- А те - вам - следственное направление на вскрытие?
- Да. И никаких проблем. Еще вопросы есть?
Вопросы были, но уже не к судмедэксперту.
Климов сумрачно потер виски.
Мысль о том, что баба Фрося могла оставить завещание, показалась ему дельной… Надо узнать. Кто заверял его? Не сам ли Слакогуз?
9
- Наверное, сегодня не получится, - сокрушенно сказал Климов, устроившись около Петра. - Не везет так не везет.
Он рассказал все, что узнал у судмедэксперта, и замолчал.
- Такие, брат, дела.
Он понимал, что надо снова обращаться к Слакогузу, терять время, обивать пороги. Хотелось все обмозговать и разложить по полочкам, все упорядочить и завершить. Порядок в голове - порядок в деле. Идеалист. Сейчас за это никто копейки дореформенной не даст. Все любят исключения. Все поняли, что исключения важнее правил. Всем подавай рабочий беспорядок гения.
- Надо Слакогуза брать за жабры, - сказал Петр, кладя руки на руль. - Все от него зависит.
- Да пошел он! - Раздражение переполняло Климова, и он повысил тон. Даже кулаком пристукнул по колену. - Написал бы, как это водится в больницах, какой-нибудь там заворот кишок, несовместимый с жизнью, да любой диагноз, применимый к старикам, и все в ажуре. Мы-то ведь не против.
- Это так, - подтвердил Петр. - Что нам возражать. Мы люди сбоку, нам наследство не обломится.
- И это нас роднит, и это же нам ставится в вину.
- С какой же это стати? - Петр резко повернулся, стукнувшись локтем о руль. - Мы делаем добро, хороним одинокую старушку.
- Представь себе, эксперты говорят, что стариков, после семидесяти лет, никто и не вскрывает. Их как бы списывает государство. Дожил до семидесяти лет? Вот тебе пенсия, вот поликлиника, а дальше - как судьба распорядится. Юридической защиты старики лишаются!
- Ты что?
- Я?.. Ничего. Лишаются, и все.
- Как это? Объясни.
Петр потер локоть и повернулся лицом к Климову.
- Объясняю. Живет, к примеру, баба Фрося. Ей восемьдесят лет. Имеет домик, садик, сбереженьице.
- Какие там у бабы Фроси…
- Я к примеру.
- Ну, допустим. - Петр отодвинулся ближе к двери, чтоб чувствовать себя свободней. - Продолжай.
- Так вот. И есть у этой старенькой бабульки сердобольные наследнички, больно им смотреть, как мучается человек на склоне лет, и тяжко ей, и трудно ей, и зажилась она на белом свете. Можно сказать, просится душа ее на небеса. Так отчего же не помочь родному человеку? И вот дают старушечке снотворное, подмешивают в чай, хороший, настоящий, только что из Сингапура или из Малайзии, ну, в общем, самый лучший…
- Самый лучший чай из Кении, запомни.
- Ты откуда знаешь? - удивился Климов. - Покупал?
- Нет, угостил один товарищ. Вместе Афган прошли. Дома угощу.
- Ладно, попробуем. Слушай сюда.
- Я слушаю.
- И пьет эта старушка чай и мирно засыпает, окруженная заботой домочадцев, а ночью - ей подушку на лицо и прижимают. Дернется бедняжка раза два и успокоилась навеки.
- Но это же убийство! - возмущенно воскликнул Петр. - Чистой воды убийство.
Климов усмехнулся:
- Кто это тебе сказал?
Петр ударил себя в лоб ладонью.
- Да ты сам подумай, ведь юрист, сам сыщик, а такое…
- Что "такое"? - медленно, с растяжечкой переспросил Климов. - Кто это докажет?
