– Почему человек живет так мало? Разве можно успеть за столь короткое время жизни сделать что-то существенное? – вопрошал пытливый мозг Александра. – Я читал автобиографии многих мыслителей, ученых, людей искусства, и почти все они не желали умирать, не желали прекращать изучение мира. Они могли бы еще не одно творение издать, порадовать мир своими лучшими произведениями. Ведь лучшие произведения, они считали, будут впереди. Но жизнь их оборвалась, а вместе с ней и пропали надежды на открытия. Но главное, что я заметил: только человек дойдет до своей вершины мастерства или почувствует, что он может еще многое создать, все подготовить для удобной творческой работы, как его жизнь заканчивается, обрывается навсегда. Я читал о многих таких случаях.
– А сколько раз жизнь обрывалась, когда человек и вовсе не достиг блаженства создателя … – Мор на мгновение затих, он рылся в памяти. Его мысли и чувства объединялись, и Александр вновь увидел буйство эмоций в его синих гипнотических глазах, удивительно живых, словно они были центром его жизненных сил, заключенных в оболочку красивого и гармоничного тела. Мор продолжил:
– Я много раз думал о собственной смерти … Я говорил с Ницше перед его уходом в мир теней. Он был романтик, шутник, фантазер и слепец, не видящий цель жизни, но приметивший ее короткий финал. Жизнь, хоть она и коротка, мгновение по сравнению с вечностью, но дана человеку не для того, чтобы умереть, получив финальную награду. Да, смерть – это финал, безысходный конец пути и только. Смерть не несет в себе творение, она слепа и глуха, она без чувствительна, ибо концом правит тот, кто дал жизнь, и не умело подаривший финал. Я лишь принимаю его, дорисовываю бледные тона на усопших лицах. Иногда я думаю, что уловить конец, финал существования – это тоже удивительный миг, сравнимый по силе с мигом рождения сущности. Я каждый раз, подобно творцам, содрогаюсь при виде новой смерти, финала старой жизни, выброшенной в мир забвения. И тогда я задумываюсь, зачем отказываться от того единственного подарка, что был дан создателем? Зачем желать умереть, уйти от трудной и невыносимой жизни? Ведь жизнь дана не для быстрого и облегченного финала. Если она – наказание, то не для того, чтобы от нее так легко отказаться, выбрав смерть. Когда ученик получает двойку, когда учитель видит огорчение ученика, заметившего свою ошибку, то опытный учитель не спешит дать ученику исправить ее. Хороший ученик должен понять, осознать, почувствовать эту ошибку, обдумать иные варианты решения. Учитель не должен бездумно, из-за сострадания к ленивому ученику, не желающему думать, но желающему все быстро исправить, помогать ему, сделав за него задание. Весь путь ошибок, каковы бы тягостными они не были, нужно пройти самому, и никто вместо человека это не сделает. Перед каждым сознанием лежит один мучительный и тягостный путь, какой он, не имеет значения, ибо нужно осознавать сам путь, а не его финал; видеть всю тернистую траекторию жизни, а не лишь ее конец. Это и есть цель жизни. О финале господь своей небрежной рукой позаботился сам – смерть всех поджидает, но ведь пройденный извилистый путь, у каждого лежит свой, неповторимый, никем не пройденный. Нет абсолютно одинаковых жизненных дорог, подобно тому, как нет двух одинаковых бурь в океане. Каждая жизненная буря отлична и неповторима.
– Но разве плохо жить больше ста лет, – возразил Александр, находящийся только в начале жизненного пути. – Или, скажем, тысячу лет, конечно, если не испытывать страдания от болезней.
– Если бы человек с его страхами и пороками, преследующие его повсюду, жил бы десять веков во здравии, или предположим, вечность, то старцы, прожившие много веков, которые сумели, в силу долгого и достаточного времени, накопить власть, деньги, опыт и умения, с легкостью бы расправлялись бы с новичками жизни, сотворили бы из новоиспеченных рабов, еще в их начале жизни, так и не дав им возможность почувствовать свободу. Увы, таков уж человек, его тщеславие, гордыня, самолюбие, желание все покорить, подмять, скрутить. Тогда большинству, чей возраст и опыт невелик, пришлось бы ждать насыщения, когда вседозволенность игривого, увядшего в собственных бесконечных желаниях, меньшинства закончится с их гибелью естественно или противоестественно. Но Бог не настолько коварен и жесток. Он подарил человеку миг жизни, и его вполне достаточно для выполнения мелких человеческих пакостей.
– Значит, жизнь – это наказание Бога?
– Жизнь – это не просто кара создателя, его черный юмор, насмешка злого гения. Человеку дана возможность задуматься над уродливой жизнью, полной жестокости и несправедливости, понять ее мерзкий и убогий смысл, проникнуть в ее темные смрадные глубины, пройти весь тягостный и порочный путь самому, ощутив всю ее зловещую силу и ненависть на своей толстой и уродливой шкуре грешника и младенца.
