Перед вами, читатель, сборник детективных, приключенческих, интригующих рассказов, в котором представлены авторы из США и Латинской Америки. Все эти рассказы не совсем обычные. Они представляют собой малоизвестный в нашей стране жанр остросюжетной новеллы, именуемой на Западе литературой "саспенса". В переводе на русский язык слово "саспенс" означает напряжение, волнение, беспокойство.
Книги этого жанра успешно состязаются с телевидением, кинематографом и видеосалонами. Они возвращают людей к чтению, очень часто буквально отрывая их от экрана. Законы жанра очень строги: сюжеты рассказов бросают вызов воображению читателя, которому не так-то просто угадать конец каждой истории. Иными словами, кульминационная развязка всегда несет в себе свойство неожиданности.
Уверен, рассказы не оставят вас безучастными. Вы прочтете их, не отрываясь, на одном дыхании. Я, перевернув последнюю страницу; задумаетесь о многом… Рассказы могут вас потрясти, а слабонервных даже испугать… Я, все же, новеллы в жанре "саспенс" помогут вам лучше разбираться в хитросплетениях судьбы, в собственном поведении, а также в образе жизни и поступках других членов общества. Ведь "саспенс" - неотъемлемая часть нашего бытия, в котором я желаю всем вам удачи и счастья.
Содержание:
-
Джек Ритчи - Воспитание вежливости 1
-
Альфонсо Ката - Глаза 4
-
Генри Слезер - На волосок от убийства 6
-
Антонио Лонгория - Вспомни, когда родишься 9
-
Мэнн Рабин - Легкая рука 10
-
Арнольдо Лопес - Самосуд 12
-
Маргарет Клэр - Предсказатель землетрясений 13
-
Бруно Энрикес - Исчезнуть во вторник 15
-
Дональд Хоник - Роковая ошибка 18
-
Роберт Артур - Смертницы 19
-
Бретт Холлидей - "Гринго" 23
-
Горацио Кирога - Солитер 26
-
Джозеф Бреннен - Вознесение 27
-
Армандо Лейва - Роковая страсть 28
-
Хол Эльсон - Продавец лимонада 29
-
Фредерик Браун - Не оглядывайтесь 31
От убийства на волосок
Детективные и приключенческие рассказы писателей США и Латинской Америки
Джек Ритчи
Воспитание вежливости
- Сколько вам лет? - спросил я.
Его глаза уставились на револьвер, который я держал в руке.
- Послушайте, мистер. В кассе денег немного, но возьмите все. Я не причиню вам беспокойства.
- Мне не нужны ваши грязные деньги. Сколько вам лет?
Он смутился.
- Сорок два.
- Какая жалость! - я прищелкнул языком. - Вам не повезло. Вы бы могли прожить еще двадцать или тридцать лет, если бы вы хоть слегка попытались быть вежливым.
- Я вас не понимаю.
- Я сейчас убью вас, - сказал я. - Из-за почтовой марки стоимостью четыре цента и леденца из вишневого сиропа.
Он не знал, что я имел в виду, упомянув леденец. Но о почтовой марке ему было известно.
Страх исказил его лицо.
- Вы, должно быть, сошли с ума. Вы не можете убить меня только за это.
- Могу.
И тут я выстрелил.
Когда доктор Бриллер объявил, что мне осталось жить только четыре месяца, я, разумеется, заволновался.
- Вы уверены, что не перепутали рентгеновские снимки? Такое, я слышал, случается.
- Боюсь, что нет, мистер Тернер.
Я задал ему еще один вопрос.
- Лабораторные анализы. Может быть, мое имя случайно приписали к другим …
Он медленно покачал головой.
- Я все тщательно перепроверил. Я всегда так поступаю в подобных случаях. Любая ошибка может повлиять на мою профессиональную репутацию, вы же понимаете.
День клонился к вечеру, и солнце выглядело усталым.
