…Потом начался грабеж. Советские офицеры мрачно смотрели, как "освободители" тащили из поселка все, что нашли стоящего: корзины и мешки с едой, посуду, швейную машинку, кувшин с вином, сети, жалкую одежонку. Пыхтя, на борт затащили старинное трюмо с большим темным зеркалом. Полковник сразу стал любоваться собой. Напоследок на баржу загнали с полтора десятка свиней и семь молодых женщин. Крик стоял на берегу, плач… Кислицын подошел к полковнику, спросил: зачем взяли женщин?
– Это не твое дело, майор, – надменно сказал Мбванго. Кислицын снова велел дать шифровку в базу. База ответила: выполнять приказ, не допускать конфликтов с товарищем Мбванго. А товарищ Мбванго уже начал делить награбленное.
Трагедия разыгралась вечером, когда встали на ночлег. Часть бойцов уже валялись пьяные. На берегу горели костры, и вокруг них кипела жизнь: играли в карты, в кости, выигрывали и проигрывали. Вспыхивали драки. Из трюма на палубу подняли плененных женщин. В небе взошла огромная луна. Река, лес, палуба баржи были залиты лунным светом. Белый китель полковника отливал голубым… Испуганные женщины сбились в кучку. Мбванго приказал им обнажиться. Полетели на палубу тряпки. Гогочущая толпа "освободителей" собралась вокруг.
– Ну, скоты, – процедил сквозь зубы Кислицын. – Освободители, мать их в дышло.
Рядом с полковником вдруг появилась откуда-то маленькая, грациозная китаянка. Она была совершенно голая, в туфлях на высоченных каблуках и с плетью. Мбванго что-то сказал китаянке. Она засмеялась и показала плетью на одну из женщин. Мбванго тоже засмеялся и ответил: хорошо. Это слово Таранов понял.
Китаянка поднесла к губам рукоятку плети, облизала ее. Тут только Таранов разглядел, что черная, блестящая от слюны рукоятка имеет вид фаллоса. А потом… потом началось нечто совершенно мерзкое. Фантастическое в своей отвратности и жестокости. Светила луна, скалились головы на шестах, грациозная юная голая китаянка устроила кровавую потеху с плетью-фаллосом. Звучал истошный женский крик. Пантеры в клетках заволновались, учуяв свежую кровь… Голос китаянки звучал серебряным колокольчиком. Она смеялась.
…Спецназовца кровью не напугаешь, пытками не удивишь – что такое форсированный допрос пленного в полевых условиях, знает каждый из них. Рука, если надо, не дрогнет, и жалость не колыхнется в душе… Но то, что происходило на ржавой палубе старой баржи, не было допросом пленного. То, что творилось, не подходило ни под какое определение.
– Что же мы смотрим-то, командир? – сказал Олег. Кислицын посмотрел на него исподлобья и двинулся к полковнику Мбванго. Он подошел и громко сказал:
– Полковник, прекратите немедленно.
– Глупости… моя девочка только начала возбуждаться.
– Прекратите. Я настаиваю.
– Ты – НАСТАИВАЕШЬ? – спросил, вытаращив глаза, полковник. – А не думаешь, что и твоя голова может украсить шест?
– Навряд ли у тебя это выйдет, сынок, – сказал майор. Он отвернулся от Мбванго и перехватил руку китаянки с занесенной плетью. Молодая тварь посмотрела на Кислицына непонимающими глазами. Майор вырвал плеть и швырнул ее в реку… Время остановилось. Черный хвост плети позмеиному вильнул и скрылся в мутной зеленовато-коричневой воде.
Китаянка зашипела, а полковник Мбванго начал вытаскивать из ножен саблю. В лунном свете клинок матово блестел.
– Взвод! – скомандовал майор, и – началась работа. На палубе баржи черных было впятеро больше, чем советских диверсантов, но никакого значения это не имело. Полковник Мбванго погиб одним из первых. Он даже не успел обнажить свою саблю – Таранов метнул "Осу". Расширенное в передней части лезвие с волнообразной заточкой легко вскрыло горло полковника.
