Котлеты были спасены, но "разборка" с ними заняла у меня некоторое время. Когда я перевернула едва не подгоревшие котлеты, то вспомнила о парне с лестничной площадки и, не обнаружив его на кухне, пошла в прихожую. Он скромно стоял там в полумраке, видимо, не решаясь войти. Надо же, какой воспитанный, с уважением отметила я у него качество, которое у меня отсутствовало если не полностью, то уж процентов на пятьдесят - точно. А моя коммуникабельная расторможенность и, я бы даже сказала, нахрапистость - это издержки журналистской профессии. Без таких качеств журналист просто не в состоянии будет раздобыть и десятой доли той информации, которую легко получит его менее щепетильный собрат. - Проходи, чего стоишь? - кивнула я в сторону кухни, - у меня там котлеты подгорают. И не разувайся, все равно не убрано.
Он прошел и устроился на табурете возле кухонного стола. Я села напротив и только теперь смогла его хорошенько разглядеть.
Он был, наверное, моим ровесником, высоким, стройным и худощавым. Длинные русые волосы, зачесанные назад, открывали гладкий широкий лоб. У него было немного вытянутое лицо с прямым бесхитростным взглядом светло-зеленых глаз. В середине гладко выбритого подбородка под большим чувственным ртом разместилась небольшая ямочка, которая придавала его лицу какую-то романтичность. Он мне сразу чем-то понравился, поэтому я и пригласила его в квартиру, да еще потому, что он упомянул Корниенко, у которого мне завтра предстояло брать интервью.
- Так ты говоришь, собираешь подписи? - переспросила я, отмерив в кастрюлю рис и залив его кипятком.
- Да, - он протянул мне ламинированный членский билет со своей фотографией, - в поддержку Юрия Назаровича Корниенко.
- Ну, это я уже слышала, - я положила на стол его членский билет и поставила кастрюлю с рисом на огонь. - И что дальше?
- Ну, - он нерешительно поднял на меня свои большие глаза" - если вы сочувствуете… Черт, - вдруг вылетело у него, - опять это слово.
- Какое? - удивилась я, снимая первую порцию котлет.
- Да это "сочувствуете", - невесело усмехнулся он.
- А что в нем плохого? - не поняла я.
- Да я-то сам тоже ничего плохого в нем не вижу, - он пожал плечами, - только вот некоторым оно не очень нравится.
- Например? - поинтересовалась я.
- Да сегодня утром зашел в один продуктовый магазинчик на Казачьей узнать почтовые реквизиты и телефон, - пояснил он, - так директриса, такая бабец, с меня ростом, только раза в три шире, как услышала про Корниенко, сразу говорит: да, да, мол, конечно, за кого же еще?
Он снова усмехнулся, на этот раз немного веселей.
- Ну, я сдуру и ляпни: "Так вы ему сочувствуете?"
Не знаю уж, что она подумала, может, что у него помощник пропал или еще что, только она и говорит, мол, чего сочувствовать, всякое бывает, и прямо грудью на меня напирает. Ну, я ей спокойно сказал, чтобы она не кипятилась, мол, все нормально. А она мне: "Ты что себе позволяешь? Я не чайник, чтобы кипятиться: Научись сначала разговаривать, потом приходи". Короче, - закончил он, - остался магазинчик неохваченным, так сказать, хотя вроде бы и "за".
- Да, - сказала я, - нелегкая у тебя работенка. Но как филолог могу тебя успокоить, слово "сочувствие" не означает соболезнование, как могла понять твоя директриса, а "кипятиться" довольно мягкое, я бы сказала, парламентское выражение. Так что не переживай.
- Да я не переживаю, просто она мне на весь день настроение испортила. Так вы поставите свою подпись?
- Подпись я поставлю, - кивнула я, - меня, кстати, зовут Ольга и называй меня на "ты", пожалуйста.
- Это у нас инструкция такая, - поделился Алексей, - и вообще, устал я от этой работы.
