– Стыдно вспомнить! Мне потом рассказали. Если бы она попалась в руки родственникам убитых, её бы просто растерзали. Несмотря, что, – ребёнок. Не представляете, что тогда творилось у нашего отделения. Люди готовы были ломать и крушить всё вокруг, чтобы забрать её и расправиться. Поговаривали, её держали в холодном сарае, не кормили…
– Ужас! – не выдержала Саломея. – Девочка погибла?
– Сложный вопрос!
– То есть?
– Не знаю точно, не скажу!
Удивлённая, она взглянула в лицо старика. Тот задумчиво:
– Видимо, нашлась добрая душа… Отпустили! Возможно! – Отвернулся, дёрнул головой. – Не скажу, не знаю!
В комнате повисло тишина. Затем Константин Григорьевич поднялся, подошёл к тумбочке, где стоял музыкальный центр, нажал на клавишу. Она услышала что-то знакомое. Убавил громкость. Вспомнила. Бетховен. "Ода радости". Тоже поднялась.
Поняла, – в разговоре поставлена точка. – Милая Саломея! Помог вам чем-то? – Константин Григорьевич сутулясь, и, уже тяжело опираясь на палку, направился к входной двери. – Помогли! Очень помогли! – В знак благодарности, слегка коснулась его плеча. "Одиночество в старости! – подумала. – Врагу не пожелаешь!". Улыбнулась. – Разрешите мне вас навещать?
Старик сделал неудачную попытку выпрямить спину, уловив в её голосе жалость. Холод промелькнул в живых, умных глазах.
– Милости прошу, детонька! – Затем, вдруг, чёрствое, – честь имею!
"Ну и, слава богу! – подумала, – характер демонстрирует! Значит, проживёт долго!"
В коридоре подъезда полутёмно. Осторожно спустилась по лестнице, стараясь не прикасаться к выщербленным деревянным перилам. Лавка была пуста. Местные алкоголики видимо, собрали нужную сумму. Свидетельством чего служили песни в исполнении нестройных пьяных голосов, внезапно раздавшихся откуда-то сверху. Не доходя до машины, щёлкнула брелоком. Вдохнула лесной вечерний воздух.
Отъехав недалеко от этого, как его окрестила, "зелёного" квартала, заметила постер: "Медицина с человеческим лицом: урология, гинекология".
На душе было скверно. Из головы не выходил беспомощный гордый старик. А то, что поведал, не давало покоя, будоражило воображение. И всё же, немного пугающий слоган заставил усмехнуться. Саломея внезапно почувствовала жажду. И тут, справа от трассы, заметила торговый павильон. Он работал круглосуточно, об этом вещала круглая красно – белая вывеска на плоской крыше – "24".
– Бутылку минеральной! Без газа! – обратилась к улыбчивой женщине. Одновременно услышала со стороны, где тусовались трое молодых людей:
– Да знаю я, эту красавицу! – Саломея оглянулась.
К выходу направилась стройная длинноногая девушка. Даже со спины выглядела как модель, сошедшая с глянцевой обложки журнала.
– Её Мишка, из нашего дома, бычара такой, весь из себя, трахает! – Парень осклабился, поднёс банку пива ко рту.
Девушка остановилась. Длинные, светло-русые, блестящие волосы веером взмыли в такт поворота, неожиданно, растянув губы в ироничной улыбке, коротко спросила:
– Тоже хочешь?
– Хочу! – заржал грубиян.
– Ну, так приходи часам к двенадцати, он и тебя трахнет!
Парень застыл. Двое его друзей, немного постояв, прыснули, схватились за животы, даже присели от смеха. Стеклянная дверь захлопнулась, оставляя по другую сторону ту, что в карман за словом не лезла. Саломея усмехнулась. "Отчаянная!". И сама поспешила к выходу. За спиной раздалось:
– Ну, ничё себе! – опомнился хам, – во, тёлка! Рамсы попутала!
– Заткнись! – беззлобно подал голос кто-то из компании, – нормальная девчонка! Сам напросился!