– Почему младенца? – спросил Александр.
– У человека есть мгновение, чтобы осознать всю наивность и нелепость трагедии, которую он сам же и создает. Разогнавшись на полном скаку жизни, человека внезапно обрывает смерть, настает неумолимый финал всем его пакостям и уродствам, и он, так и не став великим творцом, уходит спокойно из лона жизни. Человек подобен молчаливой и безропотной игрушке в руках презрительной, надменной и высокомерной вечности, случайно подмигнувшей ему в миг его существования.
Разобравшись, но лишь прикоснувшись к тайнам, раскрывших Александру Мором, он решил, что должен сам все проверить, так ли это, как говорил Мор. Ведь не почувствовав на себе, не поймешь. И он решил перейти к другому волнующему его вопросу.
– Мор, а почему "черный квадрат"? Откуда такое название?
И Мор решил ответить на вопрос юному отроку на примере геометрии, чтобы он смог лучше понять, нарисовать для наглядности образ.
– Представь себе развитие человечества, – начал Мор, – используй те жалкие крохи из истории, которая имела неосторожность добраться до ныне живущего поколения. Человечество объяло значительный участок природы, до которого смогло дотянуться руками и сознанием. Пусть это пятно или множество будет в форме квадрата.
Александр понял смысл слов Мора и, в знак согласия, кивнул. Мор продолжил.
– Человечество не стоит на месте, оно развивается, ведь по сравнению с вечностью, которой человек не обладает, он ограничен, и находится на месте, лишь трепля беспомощно телом, извиваясь, словно насекомое, пойманное сильной рукой. Как бы там ни было, но человек преодолел, хотя и не все, животное состояние. Теперь ему не надо бегать целый день за антилопой или устраивать ловушки мамонту, он осилил природу, удивил своими возможностями, стал летать, преодолевая крошечные расстояния вокруг земного шара, он преодолел материю, точнее одно из его свойств – научился передавать информацию на расстоянии, и даже своим доисторическим мозгом обезьяны понял, что информация не всегда зависит от источника, передающего ее. Человек выпрямился, сменил живого коня на железного, но внутри он остался той же жалкой и грубой мартышкой, бездумно радующейся всякой удаче, подарившей ей блестящий кулон. Он стал зависеть от своих же пороков, тянущих его обратно, словно магнит. Он научился рассчитывать, обуздав числа, но накрепко погряз в счете недостающих денег; он отвлекся от грязной и без удобной природы, обложивший себя необходимыми предметами, которые, как он думает, делают из него светского человека, стремящегося к сверхчеловеку, но бездумно уничтожает лоно природы, окружающее его повсюду. Его страхи и прихоти отвернули его от природы, от естественного, и он ограничился образами, жалкими копиями природы. Скоро он и вовсе откажется от природы и ее неугодных законов. Научившись подделывать природу и заменять ее на жалкие подделки, он останется один, беспомощный, наедине со своими никчемными мыслями о ярких победах над природой. Ему дали самое лучшее, что есть во вселенной, а он, как слепой, бесчувственный старец, утративший способность к ощущениям, отвергает мир, в котором сам же и живет. Итак, человек развивается, как может, поднимаясь вверх и преодолевая преграды. Чем больше он узнает, тем меньше ему остается бороться впереди. Развитие человечества идет по ускорению, чем дальше, тем быстрей. И наконец, вся эта пирамида развития, широкая в основании, но сужающаяся к вершине, заканчивается точкой, о которой сам человек не имеет ни малейшего представления. Ни о ее размерах, ни о ее изменениях, формах, он даже не может дать точного определения этому понятию. Она принята им априорно, то есть без доказательства. Он знает это, ибо его жалкие расчеты показывают, что эта пирамида, построенная им долгими веками и облитая кровью и потом многих людей его рода, заканчивается этой темной и неясной точкой, разгадать которую он надеется, дойдя до нее вплотную, поднявшись на нее и оказавшись на самой вершине пирамиды – развития человечества. Но хорошо ли он, как строитель, архитектор построил свое детище, все ли его кирпичики на месте, достаточно ли широко основание пирамиды, все ли учтено при строительстве, ведь обратной дороги нет. Разрушение пирамиды значило бы гибель всего человечества. Поэтому он и уверен в ее непоколебимости, в устойчивости, ибо всякие сомнения могут привести к тем же разрушительным последствиям. Строя слои пирамиды человек заранее отказывается от иного пути, безнадежно поднимаясь вверх, оставляя позади спаленные, разрушительные мосты строительства. И тот, у кого однажды промелькнула мысль об ином пути, будет мгновенно повержен вниз, как опасный разрушитель, еще больший чем убийца.