Черных на барже было полно, но все же закончили довольно быстро. И вот когда уже почти закончили, с низенькой рубочки застучал "стэн". Долго стрелять ему не пришлось – с палубы взлетели сразу два ножа. Но Олегу Бабушкину это уже не помогло… Две пули, выпущенные из "стэна", попали в живот и грудь.
Потом они загнали на борт всех, кто ошивался на берегу. Сняли с палубы "браунинг", вывели наполненную мертвыми и живыми бандитами баржу на середину, поставили на якорь. Выли пантеры в клетке, причитали черномазые воины. Старший лейтенант Васильев на берегу вставил ленту в приемник пулемета. Светила луна. Черная баржа лежала на блестящей зеленоватой воде.
Васильев дал первую очередь вдоль борта посудины. Тишина судорожно скорчилась. Тяжелые пули калибром "двенадцать и семь" легко вспороли борт баржи. Они отрывали целые куски обшивки, уничтожая все живое, что пыталось за ними спрятаться, уродовали человеческие тела и механизмы.
"Браунинг" быстро сжевал стопатронную ленту. Стало тихо. Леша Васильев вставил в пулемет новую. Черными тенями метались в клетке пантеры. Луна – волчье солнце – серебрилась на их шкурах. Снова загрохотал "браунинг". Баржа стала крениться, Таранов прицелился и вкатил в борт гранату из подствольника. Доски палубы встали на дыбы, как карточный домик рассыпалась рубка. Через несколько секунд баржа затонула. Одиночными выстрелами спецназовцы перебили тех, кто пытался спастись вплавь. Банды полковника Мбванго больше не было… Но больше не было и Олега Бабушкина. Он стал первой потерей взвода в бессмысленной африканской бойне.
Таранов посмотрел на Лешку, сказал негромко:
– Пойдем-ка спать, Алексей.
– Пойдем, дядя Ваня.
Погас белый шар плафона на крыльце, Иван и Лешка разошлись по своим комнаткам. Над озером Городно висела августовская ночь, горели звезды.
* * *
– Займись-ка этой темой, Федорыч, – сказал Сын. И Палач занялся. Для начала он встретился с сожительницей убитого Олега Реброва. Звали ее Ольга, она была молода, смазлива, сильно растеряна и ценной информации не дала.
Обстоятельства смерти Реброва были непонятными… От момента исчезновения Савелича до обнаружения трупа прошло более полутора суток. Где он их провел? Неизвестно. А вот пытали его зверски… Зачем? Чтобы выпотрошить бумажник? Бумажник в карманах трупа действительно отсутствовал. Зато часы – дорогущий "Ориент", золотой перстень и сотовый телефон преступники не взяли. На ограбление не очень похоже. А пытали долго и зверски: били, жгли, ломали пальцы, резали ножом. Под конец добили выстрелом в сердце. Весь этот расклад наводил на мысль: от начальника охраны хотели получить информацию. И, скорее всего, он ее дал.
Самой ценной информацией, которой владеет охранник, является информация о его боссе. Телохранитель знает все: распорядок дня, маршруты передвижения, адреса, где чаще всего бывает ОП. А также его привычки, круг общения, номера телефонов и автомобилей, схему охраны… В общем, трудно представить себе что-либо более опасное, чем расколовшийся телохранитель. Разве что внедрение крота внутрь системы. Вывод из всего сказанного: кто-то активно интересуется Сыном. Причем этот "кто-то" жесток, решителен и непредсказуем. Не очень умен. Иначе он понял бы, что смерть начальника охраны насторожит Сына, заставит принять дополнительные меры безопасности. Вплоть до срочной "эвакуации" за границу. Возможно, конечно, что акция против Савелича не ставит конечной целью ликвидацию Сына. Возможно, она спланирована, чтобы запугать, посеять панику, дезорганизовать работу.
