеческой души оказались бессильны. А бренчал он на гитаре только потому, что впал вдруг в состояние частичной прострации. Так иногда бывает, когда слишком долго находишься в напряженном ожидании, а потом напряжение вдруг оставляет тебя.
Черноусов отложил гитару, поднялся и подошел к столу. Наталья вошла с подносом, на котором располагались две изящные крошечные чашечки с дымящимся кофе. Рядом, на прозрачной тарелочке лежали два бутерброда – столь же миниатюрных. Она поставила поднос на журнальный столик и улыбнулась Виктору.
– Прошу к столу! – ее улыбка выглядела бы достаточно искренней, если бы не тревожный взгляд, которым она время от времени скользила по его распухшей пожелтевшей скуле.
Черноусов забрался на диван с ногами и принялся за еду. Наталья что-то рассказывала – вполне отвлеченное, неважное: последние редакционные сплетни – но он никак не мог заставить себя слушать внимательно.
Она принесла хрустальную пепельницу, такую чистую, что казалось кощунством осквернить ее пеплом. Положила рядом пачку "Уинстона" и огорченно развела руками: – А вот зажигалку я забыла.
– Неважно, – Виктор поднялся с дивана и направился к своей одежде. – У меня есть.
Он вытащил из кармана джинсов зажигалку. Одновременно что-то упало на пол с глухим стуком. Наклонившись, он увидел свое удостоверение.
Черноусов раскрыл зачем-то его. В книжечке оказался еще какой-то листок. Черноусов развернул и прочитал: "Светочка, родная, здравствуй…"
– Что это? – спросила Наталья.
– Письмо, – пробормотал Черноусов. Ну да, он же вложил письмо в удостоверение и отложил в сторону… Потом они драпанули, все взяли, а удостоверение упало…
– Чье письмо?
– Одного покойника, – рассеянно ответил он. Наталья промолчала. Черноусов сел на диван, закурил и принялся читать. Вряд ли он ожидал обнаружить в нем разгадку безумной цепи недавних событий. Во всяком случае, насколько Виктор был в состоянии вспомнить, Светлана Василенко не придавала письму особого значения. Как она тогда сказала? "Личное письмо"? Похоже на то. Сплошные лирические отступления:
"…Помнишь, как мы втроем решили покататься на лыжах и полдня проторчали на вокзале…"
"… Вокзальные часы пробили…"
"… Я смотрю на жизнь, как на бесконечное ожидание на вокзале – сдаешь самое для тебя дорогое, воспоминания о последнем звонке, об этом пасмурно-радостном дне – собственном дне рождения – в автоматическую камеру хранения. И безуспешно пытаешься начать отсчет времени от конца к началу…"
– Модернист чертов, – разочарованно сказал Черноусов и отложил письмо в сторону.
Легкий ужин и состояние неожиданного покоя разморили его. Заметив это, Наталья принялась стелить постель, а он вышел на балкон выкурить сигарету.
Интересно, что же он теперь скажет Василенко? Дескать, извините, вашу дочку украли? А сопровождающий, получив по голове, не смог обеспечить надлежащий контроль? Ох-хо-хо, подумал Виктор, хорошенький мне предстоит разговор… Он оперся о балконные перила, глубоко затянулся. Сигарета пыхнула несколькими искрами. Тоже мне, "Уинстон…" Мэйд ин Кишинеу…
"А правда, – отстраненно удивился он, – почему это я совсем не беспокоюсь о судьбе очаровательной москвички? Ну, утащили и утащили"… Действительно странно: он почему-то был уверен, что ничего страшного с девушкой не случится. Во всяком случае, появление коварного Леонида Светлана восприняла с заметным облегчением.
"Они наверняка заодно, – решил Черноусов. – Значит, как-нибудь выкрутятся."
Балкон выходил на вокзальную площадь. Виктор бездумно смотрел на башенные часы, слушал нескончаемый гул, напоминавший слабый рокот моря. Да, есть в вокзалах нечто такое…
У него участился пульс. Как же он сразу не обратил внимание обилие вокзальных воспоминаний, имеющееся в письме? Вокзал. Через каждые два абзаца – вокзал. Не может быть, чтобы случайно. Не может быть. Не…
Виктор медленно погасил сигарету. Спокойно, товарищ Черноусов, у вас фантазия богатая. Видите то, чего нет.
А почему нет? Если мисс Василенко приехала с конкретной целью – что-то получить от Софьи Яковлевны Левиной (а это подтверждается всей цепочкой событий), а получила лишь письмо, не логично ли предположить, что письмо содержит нечто важное – помимо лирических отступлений?
Черноусов вернулся в комнату и вновь взялся за потертый на сгибах листок. Теперь он читал, чувствуя, что где-то в вокзальных отступлениях должна быть подсказка.
И она нашлась. В предпоследнем абзаце письма:
"А теперь я смотрю на жизнь, как на бесконечное ожидание на вокзале – сдаешь самое для тебя дорогое, воспоминания о последнем звонке, об этом пасмурно-радостном дне – собственном дне рождения – в автоматическую камеру хранения. И безуспешно пытаешься начать отсчет времени от конца к началу…"
– Красиво завернул, – пробормотал Виктор, – ай да Израилевич, ай да искусствовед…
– Что с тобой? – встревожено спросила Наталья, стоявшая посреди комнаты в ночной рубашке.
– Ничего, ничего… Автоматические камеры хранения, железнодорожный вокзал. Что там дальше? "… последний звонок, пасмурно-радостный день… День рождения…"