- Ты мне там не нужен, - строго ответил Борис Викторович, оглядывая красное море черепичных крыш. - Как деятель не нужен. А как брат ты чересчур накладен. - Он посмотрел еще немного на Прагу, лежавшую внизу, и двинулся вверх.
Виктор постоял, глядя в спину брату, и двумя прыжками настиг его.
- Ты эгоист. Так было всегда. И не только по отношению ко мне.
Борис Викторович повернулся и сказал в лицо Виктору:
- Конечно, я был эгоистом, когда с Ваней Каляевым мерз на московских улицах, карауля великого князя, а ты в это время сидел у мамы под юбкой и таскал из папиного стола деньги на конфеты девчонкам! Ты скажи мне спасибо, что я устроил тебя в Праге, а не в каком-нибудь уездном польском городке, где нет даже венеролога…
Они долго шли молча, старший на ступеньку впереди. На вершине лестницы он внезапно остановился, и Виктор Викторович чуть не налетел на него.
- Ты не обижайся, я ведь любя… - глухо сказал старший.
- Избави бог, - усмехнулся обиженный Виктор.
- Ну и дурак. Нет денег. Нет у нашего союза и у нас с тобой особенно. И еще - учись скромности у Веры, пользуйся случаем, что рядом с тобой живет такая умная сестра.
- В Париже возле тебя я не стоил бы дороже, - по-детски клянчил Виктор.
- Заладил: Париж, Париж… Не видишь, какая красота здесь?
Савинков смотрел на лежавшую внизу Прагу. И действительно, вокруг была волшебная красота тихой и нежной пражской весны. Цвела сирень, каштаны выкинули вверх свои фарфоровые подсвечники, белой пеной покрыты фруктовые деревья - весь город тонул в цветах, в пряном их аромате. Влтава, по-весеннему чуть вспухшая и пожелтевшая, ослепительно сверкала на солнце своими быстринами.
Борис Савинков напишет впоследствии в Варшаву Философову: "Кто бы мог подумать, что среди всей этой весенней прелести впереди меня ждала этакая мерзость…"
Братья прошли через Градчаны - пражский кремль, наполненный каменной тишиной, и вскоре приблизились к Чернинскому дворцу, где была резиденция Бенеша. Виктор Викторович остановился - он будет ждать брата у лестницы. Отходчивый по натуре, он шел и думал, что брат в общем прав: он не так уже плохо устроен со своей женой Шурочкой в этой скучной добропорядочной Праге. Разве что денег маловато. Но это с ним всю жизнь… В Варшаве, когда он был начальником разведки союза, даже того оклада и то не хватало. И все же Виктор Викторович втайне надеется, что брат сейчас замолвит о нем словечко перед чехами…
У входа во дворец Савинкова поджидал сухонький старичок, одетый во все черное, со стоячим до ушей крахмальным воротничком. Удостоверившись, что перед ним действительно то лицо, которое ждут, старичок открыл огромную скрипучую дверь и, прижав ее спиной, пригласил Савинкова войти.
Они бесконечно долго шли по сумеречным, прохладным и пустым коридорам и залам дворца. И вдруг Савинков подумал, что зря он пошел в этот затхлый дворец. Впрочем, пока все совершалось точно по плану - был слушок, пущенный савинковской газетой "За свободу", что Савинков-де приглашен для переговоров в Прагу. С раннего утра репортеры осаждали его, но он молчал. А к вечеру брат сделал туманное заявление для вечерней газеты о том, что ему неизвестна цель приезда его брата Бориса, но не секрет, что связи брата с руководящими кругами Чехословакии начались не сегодня, а еще в России, сразу после революции…
Старичок в черном подвел Савинкова к громадной резной двери и низким наклоном головы дал понять, что за дверью тот, кто нужен посетителю. От легкого прикосновения дверь открылась, и Савинков вошел в большую светлую комнату.