- Экспертиза…
- А она не проводится, если усопшей больше семидесяти. В поликлинике берется карточка, а там: во-о-от такой список диагнозов - от ревматизма до цирроза, вместе с геморроем и склерозом. Родственнички вызовут врача, расплачутся, мол, как же они будут жить без родненькой бабулечки. Да, жаловалась, да, на сердце, задыхалась, бедная, и "скорую" вызывали, уж незнамо сколько раз, и сами иногда кололи, приглашали медсестру, расходы, знаете. В общем, доктор, как нам теперь быть? Куда везти? С чего начать? Ужасно все это, ужасно, похороны, кладбище, венки… Быть может, вы подскажите, какие нужно при себе иметь бумаги? Мы… мы просто в шоке - и глаза на мокром месте. А доктор им и говорит: "Не надо, мол, расстраиваться, человек пожил, пора и честь, как говорится, знать. Сейчас я вам спишу диагноз из ее амбулаторной карточки, тот, что встречается чаще всего в справках о причине смерти, ну, хотя бы, этот… тэк-с, тэк-с, тэк-с… А, вот он! Атеросклероз… обширный…" И никаких проблем. Все шито-крыто. Дальше в ЗАГС за справкой для кладбища. И можно приглашать оркестр. Словом, идеальное убийство.
- Старушки, которой за семьдесят и которая болела.
- А может быть, и не болела. Просто обращалась в поликлинику. А там любому лапши на уши навешают, зайдешь здоровым, а уйдешь больным.
Петр засмеялся:
- Это верно. Во мне здоровья на троих: одной рукой, ты знаешь мою руку, до сих пор двоих за шкирку поднимаю. А зашел однажды к терапевту, на права сдавал, когда купил вот эту тачку, - он похлопал по рулю, - гоняли по врачам, дело известное, а врач и говорит: милейший, а у вас цирроз, ни в коем случае не пить, и не курить, и не…
- Вот, вот… старушка та, может быть, и не болела, но карточка была, склероз установлен, вот и причина смерти. Ни волокиты, ничего… По желанию трудящихся. А в поликлинику не обращалась, значит, была здорова. А здоровые не умирают, пусть им даже под сто лет, как нашей Ефросинье Александровне, но если все же умерли, надо узнать причину смерти, а узнать причину можно лишь при вскрытии. На этот случай есть медэкспертиза, а медэкспертиза говорит: после семидесяти вскрываем только по справке из милиции…
Петр озадаченно почесал лоб:
- И как эта справка называется?
- Следственное направление. Труп такого-то (такой-то) направляется для судебно-медицинской экспертизы на предмет установления причины смерти и все такое прочее…
- Значит, надо идти к Слакогузу.
- Его на месте нет, куда-то вызвали.
- А ты откуда знаешь?
- Мишке при мне звонили, и он выехал куда-то по звонку. Кого-то принимает, размещает, суетится.
- Любит начальство, и оно его, естественно, оценивает по заслугам, - съехидничал Петр и сказал, что увидел бы машину Слакогуза, если бы он проезжал в сторону дома. - Он тут рядышком живет, в Подгорном переулке, за аптекой. А так, обычно не вылазит из "гадиловки".
Климов удивленно глянул на Петра, невольно хмыкнул:
- Ты, как блатной, отдел милиции по-свойски именуешь.
Петр смутился:
- Извини. На руднике, сам знаешь, кто вкалывал… Нахватался… Одно название "соцгородок" о многом говорит.
Помолчали.
- А ты там, во дворе, кому-то морду набил, что ли?
Климов повернулся:
- А что, кто-то громко плакал? Петр кивнул:
- Да, жаловался маме.
Пришлось рассказать о происшедшем.
- Я так и не понял, что к чему. Вроде парень веселый, а усмешка грустная. - Климов вспомнил мрачного амбала, развернувшегося для удара. - Но я не дал ему повеселиться. Грешен. Каюсь. - Климов иронически приложил к сердцу ладонь. - Лишил парня возможности пересчитать мне зубы, зато приветствовал его стремление попасть в курятник.
Петр расхохотался:
- Ай-ки-до?
- Оно, родное.
- А я смотрю: ты завернул за почту, потом куда-то запропал и вышел к площади со стороны аптеки.
- Избегал досужих репортеров.
- Э-эх! - Петр могуче расправил плечи, насколько это позволяли габариты "москвича". - Где наша молодость и удаль? - Ответа он от Климова не ждал, поскольку тут же сообщил, что Климова искали. - Я понял, что тебя, но они спрашивали про двоих.
- Когда?
- Как только ты ушел звонить в район.
- Сколько их было?
- Трое.
