Элли всегда находилась в тени своей красивой и талантливой сестры. Лила была не просто талантлива, ее считали настоящим математическим гением и прочили блестящее научное будущее. Но все оборвалось в одночасье. Лилу нашли убитой, и преступление так и не было раскрыто. Прошло двадцать лет. Элли не примирилась со смертью сестры, она все еще стремится понять, почему Лила умерла и кто виновен в ее гибели. Элли теперь профессиональная путешественница, она занимается закупками кофе и бывает в самых экзотических уголках мира. И однажды, в затерянной в горах никарагуанской деревушке, она неожиданно встречает человека, который когда-то знал Лилу ближе всех… И жизнь Элли перевернется во второй раз. Ей предстоит погрузиться в прошлое, в тайны своей сестры, которые тесно сплелись с тайнами нерешенных математических задач. "Ты его не знаешь" - роман, в детективном сюжете которого угадывается математическая стройность, и в то же время он будоражит и волнует, как аромат хорошего кофе.
Содержание:
-
Один 1
-
Два 2
-
Три 4
-
Четыре 6
-
Пять 6
-
Шесть 8
-
Семь 8
-
Восемь 10
-
Девять 11
-
Десять 13
-
Одиннадцать 13
-
Двенадцать 15
-
Тринадцать 15
-
Четырнадцать 16
-
Пятнадцать 18
-
Шестнадцать 18
-
Семнадцать 19
-
Восемнадцать 20
-
Девятнадцать 21
-
Двадцать 23
-
Двадцать один 24
-
Двадцать два 26
-
Двадцать три 27
-
Двадцать четыре 29
-
Двадцать пять 29
-
Двадцать шесть 32
-
Двадцать семь 33
-
Двадцать восемь 34
-
Двадцать девять 34
-
Тридцать 36
-
Тридцать один 37
-
Тридцать два 37
-
Тридцать три 40
-
Тридцать четыре 40
-
Тридцать пять 42
-
Тридцать шесть 43
-
Тридцать семь 44
-
Тридцать восемь 46
-
Тридцать девять 48
-
Сорок 50
-
Примечания 53
Мишель Ричмонд
Ты его не знаешь
Моим сестрам, Монике и Мисти, посвящается
Три цели можно преследовать, изучая истину. Первая - распознать истину, когда отыщешь ее. Вторая - доказать истину, когда распознаешь. И третья - отличить ее от лжи, когда исследуешь.
Блез Паскаль. О духе геометрии и об искусстве убеждать
Один
Я нашла его, когда уже забросила всякие поиски. Была поздняя ночь, я в одиночестве ужинала в крохотном кафе в Дириомо. Наведываясь в никарагуанский городок почти каждый год, я успела полюбить это заведение, где можно было получить тарелку бобов и чашку кофе в любое время дня и ночи.
Весь вечер я бродила по темным пустынным улочкам. Июльский дневной зной в Дириомо обжигает; спускается ночь, от домов исходит жар, и воздух пахнет спекшейся пылью. В конце концов ноги сами вынесли меня на знакомый перекресток. Если свернуть налево - вернешься в гостиницу, с жесткой койкой в номере и нерадивым вентилятором на потолке. Прямо впереди - бейсбольная площадка, где однажды местный пацан у меня на глазах до смерти забил крысу старой деревянной битой. А справа широкая дорога переходит в кривой переулок, в конце которого заманчиво маячит кафе.
В первом часу ночи я звякнула медным колокольчиком на двери. Появилась Мария - босиком, в длинной синей юбке и белой рубашке. Она словно ждала меня.
- Я тебя не разбудила, Мария?
- Нет. Милости прошу.
Это было всегдашнее наше приветствие. И всякий раз я ломала голову: неужели она и впрямь ночи напролет сидит на кухне, терпеливо поджидая клиентов, или все-таки изредка спит?
- Чем сегодня угощаешь? - спросила я, и это тоже было ритуалом, так как мы обе прекрасно знали: здешнее меню не меняется ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом.
- Nacatamal , - сказала она. - Está listed sola?
- Si, senora, я одна.
Мой ответ, как и меню, оставался неизменным все эти годы. И тем не менее при каждой встрече она с нескрываемой надеждой повторяла свой вопрос, словно верила, что когда-нибудь мне улыбнется удача.
