– Простуда летом – вещь неприятная и опасная, – заметил Варенцов. – Она может привести к нарушениям деятельности центральной нервной системы и вызвать воспаление мозговой оболочки. Мне очень неприятно видеть, как мои сотрудники – люди, наделенные чувством ответственности, пренебрегают своим здоровьем. Тем более те, у кого голос – главное орудие производства... Нет, – сказал Варенцов после паузы, – у вас просто вид грустный, простуда ни при чем. Что-то случилось?
– Девушка пропала.
– Я не знал, что у вас есть девушка.
– Неужели? – усмехнулся Валентин. – А я вот думаю, что она где-то у вас.
– Ну ладно, я знал, что у вас есть девушка, я ведь должен быть в курсе, где живут мои сотрудники. – Он вдруг расхохотался.
– Иногда мне кажется, что вы садист, – сказал Валентин.
– Ну что вы расквасились, в самом деле... Как вы говорите, садист? Забавная мысль. Хотя, впрочем, если привнести в нее сексуальный контекст...
– То есть? – Валентин похолодел.
– Смотрите сами. Сексуальная мораль зиждется прежде всего на факте абсолютного одиночества. Природа рождает нас одинокими, каких-либо связей между людьми не существует. Единственное правило поведения заключается в следующем: я предпочитаю все то, что доставляет мне удовольствие, и ни во что не ставлю все то, что, вытекая из моего предпочтения, может причинить вред другому. Самое сильное страдание другого человека всегда значит для меня меньше, чем мое удовольствие. Неважно, если я вынужден покупать самое жалкое удовольствие преступной ценой, ибо удовольствие тешит меня, оно во мне, тогда как последствия преступления меня не касаются, ведь они – вне меня.
– Да вы больны!
– Отнюдь. Давайте я покажу вам это на конкретных примерах. Вот, к примеру, девушки из шоу-бизнеса. Вы думаете, они жаждут славы? Или денег? Или, может быть, они просто хотят трахаться? Ничего подобного. Они сами не знают, чего хотят. У них вата в голове...
– А модели? – подсказал Валентин.
– Модели, – протянул Варенцов. – Что такое модель? Вы знаете, что такое модель?
– А вы расскажите мне, – предложил Валентин, – и я узнаю.
– Ее основная цель – выжать из жизни как можно больше удовольствий. В идеале – больше всех в Москве. А еще лучше – в Европе. Для этого надо много двигаться, поскольку всегда есть вероятность, что самое большое удовольствие скрывается как раз там, где тебя в данный момент нет. Представляете, какая каша у такой девицы в голове. И тут она попадает в мои опытные руки, и уж я ей предоставляю все мыслимые удовольствия. – Варенцов засмеялся. – Знаете что? Поехали на завод, я вам покажу сам процесс, не пожалеете!
– Я работал на вашем заводе, вы забыли, наверно.
– Я – нет, – засмеялся Варенцов, – я о другом процессе говорю, совсем о другом, о том, который внутри! О сущности, так сказать.
– Внутри? – повторил Валентин. – Так вот оно что...
– Вот именно!
21
– Достали уже! – Гордеев в бешенстве выключил радио.
И замер.
Он вдруг понял, что тут не так. Слишком длинные новости. И они не перебиваются рекламой. Так не бывает. Такого уже просто нет. Но у Варенцова есть.
Десятиминутная сводка новостей по радио, ретранслирующемся на ближайшее Подмосковье, – это нечто. Это же монополизация информации. В Москве больше трех минут ни одна УКВ-станция на новости не отпускает, потому что в Москве люди все время несутся как угорелые. Кроме того, аудитория таких радиостанций в основном молодежная. Им политика до одного места. Но в Подмосковье – другое дело и несколько другая аудитория. Другой темп жизни, люди готовы слушать то, что им говорят. И кто говорит? Одна-единственная радиостанция на огромный район. И она, в конце концов, впарит в мозги то, что нужно. Блестящий расчет у господина Варенцова. Вот уж воистину он заказывает музыку. Теперь для господ политиков его небольшая, по московским стандартам, компания представляет стратегический интерес...
Гордеев мерил шагами свой гостиничный номер, когда позвонил Макс. Прошло чуть больше получаса с момента их разговора. Для Макса это было много.
– Юрий Петрович, я нашел этот сайт, он был очень хитро спрятан, его прикрывал магазин по продаже дисков с автографами знаменитых музыкантов.