- Извини за нескромный вопрос, - я перевернула очередную порцию котлет, - ты за идею работаешь или за деньги?
- Да какая там идея, - откровенно признался он, - просто я на мели был, а тут знакомая пристроила меня в штаб, говорит, там люди сумасшедшие деньги зарабатывают на выборах. Только я тебе скажу, может, кто и зарабатывает, а нам платят копейки.
- И сколько же, если не секрет?
- Если хочешь подработать, то я тебе не советую, - сказал он и, окинув взглядом обстановку и оборудование моей кухни, добавил:
- Но ты вроде бы в деньгах не нуждаешься.
- У меня есть работа, - подтвердила я его догадку, - а спрашиваю я тебя не из простого любопытства, а потому, что завтра беру интервью у вашего кандидата.
- Так ты - журналистка? С людьми общаешься? Здорово! А меня с этой работой люди начали почему-то немного раздражать.
- А у тебя есть какая-нибудь специальность? - спросила я.
- Да как сказать, - замялся он, - вроде бы и есть, а в то же время как бы и нет.
- Что же это за таинственная специальность? - заинтересовалась я.
- Ну, я умею драться.
- Так ты мог бы работать где-нибудь в охране, - предположила я, смерив взглядом его не слишком-то мускулистую фигуру.
- Стоять на воротах за пятьсот рублей в месяц… - тоскливо произнес он.
- Ну почему на воротах? - возразила я. - Можно, например, грузы сопровождать.
- Для этого нужна лицензия, - удрученно сказал он, - тогда могут взять в охранную фирму, а чтобы получить лицензию, деньги нужны, которых у меня пока нет.
- А где же ты работал до этого?
- После школы в "Политехе" два года отучился, потом, когда оттуда поперли за то, что с деканом повздорил, забрали в армию, а так как я до этого уже карате несколько лет занимался - взяли в спецвойска. Но там нас учили не драться, а убивать…
Он замолчал, уставившись куда-то в угол, как-будто что-то вспоминал, а потом вдруг, вздрогнув, словно очнувшись, продолжил:
- Предлагали остаться там, служить по контракту, но это не по мне - не могу подчиняться приказам… - Он вздохнул и провел рукой по своим русым волосам. - Вот уже почти два года перебиваюсь случайными заработками. Ну ладно, мне пора, - он как-то резко сменил тему разговора, - подпись-то дашь?
- Только после того, как пообедаем, - заявила я, - не люблю есть в одиночестве.
Глава 2
Утро следующего дня было чуть приветливей вчерашнего. Дождик перестал, небо немного просветлело, да и термометр, привинченный к оконной раме, показывал на три градуса выше, чем вчера. Я не могла не порадоваться такому незначительному, но все-таки ощутимому улучшению погоды.
Принимая душ, я несколько лишних минут понежилась под упругими струями горячей воды. В голове сами собой сложились вопросы, которые я намеревалась задать сегодня Корниенко. Я попробовала вчера набросать кое-что по этому поводу в блокноте, но, видит бог, делать предварительные пометки мне в тягость. Скажу без ложной скромности: я - дитя импровизации. Вот так, импровизируя под горячим душем, я мысленно приготовляла себя к грядущему интервью.
Акция протеста, к которой так убедительно и проникновенно призывал вчера Корниенко, действительно прошла перед зданием мэрии. В ней приняло участие не менее трех тысяч человек. Похоже, людей расшевелить все же удалось, и не последнюю роль в этом сыграло исчезновение Петрова. Конечно, акция была намечена задолго до этого происшествия и так и так состоялась бы, но случай с Петровым придал ей актуальную душераздирающую конкретику.
Перекусив на скорую руку бутербродами с сыром, я прошла в спальню, открыла шкаф и принялась перебирать его содержимое. Мой выбор пал на черный в тонкую белую полоску брючный костюм и строгую белую блузку.
Я сделала легкий дневной макияж, оделась и, прихватив с собой свой неизменный "Никон", вышла из квартиры. Я прямехонько отправилась в штаб "Родины", где меня должен был ждать Юрий Назарович.