В безлюдном кафе было темно и странным образом прохладно, несмотря на жарынь, плавающую снаружи. Мария указала на столик, где в плошке теплилась свеча. Я поблагодарила и села. Слышно было, как она принялась варить кофе на кухне, отделенной от обеденного зала узким проходом, завешенным куском красной ткани. Я следила за игрой света от пламени свечи на дальней стене: птица, лодка под парусом, звезда, цепочка светящихся прямоугольников… Разве такие пленительные, четкие образы могут быть всего лишь случайностью? Подобное ощущение часто охватывало меня в этом городишке, из-за него, среди прочего, я и возвращалась сюда всякий раз, как работа в кофейной компании приводила меня в Никарагуа, - ощущение, что самые немудрящие явления здесь предопределены, словно некая неведомая сила управляет и живым, и неживым миром. Дома, в Сан-Франциско, такого со мной не бывало. Неудивительно, что местные жители называют Дириомо pueblo brujo - заколдованная деревня.
Мария поставила передо мной тарелку, и тотчас на крыльце тренькнул колокольчик. Мы обе уставились на дверь, словно в ожидании чуда. Все эти годы, среди ночи ужиная у Марии в обществе фарфоровых кукол и плотоядных растений, других посетителей я не встречала.
Мария прошла к двери, приоткрыла со скрипом. Лунный луч на мгновение лег на мой столик.
- Buenas noches , Maria, - произнес мужской голос.
- Buenas noches.
Дверь закрылась, комната снова погрузилась в полумрак.
Незнакомец прошел мимо меня. Лицо он отвернул, но в тусклом свете, сочившемся из кухни, я заметила, что, по обыкновению очень высоких мужчин, он горбится, словно извиняясь за то, что занимает так много места. Бейсболка низко надвинута на лоб, под мышкой - книжка в твердом переплете. Он направился к угловому столику, как можно дальше от меня. Уселся спиной ко мне, стул под ним так жалобно скрипнул, что я подумала - сейчас развалится.
Мария вытащила спичку из кармана фартука, чиркнула по стене и зажгла огонек в малиновой плошке перед мужчиной. Лишь когда она удалилась на кухню за кофе для гостя, тот обернулся и глянул на меня из-под козырька кепки. В красноватом мерцающем свете был виден только слегка выдающийся подбородок, остальные черты скрывала тень.
- Привет, - сказала я.
- Добрый вечер.
- Вы американец?! - удивилась я. Иностранцев в Дириомо можно по пальцам пересчитать, а уж встретить соотечественника в этом самом кафе, глубокой ночью, - поистине чудо.
- Точно, - кивнул он и, сделав вежливый жест рукой, облокотился о стол и углубился в книгу.
Свечу он держал над страницей, и мне захотелось предостеречь: мол, читать в темноте вредно для глаз. Некоторым мужчинам вечно надо напоминать о подобных вещах. Вот и этот был явно из тех, за которыми кто-то непременно должен присматривать. Вскоре Мария принесла ему кофе. Что-то знакомое почудилось мне в том, как он подносил чашку к губам, как перелистывал страницы книги, даже в том, как благодарно кивнул Марии за салфетку и сахарницу. Я вглядывалась в его облик, гадая, не ошибаюсь ли, не вызвано ли чувство, что мы знакомы, слишком долгим моим одиноким путешествием. Однако с каждой минутой моя уверенность крепла: дело не в том, что вдали от родины все соотечественники кажутся смутно знакомыми, тут что-то личное.
Уткнувшись в свою книгу и, похоже, напрочь забыв обо мне, мужчина потягивал кофе, а я силилась вспомнить - где же мы могли встречаться, откуда я его знаю? И не просто знаю - когда-то давно нас что-то связывало. Больше всего бесило именно ощущение былой близости и полный провал в памяти. Может, я с ним спала? После смерти сестры я со многими спала. Давно это было, так давно, что уже, кажется, не со мной.
Мария принесла мне ужин. Дождавшись, когда дымящиеся банановые листья немного остынут, я сняла их и принялась за nacatamal. Я не раз пробовала воспроизвести это сочетание свинины, риса, картофеля, мяты, изюма и специй - никогда ничего не выходило. А когда пыталась выпытать рецепт у Марии, та лишь смеялась и делала вид, что не понимает.
- Вы бы попробовали nacatamal , - посоветовала я, проглотив очередной кусок.
- Что? А-а-а! Да, я поклонник здешней кухни. - Он бросил взгляд в мою сторону. - Всегда все очень вкусно, но я сыт.
Что же ему, в таком случае, здесь понадобилось среди ночи? В Дириомо мужчины, даже американцы, не рассиживают с книжками в кафе. Немного погодя, когда я вытащила кошелек, чтобы расплатиться, мужчина захлопнул книгу, несколько секунд взирал на обложку, словно собирался с духом, потом встал и подошел ко мне. Мария с порога кухни беззастенчиво наблюдала за нами. Красная занавеска была отдернута, в комнату струился мягкий свет. Мне даже пришло в голову, что Мария сама все подстроила - решила испробовать себя в роли свахи.
