- Людей? - переспросил Иван Максимович. - Свободно! Если трещина позволит… Лишь бы соответствовали габариты, так сказать… Вполне возможно. - В его тоне просквозило удовлетворение. - Как в сказке про чудище, которое сидело в пещере и глотало всех, кто проходил мимо.
Климов посмотрел на Ивана Максимовича.
- А как все это объяснить?
- Элементарно: в замкнутом объеме, там где была вода, образовался вакуум… И воздух из туннеля хлынул внутрь…
- Когда бурили?
- Да… через пробуренные скважины… Гора вдохнула…
Климов еще раз взглянул на карту-схему. Нашел "линзу". Отводной туннель… Спросил:
- И долго длился вдох?
- Четверо суток.
Климов хмыкнул.
- Прямо Змей-Горыныч…
Иван Максимович хотел захлопнуть папку, отнести ее на место, спрятать в ящик, но Климов, еще раз глянув на схему, попросил его продолжить разговор.
- А это что? - он указал на схему родника. - Вот здесь и здесь?
- Седьмая и восьмая штольни. Самые большие. Когда проводили учения по гражданской обороне, в седьмой расставляли скамейки, бачки с водой, отводили две каморки под отхожие места и нарекали все это бомбоубежищем номер один.
- А что, было и второе?
- Было. Но оно, для конспирации, называлось "запасным бункером". Это вот здесь. - Иван Максимович, почти не глядя, ткнул пальцем в квадратик под схематическим прямоугольником шахтоуправления. - Из этого бункера по аварийному туннелю можно попасть в восьмую штольню, где сейчас… - Он поперхнулся, кашлянул в кулак, отвел глаза и деловито крикнул: - Юленька, ты скоро?
- Я уже иду! - послышался радушный голос, и Иван Максимович убрал со стола папку.
Юля успела переодеться в белую полупрозрачную блузку и довольно короткую черную юбку.
Климову пришлось невольно отвести глаза.
На столе были расставлены приборы, чашки, блюдца. Запахло свежеиспеченным пирогом.
Разливая по чашкам горячий, пахнущий душицей, чабрецом и мятой чай, Юля неожиданно спросила:
- Это правда, что вы сыщик?
Климов улыбнулся, аккуратно опустил чашку на блюдце, поблагодарил за необыкновенно вкусный чай, за восхитительный пирог, за теплое радушие хозяйки и ответил:
- Правда.
Если бы не легкий, чисто деревенский стук, в окошко - пришел Петр, - Климову довелось бы объяснять особенности своей службы, а так он еще раз поблагодарил Ивана Максимовича и его дочь за радушный прием, снял с вешалки свой плащ и шляпу. Попрощался с провожавшим его Иваном Максимовичем, поцеловал Юле руку. Она стыдливо наклонила голову, и он заметил у нее на шее крохотную розовую родинку под светлым завитком волос и тайно пожелал, чтоб эта девушка нашла свое счастье и была согрета теплом и любовью.
12
Когда они с Петром вышли на улицу и в лицо ударил ночной ветер, Климову почудилось, что где-то высоко над Ключеводском прокричали журавли. А может, гуси.
"Нет, пожалуй, журавли", - сказал он сам себе, а вслух спросил:
- Нашел Дерюгина?
Петр утвердительно кивнул, сказал, что Ибн-Федя дома.
- А тот ухарь, что башкою раздолбал курятник, жив-здоров, чего и вам желаю.
Климов улыбнулся.
- С кем говорил?
- С врачом. Он, как положено, звякнул в милицию, но там трубку не взяли.
- Парень местный?
- Нет, чужой. Зато вот шрамы у него теперь на роже наши, ключеводские.
- Считай, родня, - пошутил Климов и спросил: - А кто его довез?
- Валерка, - сказал Петр, - я и его проведал.
- И как ты объяснил свой интерес? - насторожился Климов.
- Просто. Спросил про Федьку, не подвозил ли он его до дома?
- И что?
- Да нет, конечно. Федор сам домой добрался. Починил своего стального коня и прикатил. Вдрызг, правда, пьяный.
- Хреново, - сказал Климов и задумался. - А Валерка не сказал, что было дальше?