Молодые люди не были похожи на выходцев из неблагополучных семей. Однако, если есть деньги, как она считала, нет необходимости заглядывать сюда, в такое время за пивом! Заметила перед входом припаркованный белый "Феррари" с открытым верхом. Вероятно, автомобиль принадлежал одному из компании. Саломея догадалась, – тому самому грубияну! Незадолго, перед тем, как въехать в район ветхих, отживших беспокойный век, пятиэтажек, увидела слева от трассы несколько жилых домов. "Европейская" дорога, что вела к ним, шлагбаум, будка с охраной, архитектурный стиль застройки, – всё говорило за себя, – дома элитные. Молодые люди, видимо, проживали там, и были частью этой среды, – нашей современной, что причудливо сочетает дремучую дикость с внешним лоском, варварство с видимостью просвещения.
Надежда Лиманская. Бездна смотрит на тебя.
Незримая граница между людьми. Благополучие, высокое материальное положение. Часто, связанное с ним, – стяжательство, нажива, беззаконие.
Всего пятьсот метров вперёд. И – нищета, бесправие. Верные спутники – безысходность, депрессия, алкоголизм. "Зелёный" квартал.
Пятьсот метров. Граница между белым и чёрным, – пропасть, бездна…
Бездна. Она поймала себя на мысли, – думает о тех снимках.
Глава 3
Россия. Сибирь. 1947 год.
Натужно урча мотором, машина остановилась у одноэтажного, деревянного с обледенелыми окнами, строения. Районное отделение милиции.
В груди его до сих пор всё клокотало. Ну, как? Как так? Он, Захар, попался как последний, желторотый пацан? Подёргал связанными за спиной кистями рук. Не слушались. Онемели от холода.
– Вперёд! – Конвоир, тыча прикладом автомата в спину, открыл дверь ногой. Из помещения повалил пар. Вошли в узкий коридор. По обеим сторонам несколько дверей. Деревянные, некрашеные. Запертые кабинеты. Кажется, опять фортуна улыбнулась ему. Посмотрим!
– Стоять! – Захар остановился, стал ждать.
– Сюда давай! – Овчинный полушубок в очередной раз смягчил удар в спину.
– Ну?! Что, сволочь? Допрыгался?!
Встретил следователь-майор, развалившись на стуле. Маленькие глазки на красном обрюзгшем лице смотрят враждебно и насмешливо. Металлические пуговицы едва сдерживают растянутый китель на пухлом животе. Плеснул водки в гранёный стакан, из бутылки, взятой под столом. Захар дёрнул широким плечом. Конвоир подскочил, вскинул автомат наизготовку.
– Ничего! – воскликнул самодовольно майор, махнув небрежно рукой. Вышел из – за стола. Подошёл к Захару, стрельнул глазками, вскинув красное лицо. – Куда он денется?! – Сунул руки в карманы. Взглянул снизу вверх. – Убить тебя мало!
Вернулся за письменный стол. – Вон, сколько всего! – Резко дёрнул за картон уголовного дела. – И что прикажешь, жучара, с тобой делать?! – Задумчиво. – Может в расход пустить? При попытке к бегству?
Сурово взглянул. – Что ж ты, мерзавец, столько душ невинных загубил? Детей? Я б тебя вот этими руками! – Сжал пухлые пальцы в кулак. Отошёл. Небрежно кивнул на табурет. – Присаживайся! Разбираться будем! – перебросил несколько листов в папке. – Каяться будешь? – Сокрушённо махнул рукой. – Да, какой там… Вышка тебе светит!
Захар присел у стола. Опустил голову, нарочито, будто каясь, уставился в пол. В то время, пока следователь продолжал изобличительную тираду, незаметно оценил обстановку. Судя по всему, кроме конвоира и этого, заплывшего жиром, майора, в отделении, – никого. Захар, как никто другой, знал, что творится в округе. Сутками сотрудники милиции охотились на таких, как он. Вероятно, остальные из этого отделения также были на задании.
Связанные руки согрелись. Он их чувствовал. Осторожно, незаметным движением стал проворачивать. Верёвочные путы слабели с каждой секундой, тем паче, силой бог его не обидел. Краем глаза взглянул на конвоира. Молоденький. Бледные, тонкие кисти сжимают автомат. В широком вороте гимнастёрки, – тонкая, совсем мальчишечья шея… Интересно, как близко находится оружие майора? Кобуру расстегнуть не успеет.