– Компании Степана Варенцова?
– Как вы догадались?
– Неважно! Ну и? – нетерпеливо спросил Гордеев. – Ты смог туда влезть? Ты его взломал?
– Да.
– Есть там Альбина Артемьева?
– Да.
– Что из тебя все тянуть приходится?! – возмутился Гордеев. – Ну говори же, наконец! Что там с ней происходит?
– Ее там насилуют.
– Что? – Гордеев подумал, что ослышался.
– Насилуют. Раз за разом. Съемки как старые, так и свежие. Похожи на подлинные.
– Где это происходит? Есть какие-то приметы?
– Трудно сказать. Обыкновенная комната. Но еще есть какие-то технические помещения. Похоже на химический завод.
– Это здесь, – подтвердил Гордеев.
Макса трудно было чем-то удивить, но сейчас он говорил не совсем своим голосом.
– Чтобы увидеть это, надо заплатить пять тысяч долларов. Программа защищена от записи. "Лучшие" эпизоды выставлены на аукцион. Сейчас цена колеблется в районе трехсот тысяч долларов.
– Кто-нибудь уже покупал?
– Нет, похоже, от жадности продавец никак не может прекратить торги. Они идут уже несколько месяцев.
– Ты можешь заблокировать этот ужас?
– Боюсь, что нет.
– Что же делать, Макс?
– Надо звонить ментам – в отдел "Р". Это только им по зубам.
– Давай! – крикнул Гордеев и выбежал из своего номера.
Он запрыгнул в машину и поехал на фабрику. По дороге он позвонил Сергеенкову, попросил прислать кого-нибудь.
22
– Как жаль, что вы простудились, – посетовал Варенцов, – мороженое было чудесное.
– Ничего.
– А если бы вы были в порядке, вы бы не сочли за обиду, если бы я вам не предложил?
– Не знаю. Наверно, нет.
Они прошли столовую, и Валентин снова увидел в левой стене выкрашенную красной краской дверку с эмблемой "1,5". Она не была заперта.
– Вот видите! – Казалось, Варенцов расстроился. – Сейчас вы все, кстати, увидите собственными глазами... Что я хотел сказать? Уважение человека к человеку перерастает в цикл рабства, где не остается ничего, кроме иерархии подчинения, где, в конце концов, нам не хватает уважения, лежащего в основе нашего образа действий, поскольку мы вообще лишаем человека его высших проявлений. Это отвратительно! Мы усиливаем эффект наготы странным видом полуодетых тел, и отдельные предметы одежды лишь подчеркивают "расстройство" чьей-либо плоти, становящейся тем более беспорядочной, чем выше степень обнаженности. Пытки и убийства продлевают этот губительный порыв. Подобным же образом проституция, бранные выражения и все то, что связывает эротизм с низменной сферой, способствуют превращению мира сладострастия в мир упадка и разрушения. Мы будто нуждаемся в опрокинутом мире, в мире наизнанку. Вам нравится такая жизнь? Мне – нет! Я считаю, что мой долг наводить порядок в области чувств по мере моих скромных сил.
– Вы... серьезно это говорите?!
– Конечно! Кто допускает ценность другой личности, непременно себя ограничивает. Уважение к другому затемняет суть дела и не позволяет оценить значение единственного не подчиненного потребности приумножения моральных или материальных ресурсов устремления.
– Значит, вы считаете, что в сексе человек ведет себя не так, как в остальной жизни?
– Да, черт возьми!
– Может быть, он просто раскрывает какие-то свои скрытые...
– Да бросьте вы! Неужели у вас никогда не было желания придушить вашу партнершу? Впрочем, – Варенцов расхохотался, – такое вполне допустимо и в остальной жизни. Но поверьте мне, я много времени отдал изучению этого вопроса. Эротическое поведение противоположно обыденному поведению так же, как трата противоположна накоплению. Мы живем, повинуясь велениям рассудка, пытаемся приобрести разного рода блага, работаем с целью приумножения наших ресурсов или наших знаний, короче говоря, стараемся любыми способами обогатиться и обладать все большим количеством. Ведь именно таково наше поведение в социальном плане. Но в минуту крайнего сексуального возбуждения мы ведем себя противоположным образом: мы без меры расходуем наши силы и порой, в жестоком порыве страстей, без какой-либо пользы для себя, растрачиваем значительные энергетические ресурсы. Разум связан с работой, трудовой деятельностью, являющейся выражением его законов. Но сексуальному желанию нет дела до работы, поверьте мне, я довольно точно знаю, что трудовой процесс не способствует интенсификации эротической жизни. Вывел это опытным путем.