Тридцативосьмилетний Эдуард Бенеш, аккуратный, подтянутый, с постным лицом, стоял за своим столом, внимательно и настороженно смотря на приближавшегося Савинкова. Бенеш в это время находился в зените своей политической карьеры - он и лидер главной партии страны, и министр иностранных дел, и премьер в послушном кабинете министров. Появление Савинкова в Праге и прозрачные намеки в связи с этим его брата встревожили президента Масарика. Он пригласил к себе Бенеша, чтобы обсудить этот вопрос со всех сторон. Было решено - принять Савинкова, постараться поставить его на место и дать ему понять, что его шантаж ни к чему хорошему не приведет. Но если…
- Здравствуйте, господин Бенеш.
- Здравствуйте, господин Савинков.
Оба приветствия звучат холодно, формально. Бенеш садится и унизительно долго не приглашает сесть Савинкова. Он знает, как самолюбив Савинков и как трудно ему будет держать себя в руках после такого начала.
- Я что-то не понял опубликованного вчера заявления вашего брата, - с едва уловимой иронией говорит Бенеш. - Но один намек в нем я все же понял и решил, что поступил глупо, выполнив просьбу маршала Пилсудского об устройстве в Праге некоторых ваших людей. Согласитесь сами: ваш брат в общем живет на деньги, которые даем ему мы, и благодарит нас за это, попросту говоря, грязными намеками в печати.
- Этот намек если и понятен, то только вам и мне, - чуть улыбаясь, говорит Савинков. - И я, между прочим, не знаю, как вы поняли этот намек…
Премьер молчит. Его бледное холеное лицо ничего не выражает.
Выждав немного, Савинков говорит доверительно и проникновенно:
- Я, господин Бенеш, нуждаюсь в помощи. Конечно, не я лично, а мое дело.
- Вы все-таки хотите поддержать намеки брата и навязать мне какие-то переговоры, касающиеся России? Не нужно этого, господин Савинков!
- Но я никогда не поверю, что вы изменили свое отношение к так называемой русской революции и к большевикам!
- Мне всегда казалось, господин Савинков, что вы умный человек, - неторопливо отвечает Бенеш. - Неужели вы до сих пор не поняли, что ваше личное отношение к России большевиков не может определять отношений к ней целых государств, которые существуют с Россией на одной довольно тесной планете?
- Однако мою программу в отношении России почти открыто поддерживают деятели государств, не менее уважаемых, чем ваше, - парирует Савинков. - Когда мое движение победит, эти средства будут возвращены сторицей.
- Мой принцип - политика не финансируется! - глядя поверх Савинкова, отвечает Бенеш.
- Простите, но… это нонсенс.
- Да, да, господин Савинков! Если политика жизнеспособна и выражает волю народа, она не нуждается в допингах. - Глаза Бенеша очень спокойны, он видит, что бьет точно и больно.
Савинков чувствует, что бешенство туманит ему голову, но берет себя в руки. Тянуть разговор, однако, не следует - пора пускать в ход последний, главный козырь.
- Каких-нибудь четыре года назад, господин Бенеш, - говорит он, - у вашего нынешнего президента и у вас были совсем другие принципы и вы совсем иначе смотрели на Россию большевиков. И тогда вы давали мне деньги на устранение Ленина.
Бенеш принимает удар почти незаметно. Только левая рука, лежавшая на столе, непроизвольно сметнулась со стола на колени.
- Этого никогда не было, господин Савинков, - негромко говорит он.
- Что-о? - Савинков ошарашен. Он ждал, что Бенеш пустится в объяснения, но такого… бесстыдства отрицания фактов он не мог себе даже вообразить. - Значит, в первых числах марта восемнадцатого года господин Масарик не встречался со мной в московском отеле "Националь"? - звенящим голосом спрашивает Савинков. - И мы не говорили с ним о цене террора? И он не обещал мне двести тысяч рублей на устранение Ленина? И я потом не получил эти деньги из рук вашего генерала Клецанды?
- Генерал Клецанда умер и потому беззащитен, - тихо, не опуская глаз, отвечает Бенеш.