В небольшом кабинете полутёмно. Керосиновая лампа, – единственный источник света, скупо освещает стол "начальника", чуть – пол и стены. Захар энергичнее стал вращать сильными руками. Освободился. Боковым зрением глянул на майора. Тот заметно расслабился. Щурясь, рассматривая знаменитого бандита, впал в приятную задумчивость. Такие "птицы", как Захар, попадались крайне редко! Вот это удача! Очередное звание, повышение в должности, возможно, решится, наконец, вопрос о его переводе из этой дыры…
Захар, опустив голову, всем видом демонстрировал раскаяние. Руки уже свободны. Решение созрело мгновенно. Тысячная доля секунды. Один прыжок, – он закрывается конвоиром, приставив к его голове, автомат.
– Тихо! Тихо! – смертельно побледнев, поднимает руки следователь.
– Оружие! Быстро! Ну! Иначе пристрелю! Знаешь! Терять мне нечего!
Майор кладёт пистолет на стол.
– Есть в отделении кто-нибудь? Кроме вас?! – спросил для убедительности.
– Никого! – испуганно произносит майор, разводя пухлыми руками.
– Телефон!!!
– Что, телефон? – парализованный страхом, переспрашивает тот.
– Режь провод! Не то, – башку твою отрежу! Решай, начальник! Ну! Быстро!
Оттолкнув конвоира к столу следователя, щёлкнул затвором автомата. Прозвучала короткая очередь. В довершении, – выстрелил из пистолета одному и другому в голову.
Выходя, оглянулся. Все стены, противоположно двери, забрызганы кровью. Хмыкнул, удовлетворённый. Сплюнул себе под ноги. Не спеша, вышел на улицу.
Холодный, голубоватый свет луны падал на белую землю. Воздух звенел от мороза. Свобода! Под ногами скрипел девственно чистый, недавно выпавший белый снег. Руки всё дрожат. Не от холода, страха или жалости. От радости.
Захар открыл кабину. Водитель автозака, в котором его доставили, беззаботно дремал. Взглянул ему в лицо. Зелёный ещё, совсем пацан! Снова сплюнул. Что делать! Жаль, конечно, – так надо! С силой дёрнул того за полу старого овчинного полушубка. Шофёр проснулся, наивно взглянул широко открытыми глазами. Узнал! Захар, уж было, смилостивился. Вдруг заметил, – рука шофёра тянется к автомату. Тот испуганно, по-детски, заслоняясь от чего-то страшного, неотвратимого, вытянул вперёд руки. Захар выстрелил. Лицо, совсем ещё мальчишки, залила кровь.
– Ма – ма…,-прошептали остывающие, запёкшиеся губы. Захар не слышал. Видит бог, не хотел.
Чёрное небо слилось с белой равниной. Поднял голову вверх. Звёзд не видать. Огромная чёрная пасть бездонного неба нависла над ним. Словно приноравливаясь, пыталась поглотить. Бездна. Она смотрела на него. Застыл от ужаса. Зажмурился. Похолодел. Веки медленно поднялись. Открыв глаза, взглянул за горизонт. Там, в немыслимой дали чёрное сливалось с белым…
Тихо и монотонно работал вентилятор в гостиной Александра Васильевича Князева. Сидя напротив друг друга, вот уже около часа, продолжался нелёгкий разговор.
– … Перевоплощаемся ли мы, люди? – переспросил он. И снова пристально посмотрел Саломее в лицо. – Реинкарнация? Её ты имела ввиду, разбираясь в этом деле?
– Все эти случаи, один в один… Ну, не могли этого совершить разные люди! – она устало помотала головой. – Посудите сами. Столько лет прошло. Послевоенные годы, шестидесятые, наконец, наши дни. Понимаете, кое-что совпадает…
Учитель задумчиво покачал головой.
– Знаешь, Саломея! Несмотря на всю фантастичность подобной идеи, многие серьёзные философы, по статусу, не ниже Платона, находили аргументы в пользу реинкарнации, причём не на религиозной почве. И всё же, на серьёзных философских дискуссиях тема переселения душ обычно обсуждалась, оставаясь лишь в сфере религиозных наитий.
Затем встал, слегка махнул рукой.
– В конце концов, даже если чья-то личность и может так или иначе выжить после его биологической смерти, из этого ещё не следует, что эта личность перевоплотиться.
Вернулся в кресло.