Я подумал: если придет мое время умирать, уж лучше, чтобы это было утром. Определенно, утром умирать веселее.
- В случаях, подобно вашему, - продолжил Бриллер, - перед врачом встает дилемма. Сказать пациенту правду или нет? Я всегда ее говорю моим больным. Это предоставляет им возможность устроить свои дела, повеселиться, так сказать.
- Он подвинул к себе блокнот. - Кроме того, я пишу книгу. Как вы намерены распорядиться оставшимся у вас временем?
- По правде сказать, не знаю. Я только начал об этом думать минуту назад.
- Конечно, конечно. Не стоит слишком торопиться. Но, когда вы придете к определенному выводу, дайте мне знать. Хорошо? Я пишу о том, что делают люди, когда они знают, что обречены.
Он отодвинул блокнот в сторону.
- Приходите на осмотр раз в две или три недели. Таким образом мы проследим за процессом вашего умирания.
Бриллер проводил меня до двери.
- Я уже описал двадцать две истории летальных исходов, - сказал он, очевидно, с оптимизмом смотря в будущее. - Книга может иметь большой успех, не так ли?
Я всегда жил непритязательно. Без особого ума, но непритязательно.
Я ничем не улучшил этот мир, - и в этом у меня было много общего почти с каждым обыкновенным человеком. С другой стороны, я не взял от мира ничего лишнего. Короче говоря, я всегда хотел, чтобы меня оставили в покое. Жизнь сложна и без назойливости других людей.
Что может сделать непритязательно живущий с оставшимися ему четырьмя месяцами?
Не знаю, как долго я шел, думая об этом. В конце концов я обнаружил, что иду по длинному дугообразному мосту, от которого начиналось ведущее к озеру шоссе. Звуки джазовой музыки привлекли мое внимание, и я посмотрел вниз.
Прямо рядом с мостом происходило нечто вроде карнавала, и возвышался балаган гастролирующего цирка.
Это был мир низкопробной магии, где золото - всего лишь позолота, где ведущий программы с высоким цилиндром на голове - такой же джентльмен, как фальшивые медали на его груди, где у скачущих на спинах лошадей розовых женщин каменные лица и прищуренные глаза. Царство крикливых продавцов и мелких жуликов.
Я почему-то был убежден, что закат большого циркового искусства можно рассматривать, как одно из достижений культуры двадцатого столетия. И все же я непроизвольно спустился с моста по каменной лестнице и пошел в сторону рядов для зрителей и импровизированной арены, на которой среди прочего трюкачества выставлялись напоказ и эксплуатировались различные человеческие уродства.
Наконец я подошел к балагану и от нечего делать стал наблюдать за билетером, сидевшим со скучающим видом на возвышении у одного из входов.
Приятной наружности мужчина, держа за руки двух маленьких девочек, приблизился ко входу и предъявил билетеру несколько картонных прямоугольников, которые, по-видимому, являлись пропусками.
Палец билетера пробежал по списку, висевшему рядом. В глазах работника цирка появилось недоброе выражение. Нахмурившись, он некоторое время молча оглядывал мужчину и детей. Затем, подчеркнуто не торопясь, разорвал на мелкие кусочки пропуска и бросил их на землю.
- Эти ни к черту не годятся, - проворчал билетер.
Стоящий внизу мужчина покраснел.
- Я не понимаю …
- Ты не вывесил рекламные объявления, - рявкнул билетер. - Проваливай отсюда, кретин.
Девочки недоуменно посмотрели на отца, ожидая, как он поступит.
Лицо мужчины побелело от гнева. Он хотел было что-то сказать, но, посмотрев на детей, промолчал. Затем, закрыв глаза, словно пытаясь успокоиться, вновь посмотрел на билетера, на своих девочек и сказал:
- Пойдемте отсюда, дети. Домой пойдемте.
Он повел их прочь от балагана. Дети ничего не сказали и лишь несколько раз озадаченно оглянулись на билетера.