Оставив машину на платной стоянке, без десяти десять я вошла в трехэтажное здание с темно-серым фасадом, что на улице Чапаева. Именно здесь и размещался штаб движения "Родина - это мы". Предъявив консьержке, сухопарой, ворчливой старушонке, свое удостоверение, я поднялась на второй этаж и что было сил толкнула высокую тяжелую дверь. Она с большой неохотой подалась, и я очутилась в неком подобии прихожей. Справа на обычной деревянной, выкрашенной лазурно-голубой краской двери висел плакат, напоминающий гражданам о неминуемости выборов в Думу и о готовности "Родины" не проиграть их. Я легонько постучала. Мой деликатный стук был неделикатно проигнорирован. Тогда я толкнула и эту даже не деревянную, а скорее фанерную дверь и вошла в большую, немного вытянутую комнату с так и эдак расставленными столами. На одном из столов, который как бы разделял комнату на два отсека, стояли два телефона, на ближнем к входной двери столе я увидела не самый слабый компьютер, за ним сидел русоволосый парень с хищным взором, трогательно пробивающейся бородкой под нижней губой и длинными волосами, забранными в хвост. У парня было волевое, сосредоточенное лицо, представлявшее причудливую, но столь дорогую сердцу любого россиянина смесь ювенальной восторженности на ясной, как сказочное утро, физиономии Алеши Поповича с орлино-гордой и победоносно-недоверчивой зрелостью на лике Ильи Муромца.
Напротив парня, на тумбочке, у одного из двух высоких и широких окон, благодаря которым сотрудники штаба могли долго не зажигать электричества, - такая светлынь несмотря на происки враждебной погоды стояла в помещении, - примостился новый "ЭЛ ДЖИ". Рядом с телевизором, как верный пес у ног хозяина, расположился видеомагнитофон. В комнате царила нормальная рабочая атмосфера, никакой суеты, только тихое жужжание голосов. Прямо по курсу, как говорится, сидела черноволосая, совершенно несимпатичная девица, которую я сочла секретаршей. На ней была бледно-кофейная блузка и черная жилетка. Мало того, что ее лицо не отличалось привлекательностью, растекшееся по нему выражение рождающейся в жутких муках мысли застыло на нем гигантским родимым пятном. Глубоко посаженные глазки - обильная тушь только подчеркивала их узость - были подернуты пленкой безрезультатной вдумчивости. Когда же она подняла их на меня, я подумала, что уже где-то видела этот взгляд - недоверчиво-острый, с оценивающе лукавым прищуром. Точно, мысленно сказала я себе, у Ильича и у комсомольских вожаков!
- Доброе утро, - улыбнулась я ей, - у меня назначена встреча с Юрием Назаровичем.
Я сделала шаг по направлению к этой партийной нимфе, которая пристально смотрела на меня. Но быстрота ее реакции оставляла желать лучшего.
- Обещал быть не позднее половины одиннадцатого, - бодро ответил за нее высокий, худощавый, длинноногий парень, внешность которого тоже по-своему была "замечательна".
Он отошел от стола, за которым разрешал какие-то проблемы с благообразным бородатым мужичком. Парню было не больше двадцати двух. Когда он повернулся ко мне в профиль, у меня появилось желание поймать его в объектив. Скошенный череп, узкий лоб, прямой, чуть вздернутый нос, пухловатые губы. Он повернулся анфас, и в его татаро-монголо-казахских глазах я увидела море амбиций и океан нарочитой серьезности.
На "друге степей" были темно-синие джинсы "Версаче", серый джемпер и черные замшевые туфли. Вот такой потомок Чингисхана.
- Марат, - обратилась к парню черноволосая девица, - сколько у нас листов вчера было забраковано?
- Двенадцать, по-моему… - небрежно ответил "друг степей". - Вы можете подождать Юрь Назарыча прямо здесь, - вяло улыбнулся он мне.