– Ты имеешь в виду Христа? – спросил Александр, вспомнив Библию.
– Людей, похожих на Иисуса Христа, предостаточно, остальное выдумка. Бог так устроил зарождение людей, что у них рано или поздно появляются люди с дивными, порой фантастическими идеями, но часто они из-за них и гибнут. Джордано Бруно, Николай Коперник, Галилео Галилей, и многие другие готовы были отдать жизнь в обмен на то, чтобы люди хотя бы помечтали вместе с ними, охваченные их идеями.
– Значит "черный квадрат" – это вершина развития человечества.
– Или гибель, – добавил Мор. – Это таинственная госпожа неизвестность, чопорно взирающая на суетливых муравьев, трудящихся над постройкой основательной и самой высокой, как они полагают, пирамиды.
Александр вспомнил о рисунке, который был передан ему Алексеем Громовым, подполковником спецслужбы. Он вынул слегка смявшийся белый лист, развернул рисунок и отдал Мору. Мор элегантно принял белый лист с рисунком, повертел его в руке, и затем, смяв его в шарик, бросил в камин. Словно по волшебству в камине вспыхнул огонь, и рисунок сгорел, превратившись в черный пепел. Подул легкий ветерок, взявшийся ниоткуда. Он затушил возгорающееся пламя и, подхватив все еще тлеющую почерневшую бумагу, унес с собой, развеяв пепел в воздухе. Лицо Мора потеряло спокойное выражение, его лоб напрягся, рисуя три полоски складок, красивые черные брови сузились, как у человека погруженность в раздумья.
– Я не знаю, что этот рисунок означает, – вмешался в тишину Александр. – Громов передал, что его нарисовал …
Мор поднял голову и посмотрел на искры пламени – все, что осталось от рисунка, и произносил слова, которых не было на листе, но которые были зашифрованы в послании.
– И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый дьяволом и сатаной, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
Мор посмотрел на Александра. На лице Мора засияла хищная улыбка.
– Я знаю, кто его нарисовал, – сказал Мор. – Пусть он не волнуется, хозяин рисунка находится под моей защитой. И покинет он этот мир не случайно, а естественно, закономерно. Его враги сильны и коварны, они пытаются превзойти себя, сделать невозможное, чтобы достичь своей цели.
– Что мне передать Громову? – спросил, ничего не понимая, Александр.
– Пусть не беспокоится, я получил задание и приступаю к его выполнению.
– Но как ты выполнишь его, ведь ты находишься здесь, под Кремлем? Тебе надо выйти …
– Не беспокойся, я всюду, где есть страх. А страх есть и у президента, он ведь человек. Я опущусь в пучину его страхов и увижу его врагов.
Глава 20. Послание к нации креста
В ясный солнечный день в провинции Анбар, что на западе Ирака, в предместье одного из городов, проходило торжественное и важное для молодоженов мероприятие. Свадьба проходила в семье полицейских. Будущий супруг, работающий в городе полицейским, молодой парень лет восемнадцати, пригласил на свою свадьбу весь отдел. Все ребята были новобранцами. Год назад их направили на запад страны, прямо с училища, где они обучались у лучших американских инструкторов.
В течение года службы молодые люди проходили практику, следя за порядком в провинциальном городе. Молодого звали Абид, он был крепок, широк в плечах, его лицо украшала коротко постриженная растительность – от висков до подбородка. У него был прямой нос, большие черные глаза, и коротко постриженные волосы. Его родители жили на востоке страны и из-за военных событий опаздывали на церемонию. Их ждали к обеду. Со стороны невесты, местной уроженки, собралось человек двадцать пять – местные жители. Невесту звали Абраб, что означает "правдивая".
Молодые шли впереди, за ними шли товарищи Абида – 17 молодых и крепких полицейских, переодетых в штатское, далее шли родственники жены и семьи полицейских. У самой церкви, где ждал их священник, толпились женщины, одетые в белые платья, их лица прикрывались балаклавами, среди них был ребенок лет десяти. Женщины стояли скопом, о чем-то разговаривая и иногда бросавшие пристальные взгляды на венчальную церемонию. Мальчик стоял рядом с одной из женщин и, не отрываясь, любовался молодоженами, его лицо, как и лицо матери, было закрыто балаклавой.
В толпе родственников жены обсуждали поведение семьи жениха.
– Но почему же они не явились на свадьбу? – сказала полная пожилая женщина.
– Они мусульмане, шииты, – пояснял мужчина, отец невесты.
– Ну и что, – возражала пожилая женщина, – ради свадьбы сына, можно и явиться вовремя.
– Хорошо, что они вообще приедут, – вмешалась женщина зрелого возраста, высокая и сутулая.