– Но если допустить, что все могут реинкарнировать и только отдельные люди помнят свою прошлую жизнь…
– Тогда, – перебила она, что случалось с ней крайне редко, – со всей остротой встанут такие вопросы: насколько долго, часто и с какой целью происходит процесс реинкарнации. Следует ли нам примириться с фактом, что человеческое сознание не способно дать на это ответ. Конечно, в дальнейшем вопросов будет гораздо больше… – Покачала головой.
– Применение психотехники, – Александр Васильевич удобнее устроился в кресле, – подобной гипнотической регрессии могло бы помочь многим людям познать свою прошлую жизнь и понять многие особенности своего характера. Жизнь и характер. Как совокупный результат опыта их прежней жизни. – Взглянул на неё. Улыбнулся. Задумчиво произнёс:
– Именно таким образом вера в реинкарнацию могла бы успешно вести человека к более глубокому пониманию своей личности и тех сил, скажем так, которые формировали историю её развития, развития этой самой личности.
– Вот оно! История личности! История семьи! Генеалогическое дерево. Мониторинг за несколько лет. – Саломея тоже улыбнулась. – А вернее, за последние… Ого! Получается, лет, эдак, пятьдесят?! – Она порывисто вскочила. – Мне срочно надо ехать туда!
– Ты собралась в Сибирь? Куда именно? В ту самую область? Новосибирскую? – покачал головой. – Хотя. Пока ещё лето, тепло… А что? Хорошая идея!
Саломея взглянула на него. Улыбка спала. Присела на край. Безвольно махнула рукой.
– Вадик будет против! Даже гадать не стоит!
– Я поговорю с ним! А ты подумай, что именно, хочешь узнать! Конкретно! Зачем едешь?
– Попытаюсь…
Несколько снимков старых, пожелтевших фотографий. И эти новые, – с места преступления. Женские лица. Ведь что-то их связывает. Детский голосок дрожит от страха, маленькие ладошки закрывают лицо…
Взглянула на учителя. Тот понимающе кивнул в ответ. Беседа с учителем в очередной раз помогла. _.
Россия. Сибирь. 1947 г.
Постоянно хотелось спать. От мороза ничто не спасало. Видела одно и то же: сквозь щели в сарае, как заходит яркий лиловый шар зимнего солнца. Уже ничего не хотелось. Как-то слышала здесь, за стеной злой тёткин голос. – Сама сдохнет! Мороз и голод сделают…
– Прекрати! Она ещё ребёнок! Не соображает! – перебил другой, сердобольный.
– А людей убивать? Ребёнок?
– Больной ребёнок! Чего ты хочешь? Лечить надо!
Иногда теряла сознание от холода. Очнулась, когда услышала.
– Эй! Там! На, возьми! – Сквозь щель, на пол упал золотистый кружок, затем второй. Оладьи! Кто бы это мог быть? Ведь хотели убить! Тонкие пальчики жадно выхватили их из грязи. Маленькая девочка хорошо понимала: для всех она хуже животного. Она вспомнила злобные глазки охранника. "Из политических! Сразу видно! Гнилое семя!". Девочка так и не могла понять, что именно было "видно"…
Сидя за столом напротив другого мужчины, – моложе, – вспомнила отца. Неуловимая схожесть. Папа говорил также, – красиво, спокойно, но одет был лучше, элегантнее. Этот мужчина жалел её. Чувствовала. С этим, другим дядей они говорили обо всём. Он напоил её горячим чаем. И, всё же. Он был одним из них. Тех, кто хотел её смерти. Мама! Как страшно! Она вдруг вспомнила, как улыбался другой странный дяденька, оглядывая их квартиру. Нюхал, тряс вещи отца, прикидывая на себя. Вспомнилась новогодняя ёлка с блестящими разноцветными шарами. Сверкали гирлянды, хрусталь и приборы на праздничном столе. Нарядные родители…
_
Глава 4
– Блэкки! Чертёнок ты эдакий! – не успела воскликнуть, как крупный чёрный пёс бросился к ней. Встал во весь рост, положа лапы на плечи Саломеи. Лизнул ухо. – А вот этого, прошу, не надо! – Мягко отстраняя собаку, подалась вперёд:
– Есть кто-нибудь? Ау! – Вздохнула. – Понятно! Один! Да, Блэкки? – Затем ласково потрепала за шею. – Маленький мой, бедный мальчик! Забросили!