- Спасибо, но вообще-то я человек занятой, а мы с вашим шефом на десять договорились, - решила я показать этому молодчику свое "я".
Он только выпятил свои пухлые ярко-розовые губы и красноречиво пожал плечами, мол, ничего поделать не могу, у начальников свои высшие резоны.
Я вышла в прихожую, которую уже про себя окрестила предбанником. Набрала номер редакции и предупредила Кряжимского, что зависаю в штабе "Родины" и сколько это продлится, не знаю. Что делать? Помотаться по городу или зайти на Главпочтамт, посмотреть, какие новые лотки с книжной и журнальной продукцией там появились? Нет, ни то, ни другое… Ежели я - журналист, то почему бы мне не потрепаться с работниками штаба?
Я снова толкнула фанерную дверь и оказалась в той самой комнате, из которой минут пять назад вышла, горя негодованием и усердно подавляя его в себе.
- Я вообще-то фотокорреспондент еженедельника "Свидетель" Бойкрва Ольга, - как-то неловко представилась я, - у меня сегодня интервью с Юрием Назаровичем…
Озадаченные работники штаба непонимающе переглянулись.
- Давайте знакомиться, - с энтузиазмом беря ситуацию под свой контроль и глуша в себе ростки неуверенности, начала я:
- вы, - улыбчиво обратилась я к казаху, - Марат, а как вас зовут?
Я посмотрела на несимпатичную брюнетку, которая как-то затравленно, исподлобья пялилась на меня.
- Татьяна, - снова услышала я ее глуховатый голос.
- Очень приятно, - широко улыбнулась я, радуясь своему новому приколу - устроить импровизированную летучку с незнакомыми партийцами, - я ведь вчера свою подпись в поддержку Корниенко отдала, так что мы с вами в одной лодке.
Лица неоперившихся и вполне маститых функционеров просветлели, ну, точь-в-точь сегодняшнее небо. Только серьезный русоволосый парень по-прежнему не отрывал глаз от компьютера.
- Очень мило, - заскрипел бородатый мужичок, с отстраненным видом куривший у окна, - приятно, когда твое движение поддерживают журналисты, работники газет… Напер-ченов Владислав Леопольдович, начальник штаба, - с достоинством представился он. Я вежливо кивнула.
- Слышала, у вас несчастье случилось, - осторожно продолжила я, - но ваш шеф здорово вчера по телевизору выступал, уверена, его слова будут иметь широкий общественный резонанс, - польстила я Корниенко. - А как вообще обстановка?
- Наш рейтинг растет; вот представьте, чтобы партию зарегистрировали, нужно было собрать двести тысяч голосов по стране, а только у нас, в Тарасове, уже собрано более семи тысяч и это, уверяю вас, не предел, - авторитетно сказал Наперченов. - Думаю, последнее событие, я имею в виду Петрова, всколыхнет весь город. Сами понимаете, как мы, я конкретно, Марат, Татьяна, чувствуем себя. Сегодня Петров, а завтра… - он сделал грустное лицо и задумчиво посмотрел в окно, за которым творилась одна из самых захватывающих метаморфоз - солнце пробивалось сквозь курчавую тянучку сизых облаков и начинало золотить серые тротуары.
- Вам очень повезло с вашим лидером, - ободряюще улыбнулась я Марату, - только вот с пунктуальностью у него нелады, - с шутливой иронией добавила я.
- Если Юрь Назарыча нет, то, значит, он занят, - по-взрослому назидательно ответил мне не оценивший моего юмора Марат.
- Понимаю, понимаю, - дипломатично согласилась я.
- Вот, хотите почитать? Это наше партийное издание, - Марат взял с подоконника тонкую газетку и протянул мне, - "Молодой Тарасов".
- А почему "молодой"? - наивно спросила я.
Марат строго, а Наперченов насмешливо посмотрели на меня.