Виктор Тришкин был, однако, реалист. Он отдавал себе отчет, что такого рода сложные комбинации характерны, скорее, для бульварных романов про спецслужбы. В жизни все гораздо прозаичней. Все имеет свои причины и свои следствия. Если бы были живы Лорд или Соловей, он бы знал, где искать концы… Но и Лорд и Соловей мертвы. В живых остались рядовые быки из обеих группировок. Этих Палач в расчет не принимал: бычьё. Кишка у них тонка тягаться с Сыном.
Но кто тогда? Кто?
А если, мелькнула вдруг мысль, Таранов?… А, черт! Не может быть!… А почему, собственно, не может быть? Что я о нем знаю? Почти ничего… Служил в каких-то стремных войсках. Такие ребятишки бывают себе на уме и очень опасны… Неужели он?… Стоп! Не суетись. Таранов с пацаном уехал в деревню около четырех утра, а Савелич в восемь еще играл в боулинг. Не сходится… А ты уверен, что этот Таранов уехал? Вдруг он рядом? Здесь, в Питере? А, черт!
Палач по-быстрому опросил Ольгу, узнал, что никаких особенных событий в последнее время с Олегом не происходило. Никто ему не угрожал. Неожиданных крупных денег у него "вдруг" не появилось… Он не был никому должен и сам никому не давал в долг значительных сумм. В субботу, как обычно, поехал к семи утра в боулинг-клуб "Оклахома". Он любил играть с утра пораньше, когда нет посетителей…
Палач тоже поехал в "Оклахому".
* * *
Озеро сверкало. Пахло разогретой хвоей, горячий воздух над каменистым мысом дрожал. Было очень тихо. Противоположный берег лежал в тени и выглядел двухцветной полосой: широкий зеленый сосновый верх с желтой оборкой песка снизу. До берега было около километра ослепительного водного пространства.
На нагретую палубу села стрекоза, похожая на маленький вертолет. Полупрозрачные крылья просвечивали, слегка вздрагивали, играли неуловимыми цветовыми переходами.
– Посмотри, Леха, красота-то какая, – негромко сказал Таранов, указывая взглядом на стрекозу.
– Да, – согласился Леха. Тварь представлялась ему безобразной. Она сидела и почти неслышно шуршала своими хитиновыми сочленениями. Загибала вверх черный хвост (наполненный героином?)… и пялилась огромными сетчатыми глазами. Взгляд твари был осмысленным! Она проникала взглядом прямо в мозг. И шуршала хитиново: ГЕ-РО-ИН. Ее черный, изогнутый, как у тарантула, хвост определенно наполнен герычем. Она прилетела не случайно. Нет, не случайно… Можно поймать тварь и воткнуть в хвост шприц, а потом начать медленно-медленно вытягивать поршень. Шприц начнет наполняться! За белой пластмассой с синей шкалой "кубиков" начнет подниматься раствор. Густой, желтый, атомный, пенящийся от сконцентрированной энергии мака. Черный героиновый столб будет подниматься все выше и выше. И хвост прекрасной твари будет становиться все больше. Ее фасеточные глаза будут увеличиваться, расти… расти беспредельно… дробиться на отдельные омматидии. Они заполнят мир. И острый членистоногий шприц впрыснет в вену черное счастье, сверкающее миллионом глаз стрекозы… Жизнь снова наполнится смыслом.
– Лешка… эй, Лешка! Что с тобой, Лешка? – озабоченно спросил Таранов, но Лешка этого уже не слышал. Он валился набок и видел только огромные стрекозьи глаза над колышущимся маковым полем. Маки что-то шептали. Глаза сталкивались в воздухе, лопались. Из них тек героиновый дождь. Лешка подставлял ему лицо и тянул руки навстречу дождю. Чёрному. Грохочущему. Счастливому.
* * *
С Савеличем Рука совершил ошибку. Он считал, что достаточно будет взять этого фраера и как следует пугануть – Савелич и треснет. Расколется и все выложит про то, как лучше всего взять за горло Сына. А ежели заставить его изложить все это на бумаге, то начальник охраны станет как бы соучастником, будет помалкивать, а то, глядишь, и сам поможет захватить своего пахана тепленьким.