– Мыло, – сказал Валентин.
– Именно, дорогой друг, именно! Вы думаете, я там какие-то деньги зарабатываю или, напротив, благотворительностью занимаюсь? Все это чушь! Мне это нужно было для опыта.
– Так что же, значит...
– Ну конечно, люди, которые работали с вами в этом ужасном цеху, постоянно снимались у меня в порно.
– О господи, где?! Внизу, в шахте? У вас там что, съемочный павильон?!
– Вижу, я недооценил вашу проницательность. И Аллу от вас вовремя забрал, но все равно не помогло... Да, там мы снимаем наши фильмы, которые скоро будут смотреть миллионы! Заметьте, я не говорю, что искусство, эстетический аспект меня тут не волнует. Меня волнуют чувства, искренние чувства! И вот что я скажу. Порочный человек, предающийся сиюминутному пороку, не более чем выродок, обреченный на гибель. Чтобы страсть стала энергией, нужно стать бесчувственным, тогда она достигнет высочайшей степени.
Валентин шагнул вперед и показал ему распечатанную фотографию из Интернета.
– Где она?
Варенцов ничуть не смутился, правда зрачки глаз его сузились.
– Отвечайте!
– С какой стати?
– Она жива?
– А как вы думаете?
– Значит... по-вашему... преступление даже важнее сладострастия? – сказал Валентин.
– Не знаю. И думаю, что никто не знает. Но очень может быть, хладнокровное преступление всегда больше, чем преступление, совершенное в состоянии аффекта, однако преступление, совершенное совершенно очерствевшим человеком, имеет наивысший градус зла, потому что это тотальное разрушение самого себя.
– Где девушка?! – закричал Валентин.
– Ну что вы так себя изводите? – ухмыльнулся Варенцов. – И далась вам эта шлюшка? Одной больше, одной меньше! Да я сам ее, если хотите знать...
– Это моя дочь, – сказал Валентин. Он держал руку в кармане и чем-то там щелкнул. Варенцова это заставило нервничать. – Помните, та самая, для которой я красную рыбу воровал.
Варенцов стал бледен и... перешел на "ты".
– Радиостанция не место чему-либо личному. Это политика, ты должен понимать... Когда мне приходится иметь дело с типами вроде тебя, я беру их за глотку и стираю в порошок!
– Значит, и ты разделишь мою участь.
– Ты свихнулся, наверно, – сказал Варенцов, покусывая губы. Потом молниеносным движением выхватил свой пистолет и выстрелил. Но за долю секунды до этого Валентин толкнул его вниз – в дверь с надписью "1,5" – в зияющую темную шахту лифта. Несмотря на пулю, Валентин Кормильцев умер на несколько секунд позже Степана Варенцова – он падал вслед за ним.
Почти в это самое время Гордеев нашел Альбину Артемьеву – раньше, чем приехали оперативники. Для этого, правда, пришлось преодолеть сопротивление двоих охранников. Альбина спала в комнате с полной звукоизоляцией, в которой не было ничего, кроме унитаза и умывальника.
23
– Мне удалось кое-что узнать, – говорил Гордеев две недели спустя. – Почти два года назад у Валентина Кормильцева начались боли в животе, и он, человек, привычный к различного рода физическому дискомфорту, долго не обращал на это внимания, пока однажды прямо на улице не потерял сознание. Это было в Нижнем Новгороде, он там жил в летнем флигеле у одного своего приятеля – бывшего музыканта, а теперь – успешного бизнесмена. Этот бизнесмен предлагал Валентину создать все условия для работы, ему не нужно было ни о чем думать, только сидеть в студии и записывать музыку. Но Валентин не успел дать ответ. "Скорая" забрала его, и довольно быстро был поставлен диагноз – рак желудка. Еще, наверно, можно было лечиться, можно было попробовать пройти химиотерапию – тот же приятель-бизнесмен готов был немедленно взять на себя все расходы, но ваш отец, он...
– Что он сделал?