- Да, боже мой! - почти кричит Савинков. - Может, и я не был здесь два года назад, в кабинете господина Масарика, и он не давал мне денег для моей борьбы с большевиками?
- Тогда ваше поведение похоже на попрошайничество, - невозмутимо произносит Бенеш.
Савинков выдерживает и это. Но вести нормальный разговор он уже не может - мысли как бы вырываются из-под его контроля.
- Лицемерие - старое оружие буржуазных политиканов! - прерывисто дыша, восклицает он. - Так неужели вы не понимаете, что, лицемеря со мной, вы лицемерите с великим русским народом! А этого история вам не простит!
Бенеш встает. Морщится. Весь его вид говорит: довольно, мне надоела вся эта чушь…
- Моему народу, моей стране кровно близки страдания русских, - говорит он проникновенно. - Но и это не дает и никогда не давало нам права вмешиваться в их внутренние дела.
Савинков тоже поднимается.
- Ну, а я не лишен права передать в печать письмо ко мне вашего генерала Клецанды, - осекшимся от злости голосом говорит он. - Я сделаю это хотя бы для того, чтобы развеять мистику. До свидания, господин Бенеш. Благодарю вас за урок лицемерия.
Бенеш чуть поклонился.
- Взаимно - за урок… безрассудства, - пробормотал он.
Когда дверь за Савинковым закрылась и прошло несколько минут, Бенеш соединился по телефону с Масариком.
- Савинков только что ушел от меня, - сказал он. - Я сделал все, чтобы образумить его, но вряд ли мне это удалось. Он грозится опубликовать какое-то письмо генерала Клецанды.
- Он не посмеет, - отзывается Масарик.
- А если все же?
- Он тогда перед всем миром признается, что брался за убийство Ленина и получал за это деньги.
- Ну и что это для него? Но нам лучше подобные идеи скрывать…
- Да, да, я понимаю… - неуверенно соглашается Масарик и решительно добавляет: - Будем все опровергать - настойчиво, многократно…
После долгой паузы Бенеш говорит:
- Мне докладывали, что брат Савинкова, которого мы приютили, личность довольно легкомысленная. Надо послать к нему умного агента, и пусть он посулит ему большие деньги за письмо Клецанды.
- Обдумайте это сами, - отвечает Масарик, - но надо все-таки перевести Савинкову небольшую сумму. Это заставит его не торопиться со всякими публикациями. При перечислении денег - ни слова текста. И сделать это через Легио-банк как некий взнос в счет имущества, вывезенного из России нашими войсками… В конце концов этот банк для того и создан. А для отвода глаз переведите небольшую сумму и другим лидерам русской эмиграции…
Спустя три дня Савинков был уже в Лондоне. Он сразу позвонил в редакцию "Таймс", назвался секретарем Савинкова и продиктовал информацию о своем приезде в Англию по делам, связанным с его Союзом Защиты Родины и Свободы… Увы, потом он не нашел своей информации ни на одной из страниц "Таймс". И тогда понял свою ошибку - надо было звонить в менее солидную газету…
Он был готов и к тому, что Черчилль откажет ему в приеме, но, когда позвонил в секретариат министра колоний Черчилля и попросил записать его на прием к министру, ему чуть позже ответили, что он может прийти завтра, в одиннадцать утра…
Савинков вошел в приемную Черчилля без пяти минут одиннадцать - пусть не думают, что он мог прибежать сюда за час до приема и потом на глазах у чиновников трепетать в ожидании святого мгновения, когда его позовут.
Прием, прямо скажем, наивный, и Черчилль сбил с него спесь в первую же минуту, причем министр об этом и не думал, это получилось у него само собой. Савинков приблизился к столу Черчилля, и тот протянул руку, не поднимаясь в кресле. Савинков решил, что произойдет рукопожатие, и потянулся к министру, но в этот момент пухлая рука министра сделала жест, приглашающий его сесть в кресло перед столом. Бледное лицо Савинкова побледнело еще больше, складки за уголками рта беспрерывно подергивались, и он еще долго не мог подавить в себе бессильную ярость. Но Черчилль, наверно, ничего не заметил - за высоченными окнами стояла мгла не развеявшегося с ночи тумана, и в кабинете было сумрачно.