Рука ошибся. Олег Савельевич Ребров оказался мужиком крепким. О системе охраны рассказал легко. Но толку от этого не было никакого. Напротив, стало ясно, что к Сыну не так-то просто подобраться. Бронированный джип "лендкрузер" подается всегда к подъезду. Сопровождение – не менее четырех вооруженных и обученных охранников. А уж квартира и офис вообще как крепости.
Савелич все это и рассказал в расчете на то, чтобы стало ясно: можно и не пытаться… Рука понял. Понял и сказал:
– Ты нам поможешь.
Савелич отказался. Гранта он не особо любил, но здорово уважал покойного Папу. Незадолго перед смертью Виталий Грантович сказал Олегу: я, Савелич, скоро подохну… ты моего раздолбая поддержи. Щенок он еще, сожрут его без твоей помощи.
Савелич тогда ничего не понял, но обещал Сына поддержать. Теперь пришло время исполнить обещание. Его начали пытать. Он хорошо держался, но, когда стали ломать пальцы, не выдержал. Раскрыл слабые места в охране Сына. Оказалось, что ничего сверхъестественного в ней нет, и найдется по крайней мере три места, где Гранта можно подловить.
Самого Савелича это спасти уже не могло. Всем было ясно, что после пыток и изнасилования его нельзя оставлять в живых. Олега Реброва добили выстрелом из ТТ.
Рука понимал, что вышла ошибка, что смерть начальника охраны обязательно насторожит Сына. Но месть – святое дело. Он начал реальную подготовку к покушению.
* * *
В "Оклахоме" было тихо, прохладно и пусто. В бильярдной охранник и бармен лениво катали шары. Палач спросил у них, где тут боулинг. Охранник повернулся и буркнул: на втором этаже. Палач не спеша поднялся по лестнице, вошел в зал. На одной из шести дорожек играли трое кавказцев. Девушка за стойкой листала "Космополитен". На груди у нее висел большой круглый значок с надписью "Ирина".
– Хотите сыграть? – спросила она, поднимая взгляд от журнала.
– Нет, – улыбнулся Палач. Когда он хотел расположить к себе человека, он умел это сделать. – Нет, я к вам по делу, Ирина.
– Вы из пожнадзора?
– Ну что вы, Ирина… я детектив, – ответил Палач очень естественно и показал удостоверение довольно-таки известного в Питере охранного агентства. Оно было липовым, но сделано весьма прилично. – Расследую исчезновение человека. Меня, кстати, зовут Виктор.
– Очень приятно, – сказала она с интересом.
– Помогите мне, Ира, – обаятельно улыбаясь, произнес Палач.
– А чем я могу вам помочь?
– Вы знаете Олега Савельевича Реброва? Он регулярно у вас бывал.
– Ну конечно. Он всегда играет по субботам, с утра…Боже! С ним что-то случилось?
– Будем надеяться, что ничего худого. Но родные беспокоятся. Он, Ира, в субботу ушел к вам покатать шары и с тех пор исчез… он был у вас?
Ирина покачала головой и ответила с сожалением:
– Не знаю. Не моя смена. Но это легко проверить: компьютер помнит все.
– Очень меня обяжете, – сказал Палач. Ирина улыбнулась. Через минуту Виктор Тришкин держал в руках распечатку. В субботу, двенадцатого августа, Савелич играл на третьей дорожке с 7.02 до 7.43. При этом сделал три "страйка" подряд и вообще набрал весьма приличное количество очков.
– А из чего следует, что это играл Ребров? – спросил Виктор Петрович. – Здесь только имя "Олег".
– Не сомневайтесь! В такое время здесь редко кто бывает.
Гортанно закричали и засмеялись кавказцы. Палач обернулся через плечо, посмотрел неприязненно.