– Он сбежал из больницы, когда узнал о вашем исчезновении, Альбина. Он позвонил другу вашего мужа, джазовому музыканту Долохову, и тот, будучи в курсе вашей истории, все ему рассказал. Долохов видел Кормильцева на вашей свадьбе, но он не знал, кого он видел. Разумеется, когда Кормильцев говорил с ним по телефону, Долохову и в голову не могло прийти идентифицировать его с тем троюродным дядей. Но это все детали. Дело не в том, как ваш отец провел Долохова, дело в том, что он увидел в Интернете ваши... "съемки". Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли?
Альбина Артемьева закрыла лицо руками.
Они сидели в мастерской ее мужа. По случаю счастливого возвращения супруги Олег Артемьев убежал в ближайший супермаркет. Гордеев ждать его появления не собирался, он хотел лишь задать Альбине несколько вопросов.
– Это была не совсем обычная судьба, – покачала головой Альбина. – Впрочем, обычных судеб, наверно, и не бывает. Многие похожи, но двух одинаковых не найдешь – все равно что отпечатки пальцев... Но если мой муж нанял вас, если вы занимались всем этим, как же вы допустили, чтобы мой отец погиб?
– Почти сразу, как только я узнал, что Кормильцев в Зеленогорске, я направил туда своего человека – опытного детектива Филиппа Агеева. Вариантов было немного: либо Кормильцев знает, где вы находитесь, либо сам ищет вас. Была придумана легенда, будто они пересекались прежде в питерских Крестах, но Кормильцев, надо отдать ему должное, на это не клюнул. И все равно Агеев постоянно следил за ним, почти вплоть до конца, но тут вмешалась роковая случайность. Мы не знали, куда Кормильцев нас приведет. Агеев уволился с завода в тот же день, когда его "знакомый по Крестам" перешел на работу на радиостанцию. Сделать это ему оказалось быстро и несложно, он-то ведь был фальшивым "освобожденным". А затем он устроился грузчиком в универмаг, который был рядом с радиостанцией. Платили там сущие гроши – еще меньше, чем на фабрике, а работы было достаточно. Агеев старался следить за своим подопечным, и, в общем-то, у него получалось – Кормильцев исправно ходил на работу, откуда так же дисциплинированно возвращался "домой" – к женщине по имени Алла... Вам это имя что-нибудь говорит?
Альбина молча покачала головой.
– Агеев прицепил Кормильцеву "жучок" – такое миниатюрное подслушивающее устройство, а сам уволился из грузчиков и снял комнату в соседнем доме. Когда была возможность, он следил за Валентином лично. Но при характере и образе жизни вашего отца не было никакой гарантии, что с ним что-нибудь не случится. К несчастью, так и вышло. В самый последний день, по дороге на работу, он сцепился с какими-то подростками, порвал пиджак и, недолго думая, выбросил его в мусорный бак. Это все и решило. После долгого молчания Агеев заволновался, бросился искать подопечного, но все равно за такое короткое время не смог угадать, куда исчез ваш отец, – а он поехал с Варенцовым на фабрику... Мы примчались туда почти одновременно, но было уже поздно. Я ответил на ваш вопрос?
– Да...
– Теперь и я хочу спросить. Что вы в первую очередь помните о своем отце?
Она задумалась.
– Глупо, конечно, но...
– Говорите.
– Я помню, как я купалась – в Северодвинске холодно, и редко кто из нормальных людей это делал, но я всегда любила море, и отец мне разрешал. Я здорово ныряла, а он, лежа на берегу, смотрел на меня. Вот что я помню. Не знаю почему. Нет, знаю. Он мне говорил тогда, что, когда я вырасту и стану взрослой, мы поедем куда-нибудь в более теплые края и там все будет точно так же: он лежит на берегу, а я – прыгаю с камня... Вы думаете, это у меня сентиментальное воспоминание? – с неожиданным раздражением уточнила она. – Черта с два! Меня всегда бесила такая позиция: вот он лежит, и вот я – прыгаю. Нет, я, конечно, любила прыгать, я всегда любила совершать резкие движения, а он всегда любил ничего не делать. Мы такие разные...
– Расскажите мне просто и сжато его биографию, – попросил Гордеев.
– Что это теперь даст? – горько усмехнулась она.
– Ничего не даст. Просто я хотел бы знать больше того, что знаю.
Она пожала худенькими плечиками, застрахованными на многие тысячи долларов, и рассказала то, что знала.