Мужчина стащил с головы бейсболку и держал ее в обеих руках. Спутанные волосы касались низкого потолка.
- Простите, - сказал он.
Теперь, рассмотрев его лицо вблизи - большие темные глаза и широкий рот, высокие скулы и выдающийся, заросший щетиной подбородок, - я поняла, кто это.
Я не видела его восемнадцать лет. А было время (я тогда училась в колледже), когда я думала о нем непрестанно на протяжении нескольких месяцев. Выискивала его имя в газетах, ездила взад-вперед мимо его дома на Русском холме, обедала в итальянском ресторанчике на Северном пляже, куда он часто захаживал, хотя от тамошних цен трещал по швам мой студенческий бюджет. Тогда мне казалось, что если следить за ним денно и нощно, можно кое-что понять - если не то, что он сотворил, то хотя бы как дошел до этого. Я не сомневалась - причина в психологической аномалии, в отсутствии некоего нравственного камертона, имеющегося у других людей.
А потом в один прекрасный августовский день 1991 года он исчез. В половине первого я вошла в ресторанчик на Северном пляже, как делала каждую неделю вот уже три месяца подряд, и тут же метнула взгляд на угловой столик, у стены с миниатюрой Миланского кафедрального собора. Именно там всегда располагался этот человек, и, похоже, столик специально оставляли для него. Он появлялся ровно в четверть первого каждый понедельник, садился за свой стол, пристраивал блокнот справа от тарелки с хлебом и, не глядя вокруг себя, что-то яростно строчил автоматическим карандашом, прерываясь только затем, чтобы заказать спагетти с креветками под соусом маринара, которые проглатывал одним духом, и кофе эспрессо, который потягивал не спеша. Так он обедал - правой рукой черкал в блокноте, а левой ел. Но в тот августовский день столик оказался свободен. Я сразу почуяла неладное. Сидела, макала хлеб в оливковое масло и ждала. К тому времени как официантка принесла мне салат, я уже знала наверняка: он не придет. В четверть второго я позвонила в университетскую библиотеку, где подрабатывала в свободное от учебы время, сказалась больной и отправилась автобусом на Русский холм. Ставни его квартиры на первом этаже были распахнуты, в глаза бросилась табличка "Сдается". Заглянув в окно, я увидела голые стены абсолютно пустой комнаты. И в голове мелькнуло: все, больше я его никогда не увижу.
Два
"У хорошей истории нет ни начала, ни конца, - говаривал мой преподаватель английского языка и литературы. - Каждый произвольно выбирает миг, с которого потом смотрит назад или вперед". Этим словам Эндрю Торп умудрялся найти применение на каждом занятии, какую книгу бы мы ни обсуждали. Можно было даже заранее угадать, когда именно мы их услышим, потому как, прежде чем выдать любимое изречение, профессор неизменно выдерживал продолжительную паузу, вскидывал брови и коротко, резко вдыхал.
Я бы выбрала одну среду в декабре 1989 года. Снова и снова взвешивая все детали, я выбираю именно этот день, который стал точкой отсчета для всех последующих событий, с него я начала делить свою жизнь на две части: годы, прожитые с Лилой, - и без нее.
В то утро я сидела на кухне, слушала по радио Джимми Клиффа и поджидала, когда закипит кофе. Наши родители уже ушли на работу. Сверху спустилась Лила в черной блузке с рюшками, в зеленой вельветовой юбке и кедах. Глаза у нее были красными. Она плакала! Это меня ошарашило. Я и не помнила, когда в последний раз видела слезы Лилы.
- Что случилось?
- Ничего. Неделя тяжелая, - небрежно отмахнулась она. На пальце блеснуло кольцо, которого я раньше не видела, - такое тоненькое, золотое, с черным камушком.
- Потанцуем! - Мне хотелось ее развеселить. Я схватила сестру за руку, попробовала закружить, но Лила вырвалась.
Запищала кофеварка. Я выключила радио и налила Лиле кофе.
- Ты из-за него? - спросила я.
- Из-за кого?
- Из-за него, да? Ну скажи, скажи! Из-за него?
В кухонное окно Лила разглядывала ветку, которую еще на прошлой неделе грозой занесло к нам на крыльцо. Только позже, воспроизводя в памяти события тех дней, я подивилась - почему никто из нас не побеспокоился убрать с крыльца упавшую ветку?
- И давно она тут валяется? - поинтересовалась Лила.
- Да порядком уже.
- Надо бы убрать.