- Потому что наше движение молодое, - лукаво улыбнулся Наперченов, - две трети его сторонников - люди от двадцати до сорока. И потом, молодость - это всегда будущее, а так как мы будущее нашего города связываем с движением "Родина - это мы", то выходит, что название "Молодой Тарасов" как нельзя лучше отражает смелые, так сказать, устремления нашей партии расчистить это самое будущее от завалов прошлого и построить не тот иллюзорный коммунизм, который наши отцы строили, строили, да так и не построили, - пригладил он свои зачесанные назад жирные русые с рыжеватым оттенком волосы, - а просто обеспечить людям хорошую сытую жизнь в условиях демократического режима по типу, например, шведского. И партия наша социал-демократическая. А кому-то это очень не нравится, я даже скажу вам, кому, - нынешней нашей власти и Наганову.
- Оголтелый тип, - подтвердила я, - и, что самое главное, если, не дай бог, к власти придет, опять в этой стране начнется поножовщина, перераспределение собственности, экспроприация, национализация - пошло-поехало…
- Вот и я про то же, - Наперченов как страус вжал голову в плечи, а потом стремительно вытянул шею и выставил вперед свой квадратный подбородок, ослабляя одновременно рукой тугой узел светлого галстука, - поэтому мы и должны сплотить ряды, помешать этому ленинцу недобитому взять над нами верх. Вот и приходится нам иногда лукавить, строить работу свою таким образом, чтобы, например, в тех социальных слоях, где Чужкова любят, только о нем и говорить, а вот где народ уважительно к другому нашему российскому лидеру Ирмякову относится, вещать лишь о нем. Стратегия и тактика, ха-ха, - с глухим скрипом закоренелого курильщика рассмеялся Наперченов.
- Так вы считаете, что исчезновение Петрова Александра Петровича - результат происков со стороны нагановцев или нынешней администрации? - развернула я разговор лицом к интересующей меня теме.
- Ничего я не считаю, - довольно резко произнес Наперченов, - но предположить могу, что Александр Петрович пал от руки коммунистов или других наших политических конкурентов и соперников. Кто еще, по-вашему, может быть в этом заинтересован? - Он сурово насупил брови.
- А не может это быть личной историей? - осмелилась спросить я.
- Что-о?! - одновременно негодующе, насмешливо и пренебрежительно воскликнул Наперченов. - Вы имеете в виду семью Александра Петровича?!
- Семью, друзей, знакомых, приятельниц, - невозмутимо сказала я.
- Да вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Если вы явились сюда, чтобы поливать грязью Ольгу Юрьевну, то… - задохнулся от сильного эмоционального шока Наперченов.
- Все журналисты одинаковы, им палец в рот не клади, - вмешался в разговор молчавший доселе лысоватый дядя в годах. Все это время он не отрывал глаз от газеты. Его круглое, как луна, гладкое, как у евнуха, лицо и высокий, как бы хихикающий голос оставляли тяжелое впечатление природной дефективности.
- А вот с вами мы так и не познакомились, - с язвительной иронией обратилась я к этому партийному кастрату. - Как вас зовут?
- Вадим Михайлович Чижиков, - кокетливо улыбнулся мне толстяк, напоминающий педераста на пенсии.
- Очень приятно, - выдавила я из себя.
- Вадим Михалыч - помощник Юрь Назарыча, - гордо пояснил Наперченов, - а вы, девушка, поосторожнее на поворотах, этак можно все и всех одним махом очернить…
- Что-что, а чернить наша пресса умеет, - ядовито хихикнул Чижиков, - из всего выгоду извлечь горазда и все на потребу широким массам… А ведь эти массы читают вас, слушают, вы для них - единственный источник, из которого они узнать могут, что в стране творится.
Чижиков назидательно покачал головой. Вот умора!
Я уже намеревалась послать ко всем чертям этого луноликого функционера, как дверь открылась и на пороге появился Алексей, мой вчерашний знакомый.
- Здравствуйте, - несмело поздоровался он с присутствующими, оторопев от того, что и я нахожусь здесь.