- Опиши.
Все это уже было интересно. Петр посмотрел в свои ладони и согнул левый мизинец.
- Первый: подбежал, спросил, не видал ли я где двух мужчин, одного в сером плаще, высокого, другого чуть поменьше, с короткой стрижкой. Парень был одет в черную куртку, у него перебитый нос, на указательном пальце - золотая печатка. Похож на рэкетира. - Климов не перебивал, хотя "похож на рэкетира" - не примета. - Второй стоял поодаль. - Петр загнул безымянный палец. - Сытый, гладкий. Тоже в черной куртке. Вроде как их старший. А у третьего - железная коронка на резце. Он все стоял и схаркивал. Ко-о-озел вонючий. Как мне показалось, самый опасный. - Петр непроизвольно сжал кулак.
- Да, это парни из кафе. Значит, амбал, которому я двинул, из их компании. Я их утром видел, - сказал Климов, - когда завтракал в кафе. Они тебе знакомы?
- Нет. Это чужие.
"И в кабине трейлера были чужие. Странно. Даже очень", - подумал Климов и потер переносицу.
- А "мерседес" кому принадлежит? Возле кафе стоял. Заметил?
- Тоже не наш, - ответил Петр. - Заезжий.
- Я так и думал. Кто-то из гостей. И не простых. Узнать бы, кто они и зачем приехали.
Петр скривил губы. С тайной обидой в голосе спросил:
- Ты что, серьезно? Может…
- Нет, - перехватил ход его мыслей Климов. - Я приехал поклониться бабе Фросе и похоронить ее. Так что не думай… Просто склад характера такой, ну и работа, понимаешь, накладывает отпечаток: кто? куда? зачем? Словом, сыскарь. Ищейка. Сам от себя порою устаю, а тут еще после психушки никак не отойду.
- Какой еще психушки?
- Да вечером сядем, и я все расскажу.
- Так мы и так сидим.
- Нет, Петр, мы едем, - сказал Климов. - Едем.
Петр посмотрел недоуменно:
- Куда едем?
- В поликлинику.
Почувствовав, что Климов что-то не договаривает, Петр завел двигатель, переключил скорость, искоса глянул:
- Зачем?
- Ты сходишь, узнаешь, что с тем дурнем… из курятника.
- А почему ты думаешь, что он именно там?
- Когда я вышел из аптеки, мимо промчались "жигули" первой модели, красные…
- Это Валерка Глазев, мой сосед.
- …и в них, на заднем сиденье, мотал башкой тот весельчак, что завалил курятник. Держался за глаза, руки в крови. Куда они спешили? Видимо, к врачам, оказывать бедняге помощь. А после поликлиники разыщешь Федора…
- Хорошо, поехали.
- А я, - Климов потер щеку, - зайду, наверное, к стоматологу…
- Болит? - Петр надавил на газ, и "москвич" послушно увеличил скорость.
- Беспокоит.
10
Сумма, которую назвал стоматолог, оказалась чудовищной, но и терпеть зубную боль не было сил. Как говорится, прямая зависимость. Сильнее боль - солиднее оплата.
Убедившись в реальной платежеспособности Климова, стоматолог искренне обрадовался и приступил к священнодействию.
- Откройте рот пошире, - сказал врач и шершавыми пальцами бесцеремонно залез в рот Климову. Вгляделся и оттянул щеку.
Климов непроизвольно скосил глаза на руку врача и поймал себя на мысли, что испытывает одно-единственное желание: забиться в угол, чтобы к нему никто не прикасался.
- Зубы ровные, да челюсть кривовата, - словно продолжая прерванный разговор, проворчал стоматолог, явно намекая на то, что лицо человека лепят папа с мамой, а долепливает жизнь: челюсть у Климова была когда-то перебита. Брали одного грабителя, вот он и удружил.
Постучав по зубам Климова никелированным крючком, стоматолог взялся за бормашину, и в этот момент слепящий свет, бивший в глаза, погас. Машина не включилась. Бор оставался неподвижным.
- Это называется: мы жили, - неизвестно чему восхитился зубной врач и полез в тумбочку. Пока он в ней что-то искал, прицокивая и постукивая неизвестными предметами, Климову стало известно, что в Ключеводске свет - большая редкость, даже роскошь, а уж про воду и говорить нечего.