Я подошел к нему и спросил:
- Зачем вы так поступили?
Он подозрительно оглядел меня.
- А вам какое дело?
- Важное, вполне возможно.
Он раздраженно пояснил:
- Я порвал пропуска, потому что он не вывесил рекламные объявления.
- Я это уже слышал. Объясните, пожалуйста.
Он вздохнул так тяжело, будто это стоило ему денег.
- Обычно наш рекламный агент приезжает в город за две недели до нашего прибытия. Он оставляет объявление у владельцев магазинов, парикмахерских, мастерских по ремонту обуви, у частных домовладельцев и так далее, чтобы те, в свою очередь, их развесили или расклеили. За это они получают бесплатные пропуска на представление. Но эти люди не знают, что мы их проверяем. И поэтому, если где-либо объявления не висят, как это было договорено, пропуска недействительны.
- Понимаю, - сухо сказал я. - И поэтому вы рвете пропуска прямо перед их лицами, в присутствии их детей. Возможно, тот мужчина поторопился снять объявление с витрины своей лавочки. Возможно также, что эти пропуска ему дал кто-то другой, кто снял врученное ему объявление со своего окна раньше.
- Какая разница? Пропуска все равно недействительны.
- Что касается пропусков, возможно, вы и правы. Но вы хоть понимаете, что вы сделали?
Его глаза сузились. Он явно пытался понять, кто перед ним, и представляю ли я какую-нибудь для него угрозу.
- Вы совершили один из самых жестоких человеческих поступков, - продолжил я серьезным тоном. - Вы унизили отца на глазах его детей. Вы нанесли ему и им незаживаемую душевную рану, которая останется с ними, пока они живы. Он приведет этих детей домой. И что же он им скажет?
- Вы из полиции?
- Нет, я не полицейский. Дети в таком возрасте смотрят на отца как на самого лучшего человека в мире. Самого доброго. Самого храброго. И теперь они запомнят, что нашелся другой человек, который плохо обошелся с их отцом, и тот не смог ничего с этим поделать.
- Я разорвал их пропуска. Ну и что? Мог же он купить билеты? Вы, случайно, не из городского управления?
- Нет, я не оттуда. Разве можно ожидать, что он купит билеты после того, как его так унизили? Вы не оставили ему ни малейшего шанса. После того, что произошло, он не мог купить билеты. Вместе с тем он не мог достойно отреагировать на вашу грубость, потому что он был с детьми. Он ничего не мог. У него не было другого выбора, кроме как отвести детей домой, которые хотели посмотреть ваш жалкий цирк и теперь не могут этого сделать.
Я посмотрел на нижнюю ступеньку небольшой лестницы, ведущей на возвышение, где он сидел. Там валялись клочки картона - осколки разбитых чьих-то надежд, чьей-то мечты, - так называемые доказательства ужасного преступления, заключавшегося в том, что люди не вывесили или слишком рано сняли объявления. Я сказал билетеру:
- Вы могли, по крайней мере, ему что-то объяснить. Вежливо и спокойно.
Он обнажил свои желтые зубы.
- Мне не платят за вежливость. И потом, мистер, мне нравится рвать пропуска. Это доставляет мне удовольствие.
Вот в чем, оказывается, дело. Он был маленьким человеком, которому дана маленькая власть, и он пользовался ею как Цезарь.
Билетер приподнялся со стула.
- Проваливайте, мистер, и поживее. Иначе мне придется спуститься и проучить вас как следует.
Да. Он был воплощением жестокости. Злобным животным без способности к состраданию. Его предназначение состояло в том, чтобы вредить людям. Вредить, пока живет. Мне стало ясно: таким, как он, не место на земле.
Секунду-две я смотрел на его искаженное злобой лицо, затем повернулся на каблуках и удалился. У моста я сел на автобус и доехал до магазина, где торгуют оружием.