- Вы совершенно не меняетесь, это что, национальное свойство русских? - спросил Черчилль, бесцеремонно разглядывая Савинкова своими маленькими влажными глазками. Черт возьми, действительно же этот русский ни на йоту не изменился с тех пор, когда бывал у него в качестве представителя адмирала Колчака, а позже и всех других белых генералов России.
- После наших встреч, мистер Черчилль, прошло не так много времени, чтобы мы могли измениться. Надеюсь, что это относится и к нашим взглядам.
- Я слушаю вас, - деловито произнес Черчилль, уверенный, что Савинков пришел просить деньги. И чтобы процедура не затягивалась, он мягко добавил: - Люди, меньше слов - жизнь так коротка… - Черчилль улыбнулся, и на его пухлых щеках зашевелились глубокие ямочки.
Савинков тоже улыбнулся, но Черчилль прекрасно видел, что ему не до шуток.
- Мое движение, моя борьба с большевиками нуждается в поддержке, - негромко, в меру патетически и с достоинством произнес Савинков.
- Я только что прочитал вашу замечательную книгу. Кажется… "Лошадь белой масти". Так? - спросил Черчилль, будто не расслышав того, что сказал Савинков.
- "Конь блед", - ответил Савинков сквозь сжатые зубы.
- По-моему, вы хороший писатель, мистер Савинков.
- Я политический деятель, мистер Черчилль.
- Господи! Зачем вам это? - почти искренне воскликнул Черчилль. - Да если бы я умел писать, я бы купил себе домик в Ницце, ящик сигар, кучу великолепной бумаги…
- Я борец, мистер Черчилль, - прервал его Савинков. - Россия, плененная большевиками, - моя кровоточащая рана. Мне нужна помощь.
- Я всего-навсего министр колоний, - развел короткие руки Черчилль, и его широкая черная визитка распахнулась, открывая белоснежный жилет.
- Вы Черчилль! - вспомнил Савинков ход мыслей Деренталя. - И я знаю ваше отношение к большевикам.
- Что вы знаете… - вздохнул Черчилль. Он встал из-за стола, не спеша подошел к камину и сказал, вороша угасшие угли: - Не хотел бы быть пророком, но дело идет к тому, что мы увидим в Букингеме их посла в кожаном фраке…
- Политическая игра.
- Все не так просто, мистер Савинков. Вы, надеюсь, Маркса читали?
- Конечно.
- Так что не так все просто…
- В ваше примирение с большевиками я не верю!
- Что касается меня - да, этого не произойдет никогда, - твердо и с чувством сказал Черчилль. - Но большевикам от этого ни жарко ни холодно. - Он вернулся за стол, тяжело вжался в кресло и выразительно посмотрел на часы, стоявшие на камине.
- Помогите моему движению, и большевикам станет жарко, - тоном сдержанной страсти начал Савинков. - Сейчас у меня создается весьма благоприятное положение в России. Ленин скоро умрет, а тысячи моих людей в России начинают действовать. Это не могло не случиться, мистер Черчилль! Альянс русского народа с большевиками невозможен. Я от его имени обращаюсь к вам, мистер Черчилль!
- Да, да, я понимаю… - сочувственно кивнул Черчилль, отстригая кончик сигары. - Но поймите и вы: мы подвергаемся атакам слева. Впереди выборы.
После этого он закуривает и так долго молчит, что возникшая было у Савинкова надежда на благоприятный исход свидания испаряется и уже становится просто неприличным ждать. Он собирается встать, но в это время Черчилль приоткрывает тяжелые веки и, уставившись на Савинкова своими острыми глазками, говорит не то серьезно, не то шутя:
- Как министр колоний, могу предложить - не хотите ли поехать от нас в Индию? Нам в колониях очень нужны сильные люди.