- После врача? - Петр срезал путь, чтоб выйти прямо к дому. - Валерка говорит, довез побитого до шахтоуправления… А что?
- Я сам пока не знаю. Муть какая-то…
- Забудь. Я тут любому мозги вправлю.
- Как Федор говорит: без слов, но от души?
- Ага. Главное, молча.
Он поднырнул под ветку яблони и взялся за калитку…
- Чур, я бандит!
- И я!
- И я!
Вооруженная до зубов шайка мальцов около соседского забора выбирала главаря.
- А я? - затосковал малыш с пластмассовым ружьем.
- А ты…
- А он…
- А ты, малявка, мил-ца-нер! - надвинул шапку на глаза тоскующего шкета главарь лет девяти. - Нас много, ты один.
- Бежим, ребя!
Климов обогнул обиженного "милцанера" и вошел вслед за Петром во двор.
"Вот так и в жизни", - сумрачно подумал Климов, когда сзади послышался плач: "Так не честно…"
Но ответить было некому: шайка-лейка разбежалась по кустам, и взыскующая справедливость понуро потащилась восвояси…
Предупредив, что у него собаки нет, "сам, как собака", Петр повел Климова к дому.
На крыльце сказал, что всю еду, которую им приготовила соседка бабы Фроси, он уже принес. Осталось только разогреть, сесть за стол, дерябнуть по пятнадцать капель за упокой души, а лучше, нет, сначала выпить все-таки за встречу.
- Столько лет не виделись!
- Считай, вся жизнь прошла.
- Еще не вечер.
Петр включил свет, переоделся, натянув домашние брюки, рубашку. Прошел к телевизору, глянул в программу, громко объявил, что "начался сериал", но "мы его смотреть не будем", опустился на колени, заглянул сначала под диван, затем под тумбочку, нашарил шлепанцы для Климова.
- Бери.
По комнатам он двигался легко, с давно забытой Климовым веселостью, лишь кое-где под его тяжестью поскрипывал паркет. Большие залысины и голубые глаза выдавали в нем человека сильного и страстного. Все в нем казалось основательно-прочным, неколебимым и надежным.
- Мой руки, сейчас все сообразим.
- Ты говори, что делать.
- Ничего. Ты у меня в гостях, а не у жены под каблуком.
Он засмеялся, подмигнул и показал свою "фазенду":
- Вишь, отгрохал.
В доме, который выстроил для семьи Петр и который он теперь готов был продать за бесценок, "если еще купят", были веранда, кухня и четыре просторные комнаты.
Часть мебели уже стояла упакованная, готовая к отправке.
- Хорошо, что у жены есть тетка в Подмосковье, - ставя миски и кастрюли на огонь, сообщал Петр Климову свои семейные планы, - жена пойдет учительницей в школу, уже нашла работу…
- Кто она по специальности? - отмечая большое количество цветов на подоконниках, поинтересовался Климов, и Петр сказал, что жена по специальности биолог, а точнее, биохимик. Работала на руднике, в лаборатории.
- Дочь большая?
- С меня ростом. - Петр засмеялся, начал резать хлеб. - Пятнадцать лет девахе… Где-то в комнате должна быть фотография, посмотришь… - Заметив удивление в глазах Климова, добавил: - Я шучу, что с меня ростом… На жену похожа… Ладненькая, все при ней, на танцы уже бегает… Невеста.
Он открутил кран на кухне, убедился, что воды нет, поднял крышку с ведра, присвистнул: "Надо же, и здесь…", взял с плиты чайник.
- Я сейчас… К соседям за водой… Забыл набрать.
Климов кивнул, вернулся в комнату, сел на диван. Взгляд уперся в черный ящик телевизора. "Может, включить?" - мелькнула мысль, но двигаться и что-то делать было лень. Сказалась нервотрепка дня. И ночь была бессонной из-за зуба… Спасибо стоматологу, теперь - порядок! "Мои еще не женихи, - подумал он о сыновьях. - А у Петра уже невеста… Бегает на танцы…"
Климов танцы любил. Они с Петром не пропускали школьных вечеров, заглядывали в Дом культуры горняков… Мальчишки они были крепкие, выглядели старше своих лет и не боялись стычек. Не боялись, но старались избегать. Иной раз приходилось сматываться с середины вечера, если танцы затевались у "шахтеров", в клубе или же в общаге. Поэтому, наверное, приглашать на танец Климов научился, а провожать робел. И главное, не знал, куда девать неопытные руки.