- Надо бы.
И ни одна из нас не двинулась с места.
- Как его зовут? - спросила я наконец. - А то у меня есть знакомые ребята-баскетболисты. Они живо начистят ему рожу.
От шутки здесь была ровно половина.
Лила не ответила, будто вообще меня не слышала. Но я уже давно научилась не обижаться на ее молчание. Однажды в ответ на мой укор, что она совсем не обращает на меня внимания, Лила объяснила: "Понимаешь, это как будто я брожу по дому, захожу в комнату, и дверь за мной закрывается. Я включаюсь в то, что происходит в этой комнате, а все остальное для меня как бы исчезает".
Я потянулась через стол и тронула Лилу за руку, призывая ее вернуться.
- Красивое колечко. С опалом?
Она поспешно сунула руку в карман.
- Так, побрякушка.
- Где взяла?
Она пожала плечами:
- Даже не помню…
Лила никогда не покупала себе украшений. Кольцо, надо полагать, было подарком от него. Лила и романтические отношения - это что-то новенькое! За все школьные и институтские годы у нее было не больше полудюжины свиданий. Мама любила повторять, что ребятам, дескать, ума не хватает по достоинству оценить девочку с таким исключительным интеллектом. Но тут, по-моему, мама в корне ошибалась. Пацаны-то как раз интересовались Лилой, это ей они на фиг не были нужны.
Когда я перешла в старшие классы, Лила заканчивала школу. Видела я, как парни на нее пялятся. Трепались они со мной, меня звали на вечеринки и на свидания; меня, веселую и бесшабашную сестрицу, которую всегда можно подговорить смотаться на пикничок или отколоть изощренную шутку над учителями. Но Лила не была невидимкой, отнюдь. Длинные темные волосы, извечная замкнутость, странноватое чувство юмора, страсть к математике - думаю, мальчишки попросту робели. Когда Лила в диковинных нарядах, которые сама себе шила на стареньком мамином "Зингере", в одиночестве шагала по коридору, уйдя с головой в собственные мысли, она, должно быть, казалась неприступной как крепость. Хотя мальчишки с ней и не заговаривали, было ясно как апельсин, что ее замечают. Я внушала симпатию, а в Лиле была тайна.
Даже после окончания калифорнийского университета Беркли, уже работая над кандидатской диссертацией по классической математике в Стэнфорде, Лила по-прежнему жила в своей детской спальне, почти каждый вечер ужинала дома, а по выходным смотрела с мамой и папой взятые напрокат фильмы. Тем временем я развлекалась где-нибудь с друзьями. Правда, некоторое время спустя Лила стала по вечерам уходить из дому. Возвращалась за полночь, с улыбкой на лице. Я пыталась выведать, с кем она встречается, но Лила отмахивалась: "Просто знакомый".
Мама тоже пришла в восторг от того, что наша Лила, быть может, бегает на свидания.
- Не хочу, чтобы она прожила жизнь одна-одинешенька, - не раз говорила мама.
А я вот подозревала, что Лила воспринимает одиночество не совсем так, как большинство людей. В голове у нее крутилось столько мыслей, что в приятелях не было нужды. Хотя мы с ней могли часами шептаться в темноте, я знала, что ей и одной не будет скучно: возьмет карандаш и примется за какую-нибудь зубодробительную математическую задачку. Я тогда думала, что для других девочек иметь сестру - все равно что стоять перед мутноватым зеркалом и видеть в нем свое собственное прошлое, саму себя, только с вариациями. Но мы с Лилой, несмотря на физическое сходство, были настолько разными, что не родись мы в одной семье, вряд ли подружились бы.
Лила допила кофе, взяла из вазы на столе яблоко, подхватила рюкзак.
- Передай маме, что я сегодня буду поздно.
- Во сколько?
- Поздно.
- Кто бы он ни был, - заметила я, - не очень-то с ним миндальничай. Пусть не воображает, что он главный.
Ее губы тронула улыбка:
- Это правило?
- Наиважнейшее!
Я проводила Лилу в прихожую, сняла с вешалки у лестницы ее черное короткое пальтецо, помогла его надеть, и тут вдруг она спросила, вроде только что вспомнила:
- Слушай, можно я сегодня возьму машину?
С тех пор как три года тому назад я получила права, мы с ней на пару владели синей "тойотой". Лила сама каждый месяц составляла расписание, и в этом месяце среды выпали на мою долю.
- Я бы с дорогой душой, но сама сегодня заканчиваю в библиотеке в четыре, а на полпятого записана к зубному, на другом конце города. На автобусе никак не поспеть.
- Ладно, неважно.