Я купил себе револьвер тридцать второго калибра и коробку патронов к нему.
Почему мы не совершаем убийства? Не потому, что не сознаем морального оправдания этому самому крайнему поступку? Или скорее всего из-за боязни последствий, если нас разоблачат? Последствий, которые очень неблагоприятны для нас самих, для наших семей, наших детей?
Но у меня не было семьи и близких друзей. И мне оставалось жить только четыре месяца.
Солнце зашло, и зажглись веселые огни карнавала, когда я сошел с автобуса у моста. "Люди страдают от грубости и оскорблений, терпят их потому, что боятся уничтожить носителей этого зла", - подумал я. Я посмотрел в сторону балагана. Билетер все еще находился на своем месте.
"Как мне лучше это сделать? - спросил я себя. - Подойти и застрелить его прямо сейчас, когда он сидит на своем троне?"
Проблема решилась сама собой. Я увидел, как его заменил другой человек. Билетер закурил сигарету и пошел по аллее парка в сторону озера. Я догнал его на пустыре. Он услышал мои шаги и обернулся. Его тонкие губы чуть раздвинулись в презрительной усмешке. Пальцы сжались в кулаки.
- Вы сами напросились, мистер, - сказал билетер.
Глаза его округлились, когда он увидел в моей руке револьвер.
- Сколько вам лет? - спросил я.
- Послушайте, мистер, - быстро заговорил он. У меня только двадцать долларов в кармане.
- Сколько вам лет? - повторил я вопрос.
- Тридцать два. - Он нервозно заморгал.
Я печально покачал головой и заметил:
- А ведь вы могли бы дожить до семидесяти. У вас было бы еще сорок лет впереди, если бы потрудились вести себя по-человечески.
Его лицо побледнело.
- Вы рехнулись?
- Возможно.
Я нажал на спусковой крючок.
Вопреки моему ожиданию выстрел прозвучал не так громко. Вероятно, его несколько заглушил шум карнавала.
Билетер зашатался и упал в кусты. Пуля сразила его наповал.
Я опустился на ближайшую скамью и стал ждать.
Прошло пять минут. Десять. Неужели никто не слышал выстрела?
Внезапно я почувствовал, что голоден. Я ничего не ел с утра. Мысль о возможном задержании, доставке в полицию и длительном допросе показалась мне невыносимой. К тому же у меня разболелась голова.
Я вырвал страничку из записной книжки и написал:
"Неосторожное слово можно простить. Но постоянное проявление жестокой грубости - нельзя. Этот человек заслуживает смерти".
Я хотел было подписаться под запиской. Но затем решил, что пока достаточно моих инициалов. Я не хотел, чтобы меня арестовали прежде, чем хорошо покушаю и выпью несколько таблеток аспирина.
Я положил записку в нагрудный карман пиджака мертвого билетера.
Никто не встретился мне на обратном пути. Я взял такси и доехал до, пожалуй, самого фешенебельного ресторана в городе. При нормальных обстоятельствах цены там мне были не по карману. Но я подумал, что на этот раз могу позволить себе шикануть.
Пообедав как следует, я решил покататься на автобусе по вечернему городу. Мне всегда нравилось подобное времяпрепровождение. И в конце концов, думал я, моя свобода передвижения вскоре будет весьма ограниченной.
Водитель автобуса оказался нетерпеливым человеком, и было ясно, что он считал всех пассажиров своими врагами. Однако погода выдалась как нельзя лучше, и автобус не был переполнен.
На остановке у Шестьдесят восьмой улицы автобус дожидалась, стоя у края тротуара, маленькая тщедушная седовласая старушка с высохшим лицом. Водитель резко затормозил и с недовольным видом открыл переднюю дверь.
Старушка улыбнулась и приветливо кивнула пассажирам. Затем она поставила одну ногу на нижнюю ступеньку и приготовилась осторожно внести свое худосочное тельце в салон.