- По два-три дня! Поверите? Сутками и без воды - это возможно? Вот, пожалуйста, - он указал на заурчавший кран, - опять отключили.
Стоматолог снова полез в тумбочку и достал из нее изящный портативный аппарат, напоминающий карманный диктофон.
- Чудо техники, но, к сожалению, не нашей, - пояснил он Климову, влезая пальцем в его рот. - Остался от периода застоя, когда здесь действовал рудник. - Климов напрягся и сглотнул слюну. - Не бойтесь. - Стоматолог понял состояние Климова и успокаивающе предупредил: - Аппарат этот автономен, работает на батарейках, фирма "Мицуета". Скорость вращения сверла такая, что больной не чувствует никакой боли.
- А… э… - хотел сказать Климов, но стоматолог уже включил японский бор и стал оттягивать щеку.
11
В комнате Ефросиньи Александровны все было по-прежнему. Чувствовалось присутствие смерти. Свечка в сложенных на груди пальцах, тускло освещающая кончик носа и выступающие скулы бескровного лица, медленно тянула свое пламя вверх, точно указывала путь еще одной, отмучившейся на земле женской душе.
Все так же пахло тленом, сыростью и комнатной геранью.
Когда от двери потянуло сквозняком и кто-то вошел в коридорчик, Климов поднялся со стула. Шаги были мелкими, легкими, как бы извиняющимися. Климов пошел навстречу и увидел пожилого человека с робким взглядом.
- Проходите…
Тот кивнул, шагнул было вперед, но тут же спохватился и представился:
- Простите. Здравствуйте. Меня зовут Иван Максимович. Фамилия Петряев. Может, слышали?
Климов смутился.
- Нет.
- Ну, ничего. Я, собственно, проститься. Царство ей небесное, голубушке.
Он широко перекрестился, склонил голову и лишь тогда подошел к гробу.
Старик молчаливо и скорбно коснулся губами запястья покойной, тихо всхлипнул и вышел в коридор. Климов пошел его проводить.
- У меня десять лет назад внезапно отказали ноги. Совсем не мог ходить, - удрученным голосом давно болеющего человека произнес Иван Максимович, и Климов, присмотревшись к его лицу, невольно для себя отметил, что верхняя губа, плотно прижатая к зубам, придавала ему такое выражение, словно он вот-вот расплачется. - Думал, помру, - вздохнув и приложив ладонь к груди, он сморгнул слезы, - да Ефросинья Александровна спасла, вернула к жизни. - Он еще раз вздохнул и благодарно посмотрел на Климова. - Как много доброго и нужного несла она в себе… уму непостижимо!
Он, видимо, хотел перекреститься, но лицо его внезапно побледнело, рот раскрылся, и дыхание стало глубоким и прерывистым.
- Простите… что-то голова… и сердце, - внезапная одышка затрудняла его речь, - боюсь, что не дойду…
- Я помогу, - заверил его Климов, - только вот записку напишу, чтобы товарищ мой не волновался.
Иван Максимович кивнул:
- Да-да, конечно… я здесь рядом… в переулке. Терновый, восемнадцать… А товарищ?..
Климов оторвал листок настенного календаря и оставил для Петра записку.
- Хорошилов…
- Петр? - обрадовался Иван Максимович и сообщил, что он вместе с Петром облазил здесь все горы. - После того как Ефросинья Александровна поставила меня на ноги…
Климов взял старика под руку. Они вышли на улицу и двинулись вперед по темной улочке.
- Дочунь? - позвал Иван Максимович, входя в свой небольшой, но как-то очень ладно выстроенный дом. - Я не один, встречай… - Он указал Климову, куда повесить плащ и шляпу, предложил пройти на кухню, помыть руки. - Сейчас нам Юленька поставит чай.
Иван Максимович улыбнулся в сторону двери, и Климов обернулся.
В комнату вошла девушка, и Климов узнал в ней официантку из кафе.
- Знакомьтесь, это моя младшая…
- Юля, - представилась девушка и улыбнулась. Она тоже узнала Климова.