"Для женщины прежде всего - ее желание, а не твое, - учил его не по годам все знавший Петр. - Усек? Тогда, вперед! Прикидывайся дурачком, гони волну и знай, что легкий флирт дается острословам и трепачам. Тугодум не станет "ходоком по этой части". А тот, у кого язык подвешен, смело может брать любую крепость. Нужен хищный взгляд и легкий разговор, а всякий там серьезный тон - мура… Серьезные слова требуют поступков, соответствующих тону, глубоко достойных и продуманных… Это ужасно, согласись, - заглядывал Петр в глаза и хлопал по плечу обескураженного Климова, - все время быть на высоте благоразумия… - это не для баб! Им нужно что? Зажал, помял, на ушко ля-ля-ля… И раз-два-три-с… Какие они скрипки? - Петр возмущенно потрясал руками. - Ба-ла-лай-ки! Как настроишь, так и зазвучит".
Заслышав, что Петр вернулся, Климов поднялся с дивана, выпрямился и, направляясь на кухню, с невольной улыбкой подумал, что "ходоком по этой части" он так и не стал. Женщина в сознании Климова так и осталась существом божественным, созданием нежным, тонким и чувствительным, чью душу и сравнить-то не с чем, разве что со скрипкой.
- Что это ты такой? - разливая по рюмкам "Столичную", поинтересовался Петр и передал вилку с наколотым соленым огурцом.
- Какой? - повертел рюмку в пальцах Климов и вздохнул.
- Смурной.
- Устал, наверное. - Он пожал плечами, и Петр потянулся к нему рюмкой, чтобы чокнуться.
- За встречу, брат! Чтоб все путем…
- За встречу.
Ни у Петра, ни у Климова братьев не было, и это их роднило. Как роднила и сближала их и служба на границе, а затем в Афгане, в разведроте. Зной, песок, тарантулы и скорпионы… Бои, засады, схватки…
Словно ухватив ход его мыслей, Петр взялся за бутылку:
- Может, за ребят?
- Не надо, - сказал Климов. - Они здесь, - и указал на сердце. - Не в желудке. Я ведь, как? Первую пью, вторую - отставляю.
- Я сам обычно пропускаю, - согласился Петр.
Он завинтил бутылку, повернулся к газовой плите, усилил пламя. Огонек едва горел.
- И газ теперь не подают, а цедят.
- Я заметил.
Тихо переговариваясь, они вспомнили, какою была жизнь давным-давно, посетовали на реформы, превратившие всех в загнанных лошадей - или в "волков", добавил Петр, или в "волков", устало согласился Климов.
- Ты еще майор? - облокотился Петр о стол.
- Еще майор, - ответил Климов и сказал, что подполковника дадут хоть завтра, но не хочется перебираться в другой город.
- А я, - Петр усмехнулся, - массажист… Езжу в район, калымлю… Надоело.
- Трудно?
Климов имел в виду поездки, ежедневные челночные рейсы в район и обратно, в общей сложности за сто двенадцать километров. Да плюс расходы на бензин, амортизацию машины, всевозможные поломки, но Петр по-своему истолковал его вопрос. А может, захотел увидеть Климова веселым, прежним, не таким понурым.
- Ха! Весь день в поту… Так за ширинку и держусь!
Петр откинулся на спинку стула и неожиданно расхохотался.
- Отхватят, не заметишь… Баб много, я один. Разденешь и не знаешь, что с ней делать. То ли массаж поясницы, то ли массаж спины. Написано врачом: поясница, а где поясница - не написано. Вот и массируешь… пониже. Ха-ха-ха!..
Петр смеялся весело и безоглядно, подмигивая Климову и смахивая слезу. Это у него с самого детства: если смеяться, то до слез.
Климов сам невольно засмеялся, представив, как могучий Петр справляется с очередной клиенткой.