– Как вы не можете понять, – отвечал отец невесты, – наша дочь христианка, а Абид относится к мусульманам и его родственники тоже.
– Но не все ли равно? – спросила пожилая женщина.
– Видимо, нет, – ответила высокая женщина, поправляя платок на голове. – Слава богу, что священник не стал перечить и согласился обвенчать молодых по христианским законам.
– Да, нынешнее правительство всех жалует, – сказал мужчина. – Не важно, какой ты религии, главное, что они любят друг друга. Священник против не будет, ведь молодой – представитель власти.
У церкви, где их ожидал священник, родственники молодой перекрестились. Священник торжественно прочитал молитву, запев протяжным голосом, окропил водицей и вошел в здание церкви. Белоснежное здание с одной башней, где находился колокол, стояло в отдалении жилых домиков, на невысоком холме. Молодожены и вся толпа родственников и полицейских проследовали в церковь, за ними прошли и группа женщин в белых платьях, пряча лица в балаклавах.
Кто-то из родственников поинтересовался, не являются ли эти люди, поджидавшие у церкви, родственниками мужа, но все торопились и никто не стал спрашивать, толпу засосало в чрево церкви. Один из полицейских остановился у двери, к нему подошли еще трое мужчин и юноша, выполняющий обязанности служки – помощника священника.
– Кюре передал, что с оружием входить в лоно церкви нельзя, – строго сказал юноша.
– Да, да, мы знаем, – согласился один из полицейских. – Так, ребята, быстро передали мне оружие.
Они отдали три пистолета и проследовали в церковь, присоединяясь к последовавшей толпе.
– Других пистолетов нет? – недоверчиво спросил юноша полицейского, оставшегося сторожить оружие.
– Нет, нет, остальные оставили оружие в участке. Все в порядке.
Юноша уже повернулся к нему спиной, как тот его окликнул.
– Эй, а можно мне в коридоре постоять?
– Да вы что, нет, ни в коем случае, – возмущенно сказал юноша. – Даже здесь, у входа, это уже богохульство и грех.
– Ясно, – недовольно сказал полицейский.
Пистолеты он сложил в сумку и сел у дверей с грустным видом. Он смотрел на дорогу, где к церкви шла небольшая группа людей. В церковном зале все стали за молодоженами, некоторые разместились с боков. Женщины в белых балаклавах, стояли с левой стороны, у иконы Божьей Матери, а мальчик наблюдал за толпой, среди которой он приметил мальчика одного с ним возраста, с открытым ртом слушавшего молитвы священника. Некоторые молитвы выполнялись пением, голос священника отражался от белого купола церкви и от этого он как бы усиливался. Молодожены склонили головы, а священник поднес к их головам короны, которые тут же были подхвачены двумя товарищами Абида и ими удерживались над челом молодых. Протяжный, певучий голос священника поднимался к куполу, и там, словно объединившись с возвышенным, божественным таинством обряда, усиливал свое звучание, и, отразившись, спускался, наполняя сердца новобрачных и их взволнованных близких, удивительным, чудотворным чувством, от которого у женщин замирало сердце, грудь колыхалась от вдохов в приятной истоме. А у мужчин нежный прилив тепла наполнял их застывшие тела, придавая особое неземное ощущение. Мужчины удивлялись, затаив дыхание, а женщины, склонив головы, с трепетом вспоминали первые дни замужества. Одна из женщин, чье сердце пропиталось божественным пением священника, всплакнула, у другой, высокой сутулой женщины, вслед за первой, глаза наполнились слезами, она приложила к ним платок.
Полицейские – приятели Абида, стояли молча, с лицами людей, наблюдающих за рождением Христа. Для них было все новым и необычным, словно из другого мира. Многих интерес к батюшке, обстановке в церкви и таинству обряда привлекал, как туристов удивляет музей, где они еще не были.
На металлическом подносе, с изображением ангелочков, лежали два золотых обручальных кольца. Оба кольца были украшены недорогим красным камнем, обрамленным тонким слоем серебра. Кольца отличались размерами и находились рядом с алтарем.
После молитв, священник взял поднос с кольцами и поднес его молодоженам. Он спросил, согласен ли жених взять невесту в жены, и, получив утвердительный ответ, тот же вопрос задал невесте, которая бросила короткий взгляд на жениха, полный любви, и ответила согласием. Молодожены обменялись кольцами и поцеловались, чуть коснувшись губами. Священник торжественно объявил молодых супругами и уже собирался окропить их священной водой, как вдруг к нему бесцеремонно подошли люди в белых платьях, закрытые балаклавами. Все они стали в шеренгу, напротив толпы, за удивленным священником.
– Еще рано, не торопитесь, – сказал недовольный, что его прервали, священник.