Услышав в её голосе ноты жалости и участия, Блэкки стал жалобно скулить. Поглядев на хозяйку чёрными круглыми глазами, направился к холодильнику, тряся в такт собачьих шагов длинной, достающей до пола, блестящей шерстью.
– Целый день не ел? – продолжала ласково. – Ну, я им всем покажу! – сердито завершила, достав из холодильника кусок телятины. Пёс от радости дёрнул большой головой, от чего лохматые уши, комично взметнулись, словно крылья птицы. Саломея хохотнула. Погладила любимца по загривку.
Приготовила себе крепкий кофе, накапала в чашку немного коньяку. Достала шоколад, отрезала кусок сыра. Расположившись на любимом месте, в широкой оконной нише, задумалась. Знакомые предметы, интерьер плавно растворились. Набирая высоту, она уже летит вверх по бледно-голубому мерцающему узкому тоннелю.
Мгновение. Бледно-голубой плавно сменил тёмно-фиолетовый.
Внезапно веет холодом. Озноб сковал тело, но ещё тепло, ноябрь. Валит мягкий рыхлый снег. Ни слякоти, ни холода. Картина быстро и пронзительно меняется. Вот уже дымится зима. Мороз пробирает до самых костей. Холодный, колючий ветер царапает лицо. Она уже не чувствует щёк. Лицо белеет, на голой коже рук – волдыри от мороза. Она в том самом месте… Где всё началось. Лунный свет мягко падает на бескрайнюю, белую равнину. Сливаясь с ночным небом на горизонте, – творит границу, – резко делит всё на белое и чёрное…
Саломея открыла глаза, взглянула на руки, будто видела их впервые. Прикоснулась ко лбу. "Я права. – Подумала. – К сожалению. – Уверенность созрела. – Надо ехать! Непременно! Начинать оттуда!".
Перед ней чашка остывшего кофе. Вдруг, что-то тёплое упёрлось в бок. Погладила чёрную голову ньюфаундленда.
– Вон, оно как, ньюфа, складывается! Ввязалась твоя хозяйка, бог знает, во что! Теперь и море нам всем заказано, да и летний отдых! Наш отдых, – подпёрла рукой голову, облокотилась о столешницу, – вот и отдохнули всей семьёй…, – устало махнула и опустила руку.
– Чего и говорить? Как тебе? – продолжала, – вместо Испании, – Сибирь! – Блэкки лизнул ей руку. Услышала какой-то шорох в прихожей. Под кухонной аркой появился Вадим со свёртком. Блэкки подозрительно стал обнюхивать его.
– Муля! Какая Сибирь? Ты это о чём? Или мне послышалось?
– Во-первых, здравствуй, дорогой! – не обращая внимания на его руки. – Дюша, я хотела…
Муж чмокнул её в висок, развернул к себе. – Смотри, что у меня?
Саломея только сейчас заметила, – это был не свёрток, а плед. Из красно-зелёных квадратов вынырнула белая голова котёнка. Белый, пушистый. Один глаз голубой, другой – карий. Перс шиншилла!
– Откуда? – забыв обо всём, бросилась к нему. Осторожно погладила. Затем муж услышал неуместное: – А Блэкки?
Пёс в ответ тихонько заурчал. – Вот! Он согласен! – объявил Вадим. – Да? Мальчик?
– Откуда?
– "Откуда?" – передразнил, улыбаясь. – Забыла? У Марии Степановны кошка окатилась! Ну, помнишь? Ну, звонила же, три месяца назад! Шикарная такая! Перс шиншилла? Та, бедная с ног сбилась, устаёт с такой оравой. Утром на работу позвонила. Вот. Выбрала самого покладистого, как выразилась, – шустрый, но не гадливый!
– А Макс, Лина? Как там они?
– У Макса невеста в Штатах, а Лина – ничего слышать не хочет, вернётся сюда, на родину, как только защитится. Рассказала. Валерка, знаешь ли, даму сердца нашёл.
Саломея вскинула глаза.
– Да прекрати, Муля! Пора ему! – всё ещё улыбался Вадик. – Мужик один, да один, а дети, кстати, взрослые!