- Представь себе, - описывал "объект" массажа Петр. - Вот мой закуток, кушетка, на кушетке - телеса. Иначе не скажешь. Все в перетяжках жира, как в фуфайке. Рейтузы до колен, чулки до пола. Настоящая "квашня в макитре". В общем, цирк!
Они еще немного посмеялись, вытирая слезы, а потом Климов спросил:
- Но ты ведь в руднике работал?
- Да. Пахал, как вол. А после под зад коленом. - Петр недовольно отодвинул от себя тарелку, посерьезнел. - Никому мы не нужны. Лишние люди.
Климов вздохнул, поддакнул и спросил:
- А массажу учился? Петр кивнул.
- Конечно. Целый месяц на платные курсы ходил.
Он взял из раковины тряпку, и Климов отодвинулся, чтобы дать ему стереть со стола крошки.
- А не думал, - Климов передал Петру свою тарелку, - бизнесом заняться или же устроиться в охрану, по контракту?
- Я? - Петр налег тяжелым кулаком на стол.
- Ну, да. - Климов накрыл салфеткой мельхиоровую сахарницу.
- Не надо мне. - Петр бросил тряпку в раковину. - Ни Слакогуза, ни кого другого… Понимаешь? - Он повысил тон. - В гробу я их видал! Ты понял, Юр, в гро-о-обу! И тех, и этих! И хороших, и плохих! Я жить хочу. Обыкновенно: жить! Нормально, как все люди. - Гримаса отвращения скривила губы. - А крови я в Афгане нахлебался - во! - под самую завязку!
Ребро ладони чиркнуло по кадыку.
Климов понимающе кивнул, вздохнул и, видя не на шутку рассердившегося на него Петра, примирительно сказал:
- Не обращай внимания на психа. Это у меня, братишечка, после дурдома. - Он повертел пальцем у виска. - Сдвиг по фазе.
13
Климов всегда просыпался рано, а сегодня вообще практически не спал. Лежал на предоставленном ему Петром диване, ворочался, крутился с боку на бок, потирал виски и шею, садился, поджимая под себя пятки, и, запрокидывая голову, катал ее от одного плеча к другому так, что слышал хруст между лопаток. Даже накрывался одеялом с головой, как это делает жена, и не уснул. Сказалось накопившееся напряжение минувших суток.
После соленых огурцов хотелось пить, но лень было вставать, а когда он все-таки решил сходить на кухню, встал и двинулся вперед, его шатнуло, повело, и он свалился на пол.
Одновременно что-то грохнулось на кухне, а в комнате Петра нещадно зазвенел будильник. Сразу заломило затылок и заложило уши. Климов никак не мог разобрать, что ему говорит из своей комнаты Петр, и сделал несколько глотательных движений, как в самолете при посадке.
- Юр, не спишь? - негромко позвал Петр, и Климову почудилось, что пол под ним поехал, а диван крепко встряхнуло. Он схватился за него, как тонущий за мачту корабля, поднялся на ноги, расставил их пошире…
- Нет, проснулся.
- Баллов пять, не меньше, - сказал Петр, и звон будильника прервался. - Третий раз за этот год.
- Трясет? - расслабил ноги Климов и зажмурился от света: Петр вошел в комнату и щелкнул выключателем.
- Да еще как!
Убедившись, что телевизор цел, Петр сходил на кухню, собрал осколки вазы в мусорное ведро, налил из чайника воды, дал Климову, сам выпил, посмотрел на потолок, заметил трещину, махнул рукой, мол, все равно мне здесь не жить, зевнул, глянул на часы, висевшие над телевизором.
- Будем досыпать. Еще рано.
Петр еще раз посмотрел на потолок, прицокнул языком, выключил свет и направился в свою комнату.
Климов так и не уснул. Лежал, прислушивался к шуму ветра, к похлестыванию дождя по стеклам, отмечал шорохи и скрипы поколебленного дома. Казалось, что вокруг шмыгают мыши.
В голове гудело, а в мозгу крутилась надоедливая фраза: "Земля не треснет - черт не выскочит", которую когда-то обронила баба Фрося. Климов давно забыл, запамятовал эту присказку, а тут она вдруг вспомнилась.