- А я Юрий Васильевич по прозвищу Четырнадцать Оладий, - подмигнул ей Климов и пояснил свою шутливость старику: - Ваша дочь меня сегодня утром, - он едва не брякнул "обслужила", - весьма сытно накормила… так что мы уже знакомы… визуально.
- Сейчас я угощу получше, - покраснела Юля и лукаво погрозила пальцем. - И попробуйте оставить "чаевые"!..
- Извините.
- Юрий Васильевич, дочунь, внук Ефросиньи Александровны, - пришел на помощь Климову хозяин дома, - он мне помог дойти…
- А… - протянула девушка, - тот самый… - Она еще раз, но теперь гораздо пристальней глянула на Климова, еще доверчивее улыбнулась, - Ефросинья Александровна вас частенько вспоминала. Обижалась, что вы редко пишете.
Чтобы не затягивать внезапно возникшую паузу, Юля деликатно удалилась.
Проводив Юлю взглядом, Климов сел на предложенный ему стул и подумал, что детали своей одежды дочь Ивана Максимовича продумывала и подбирала весьма тщательно и с большим вкусом. Всякий раз, когда Климов видел подобный тип красавиц, ему казалось, что некоторые женщины были бы намного счастливее, если бы не их ошеломляющая красота. В девичестве они об этом не подозревают, гордясь тем, что всех мужчин просто сносит в сторону от этого превосходства юной красоты над человеческой толпой. Они ликуют, чувствуя дистанцию между собой и всеми остальными, торжественно неся, как нимб над головой, свет женственности и земного совершенства. Но проходят годы, и душа начинает тосковать, ища понимания, тепла и материнства, а рядом - пустота. Утром, в кафе, и теперь, в доме Ивана Максимовича, Климов отметил про себя, что Юля откровенно гордилась своею красотой, но в ее ослепительной улыбке он угадывал душевное томление по счастью и любви.
Сославшись на головокружение, Иван Максимович лег на диван, поправил подушку, положил руку на грудь, закрыл глаза, стараясь сбить одышку медленным, глубоким вдохом и таким же сдавленно-протяжным выдохом. Немного полежав, взглянул на Климова и улыбнулся:
- Вот так и горы дышат… Вдох и выдох… Только вдох у них сильнее, глубже, продолжительнее… От нескольких минут до многих суток.
Климов не поверил:
- Это образ?
- Нет… На самом деле. Я ведь горный мастер.
Иван Максимович с трудом поднялся, встал с дивана, подошел к книжному шкафу, выдвинул ящик и, немного покопавшись в нем, вернулся с большой картонной папкой, напоминающей папку чертежника. Раскрыл ее и положил на стол.
- Вот, посмотрите. Это наши горы. Окружающие Ключеводск… Вернее, их разрез… А это, - его палец начал двигаться по линиям на схеме, - штольни и туннели рудника, все его штреки и забои… Внутренности, так сказать… Пустоты.
- И довольно много, - удивился Климов.
- Да, бурили вкривь и вкось… Особенно вот здесь, под Ключевой… смотрите…
- Да, я вижу. - Климов придвинулся к столу, держа перед глазами схему-карту. - Очень интересно… Надо же!.. А я вот сюда лазил, когда был мальчишкой…
- Правильно, это скала Улитка, а под ней, вот здесь, - Иван Максимович дышал уже пореже, говорил быстрее, - мы столкнулись с очень странным проявлением природы: закупоренной внутри гор чашей воды. Мы называем эти чаши "линзами". Не знаю, сколько тысячелетий она дремала, если можно так сказать, покоилась. Этакая спящая красавица. Понятно, в ее жилах-трещинах процессы шли чисто химические, состав воды менялся постоянно… в известняке вода словно в бутылке… И запечатана эта бутылка была крепко, действительно навеки. Когда в пробитый туннель, по-нашему - горло, ушла значительная часть воды, гора стала "сердиться": в прорубленных отверстиях возник "воздушный люфт". Взрывчатку просто вырывало у забойщиков из рук, затягивало в никуда. Гора заглатывала все, что удавалось: фляги, каски, фонари, даже отбойный молоток всосала, как пушинку…
- Вот это сила! - поразился Климов. - А людей?.. Могла бы?