– А все-таки, Ирина? Мне ведь отчитываться перед родными Олега. Как нам убедиться, что это именно наш Олег, а не другой?
– Ну… тогда стоит позвонить Юле. Она, кажется, дежурила в субботу утром. Или Галка?… А знаете что? Спуститесь к охране. У них можно будет узнать точно. Если, конечно, они захотят с вами разговаривать… Они всех входящихвыходящих фиксируют.
– Спасибо, Ирина, вы здорово мне помогли, – сказал, улыбнувшись, Палач. Он спустился вниз по полутемной лестнице и нашел охранника в бильярдной. Изложил свою баечку.
– Нет, мы такой информации частным лицам не даем, – нехотя ответил охранник. Палач подмигнул и выразительно пошевелил пальцами. На мордастой физиономии охранника появился интерес.
– Мы частным лицам не даем, – повторил он, косясь на бармена, а сам показал Палачу глазами на дверь.
Палач степенно вышел, остановился у входа. Спустя минуту появился охранник. Равнодушно встал рядом, закурил, щурясь на солнце:
– Ну?
– Нужно проверить, был ли интересующий меня человек здесь в субботу, двенадцатого, с семи утра до семи сорока трех. Говорят, вы фиксируете всех своих клиентов.
– А кто говорит? – безразлично произнес охранник.
– Радио… сколько ты хочешь?
Охранник сплюнул, сказал негромко:
– Полста баксов.
Палач вытащил бумажник, достал пятидесятидолларовую купюру. Она мгновенно исчезла в руке охранника.
– Пошли. Может, и найдем твоего кента. А может, нет.
Вдвоем они прошли по коридору, строгий страж открыл ключом дверь рядом с гардеробом. Они вошли, и охранник запер дверь изнутри. Комнатенка была маленькой, с минимумом мебели, обилием обнаженной натуры на стенах и монитором на столе. Охранник сел к столу, Палач остался стоять.
– Когда, говоришь, было? В субботу, двенадцатого? Ха! Может, уже стерли! По инструкции мы обязаны хранить запись сутки, а прошло двое… Ну, давай проверим.
– Ага, – сказал охранник, обнаружив нужную кассету, – двенадцатое! Повезло, не стерли… А какое, говоришь, время?
– В семь сорок три он закончил играть.
По экрану быстро бежали картинки. На дорожке, ведущей к дверям "Оклахомы", мелькали фигуры людей. Все они двигались "задом наперед". Стремительно сгустились сумерки, вспыхнули фонари…Вечер и утро в этой текущей вспять реке времени поменялись местами. С невероятной скоростью скручивались назад показания таймера в левом нижнем углу. В этом обратном потоке времени была некая мистика, но ни Палач, ни охранник ее не ощущали…
Время от времени охранник останавливал перемотку, чтобы точно определить хронометраж. Наконец таймер показал дату: 12.08.00 и, строкой ниже, время: 7.40.
– Хорош, – сказал Палач, – давай-ка поглядим, выходил мой человек или нет.
Охранник пустил воспроизведение с удвоенной скоростью. Об этом можно было догадаться только по показаниям таймера и горизонтальным полосам на экране. В остальном картинка была статична и пуста. Никто не входил и не выходил из "Оклахомы" субботним утром двенадцатого августа. Камера показывала дорожку, обрамленную цветами и декоративными фонарями, да кусок автостоянки. Черно-белое изображение было четким, контрастным… мертвым. Ранним утром двенадцатого августа возле "Оклахомы" ровным счетом ничего не происходило.
Но даже эта "пустая" статичная картинка, несла для Палача ценную информацию: на стоянке он увидел "пежо" Савелича. Машина полностью в кадр не попала, была "срезана" более чем наполовину, и номер, соответственно, остался за кадром. Но интуиция подсказала опытному сыскарю: Савелича тачка. А в 7.45 появился и сам Савелич. Ракурс, разумеется, со спины, но не узнать Олега Реброва было нельзя… Дальше, в принципе, можно было не смотреть, но Палач привык все доводить до конца.