- Что ты канителишься? - заорал на старушку водитель. - До Судного дня будешь забираться в автобус, что ли?
- Прошу прощения, - пробормотала старушка, покраснев. Она протянула водителю пятидолларовую бумажку.
Он тупо уставился на нее.
- Разве у тебя нет мелочи?
Старушка еще более покраснела.
- Кажется, нет. Но я посмотрю.
Водитель, очевидно, ехал с опережением графика и унижать старушку ему явно нравилось. Это я сразу понял.
Она порылась в сумочке и вытащила оттуда двадцатипятицентовую монету.
- Брось в кассовый ящик! - приказал ей водитель. Старушка покорно повиновалась.
Он так резко тронул с места автобус, что она чуть не упала, успев все-таки ухватиться за ремень. Словно извиняясь, она испуганно посмотрела на пассажиров. Словно просила у них прощения за то, что медленно вошла в автобус, за то, что сразу не нашла мелочь, за то, что едва не упала. С извиняющейся улыбкой на дрожащих губах она опустилась в одно из кресел.
На Восемьдесят второй улице старушка нажала кнопку звонка остановки по требованию и пошла вперед к выходу.
Водитель злобно покосился на нее.
- Высаживайся через заднюю дверь, - рявкнул он. - Сколько раз нужно повторять!
Я тоже полагаю, что выходить из автобуса, особенно если он переполнен, следует через заднюю дверь. Но в этом автобусе находилось всего пять-шесть пассажиров, сидевших, уткнувшись в газеты, с безразличным видом.
Старушка побледнела и вышла из автобуса через заднюю дверь.
Вечер, которым она располагала, был для нее испорчен.
Как, возможно, и другие вечера, если она будет вспоминать об этом инциденте.
Я проехал в автобусе до конца маршрута.
Я остался один в салоне, когда водитель развернул машину и остановил ее.
Место представляло собой пустынный, плохо освещенный тупик. Под небольшим козырьком у края тротуара никого не было. Водитель закурил сигарету и посмотрел на часы. Затем обратил свое внимание на меня.
- Если вы хотите ехать обратно, мистер, не забудьте опустить еще четверть доллара в ящик. Я бесплатно никого не вожу.
Я поднялся с кресла и медленно подошел к нему.
- Сколько вам лет?
- А какое вам дело?
- На вид вам лет тридцать-тридцать пять. Мне так кажется. Вы бы могли еще прожить по крайней мере лет тридцать.
Я вытащил из кармана револьвер.
Сигарета выпала из его рта.
- Возьмите деньги.
- Мне они не нужны. Сейчас я думаю о доброжелательной старушке и о сотнях других вежливых и доброжелательных женщин, о безобидных мужчинах и улыбающихся детях, которых вы оскорбили и унизили. Вы - преступник. Нет никакого оправдания вашему отвратительному поведению. Нет никакого смысла в вашем дальнейшем существовании.
И убил его.
Я снова уселся в кресло и стал ждать.
Примерно десять минут я сидел в автобусе с трупом.
Мне очень захотелось спать. "Может быть, лучше сдаться полиции после того, как высплюсь?" - подумал я.
И написал еще одну записку с оправданием содеянного, поставил под текстом инициалы и сунул ее водителю в карман.
Выйдя из автобуса, я свернул на другую улицу, затем еще одну, нанял там такси, которое доставило меня к дому, где располагалась моя холостяцкая квартира.
Заснул я довольно быстро и крепко и, возможно, видел сны. Но это были определенно приятные и невинные сны. Примерно в девять утра я проснулся.
Приняв душ и плотно позавтракав, я одел мой лучший костюм, чтобы явиться в нем в полицию. Но тут вспомнил, что не внес месячную плату за пользование телефоном. Я выписал чек, положил его в конверт, адресовав письмо компании.
Оказалось, что у меня нет почтовой марки. Я решил купить ее и отправить письмо по пути в полицию.