"Земля не треснет, черт не выскочит".
Утром воды в кранах не было, Климов толком не умылся, и это раздражало, как раздражало радио, которое вопило прокуренным фальцетом неизвестной никому певички.
Подъехав к милиции, Климов попросил Петра припарковать машину возле загса и никуда не уезжать.
Как только Климов шагнул в приемную, дверь паспортистки тотчас же прикрылась, давая тем самым знать, что начальство у себя.
Слакогуз благодушествовал в своем кресле, слушал томные стенания певички, медленно затягивался и блаженно выдыхал из себя дым, играя твердой пачкой "Кэмела", перегоняя ее по столу из угла в угол.
Увидев Климова, он медленно уперся рукой в стол. Посмотрел холодно.
Серые крупного разреза глаза и тяжелая изломная морщина меж бровей заведомо внушали всякому, что капитану Слакогузу и без слов предельно ясно, кто чего стоит.
Он ждал приветствия.
Удовлетворенный тоном здравицы и речью, с которой обратился к нему Климов, а также выражением его лица, он откинулся на спинку кресла.
- Так, говоришь, дать следственное направление на вскрытие?
- Ну да, - подтвердил Климов. - Медэксперт подсказал.
- А с какой стати?
Простота и непосредственность, с которой это было сказано, ошеломили Климова.
Подождав, пока поток эмоций иссякнет, Слакогуз выпятил губы, загасил окурок.
- Я не собираюсь возбуждать дело. Ты свободен.
Это была оплеуха.
Климов вскочил, недобро сжал кулак.
- Значит, так: для погребения тела Волынской Ефросиньи Александровны нужна заверенная тобой, то есть милицией, справка о причине смерти, и ты мне эту справку не даешь…
- Не могу дать, - поправил Слакогуз.
- Ты обязан что-то сделать! Ситуация ведь идиотская! Ты обещал…
Сам Климов редко прибегал к посулам, потому что привык их выполнять, и теперь злился на себя за то, что угораздило поверить Слакогузу: попасться на удочку со всей этой медэкспертизой.
- Обещал, но сделать не могу, - ответил Слакогуз, и его ответ напомнил Климову забытую присказку: "Мы там два пирожка оставили: один не ешь, а другой не трожь".
- Врешь, - протянул Климов, - все ты можешь…
- Закон все может, я лишь исполнитель…
- Вот и выполняй: решай проблему. - Спазм раздражения перехватил горло. Климов свирепел: - В конце концов…
Толстый подбородок Слакогуза наплыл на ворот форменной рубашки.
- Не пыхти…
- Я сам…
- …как геморрой…
- Что ты сказал? - противясь возникающему чувству гнева и обиды, внезапно тихо спросил Климов. - Повтори.
На жирных щеках Слакогуза проступили мелкие сосуды.
- Ведешь себя по принципу: я вылез - вы со мной носитесь.
- Не я, а ты! - взорвался Климов. Он старался успокоиться и не смог. - Бобер вонючий!
Климов стукнул по столу, взбешенный собственным бессилием и гневом.
- Видишь всю абсурдность ситуации и продолжаешь унижать меня, как сявку.
Климов чувствовал, что задыхается от злобы.
Слакогуз поправил у себя под брюхом кобуру.
- Чего слюною брызжешь? За собакой бежишь, что ли?
Он уже явно провоцировал на то, что в протоколах именуют "оскорбление действием". Колол издевками и ждал реакции.
Климов вскочил:
- Ну, вот что!
Слакогуз невольно отшатнулся, вжался в кресло, и рука его легла на пистолет.
- Но-но… Схлопочешь срок.
Климов еле удержал себя от мощного рывка вперед: он уже чувствовал "Макаров" Слакогуза у себя в руке… Скрипнул зубами. Перевел дыхание. Глянул в окно. Увидел дождевые капли. Мокрые, исхлестанные ветром листья тополя. Почувствовал, что остывает, успокаивается… как перед схваткой.
- Значит, так… - сказал он листьям за окном, - я сам ее похороню… Без всяких справок…
- И тебя посадят. - Слакогуз по-прежнему держал ладонь на кобуре. - За самовольное захоронение - три года.