Савинков встает и, чуть наклонив голову, говорит:
- Прошу извинить за отнятое время. До свидания, мистер Черчилль… - Он совершенно бесстрастен, холоден, и только ноздри его тонкого неправильного носа выдают волнение.
Неожиданно быстро и легко вынув свое толстое тело из кресла, Черчилль так же легко выходит из-за стола и обнимает за талию только что повернувшегося было уходить Савинкова. Они вместе идут к дверям, как добрые близкие друзья.
- Больше оптимизма, мистер Савинков, - говорит Черчилль, добродушно пыхтя сигарой. - Далеко не все еще потеряно. И мир в общем-то существо благоразумное… У вас есть шансы на успех, и, кроме всего прочего, вы еще имеете возможность купить домик в Ницце… запастись великолепной бумагой… Желаю счастья, мистер Савинков!..
В этот же день под свежим впечатлением Савинков написал Деренталю нервное, полное сарказма письмо, где назвал своего друга и советника гадалкой от политики и комнатным пророком, а себя доверчивым идиотом. Черчиллю досталась характеристика политика, у которого мозги заплыли жиром…
Между тем вскоре после ухода Савинкова в кабинет Черчилля пришел руководитель британской разведки. Они обсудили дела, касавшиеся министерства колоний, потом Черчилль сказал:
- У меня сегодня был Савинков. Как бы ему помочь?
- А крикуны Макдональда?
- Ерунда! - воскликнул Черчилль, и толстые щеки его задрожали. - Запомните мои слова: если, не дай бог, лейбористы поселятся на Даунинг-стрит, вы, как и при нас, будете подкармливать таких людей, как Савинков. Разведка России нам, Англии, черт возьми, нужна как воздух!
- Пока они кричат, будто единственная государственная мудрость состоит только в том, чтобы не делать того, что делалось нами, - ответил руководитель разведки.
Черчилль пренебрежительно махнул рукой:
- Не обращайте внимания. Но советую - установите за Савинковым внимательное наблюдение в Париже. Он намекал, будто у него в России дела пошли в гору. Верить ему на слово не стоит, но нам не простят, если мы здесь что-нибудь прозеваем.
- Наблюдение за ним можно поручить Сиднею Рейли. Последнее время он часто бывает в Париже и видится с Савинковым.
- Согласен.
- Между прочим, есть сообщение из Праги, что Савинков был принят Бенешем.
- Подробности? - энергично спросил Черчилль. - Выясните непременно. Масарик и Бенеш зря ничего не делают. Не забудьте, как они ловко сыграли на послевоенном хаосе и сделали себе государство!
Черчилль помолчал, смотря куда-то вдаль, а потом сказал задумчиво:
- Если кому-нибудь специально надо разучиться логически мыслить, лучший для этого способ - заняться русскими делами…
Савинков направлялся в Италию. Он ехал туда почти уверенный в бесполезности своей поездки - и все-таки ехал. Это было похоже на действие под самогипнозом, когда его вела за собой некая неосознанная упрямая сила. Трезвый рассудок предупреждал, что поездка в Рим принесет ему только новые унижения. А внутренний голос той упрямой силы кричал: "Поезжай! Мир состоит из неожиданностей!"
Свидание с Муссолини ему устроил живший в эмиграции русский писатель Александр Амфитеатров, сын которого Данила служил в личной охране итальянского дуче.
Муссолини в это время находился на курорте, и Савинкову пришлось из Парижа выехать не в Рим, а в Леванто. Это было гораздо ближе Рима, всего в ста километрах от Генуи, и дорога сюда по побережью была поистине волшебно красивой, казалось, она вела от голубого моря в голубое небо.
В Леванто его встретил Данила Амфитеатров. Очень важный от сознания, что устраивает встречу двух великих людей, он, соблюдая наивную конспирацию, отвез Савинкова в бедный пансион, пропахший луковым супом и каким-то химическим средством против клопов, заметим сразу, средством тщетным - в этом Савинков убедился в первую же ночь.
Амфитеатров сказал, что удобнее всего представить Савинкова дуче прямо на пляже, и утром они направились к морю.