– А я и не знал, что надо так подавать сигнал, – признался Михаил, засыпая Аню разноцветной, благоухающей, влажной мешаниной цветов.
Потом они долго целовались в машине, а когда перевели дух, заметили, что бабулька наблюдает за ними, прячась за смородиновым кустом. Поняв, что ее заметили, она всплеснула руками и побежала в дом.
– Ты не ответил на мой вопрос, – сказала Аня по пути домой. – Зачем тебе понадобился Афанасьев?
– Наверное, потому, что я – чудак, – улыбнулся Корнилов.
– Это-то я знаю, – согласилась Аня. – А все-таки?
– Ищу кое-какую пищу для размышлений. Но если бы я рассказал эти свои мысли начальству, меня тут же выгнали бы с работы. А скажи я их тебе, ты бы решила, что я чокнутый.
– Я и так знаю, что ты у меня… хитроумный, – сказала Аня.
– Ты имеешь в виду того сервантесовского дурака? Сочетание дури, бредней, изобретательности, фантазии, находчивости?
– Даже если бы я обозвала тебя полным идиотом, ты все равно не имел бы права на меня обижаться, – ответила Аня, удивляясь его литературной хватке.
– Это почему же?
– Разве ты не заметил вкравшийся родительный падеж в этой фразе? "Ты у меня…"
– Ну, с падежами у меня туго, – признался Корнилов, но тут же поправился: – с русскими. Японские падежи я знаю довольно прилично. Именительный, винительный, дательный, направления, предельный…
Михаил забормотал какие-то "ва", "но", "ни", "мадэ"…
– Эй, Медвежонок! – Аня ущипнула его за мочку уха. – Впереди дорога, я справа, дуб – дерево, собака – животное, Россия – наше отечество, смерть неизбежна…
– При чем здесь смерть? – удивился Михаил.
– Какой же ты у меня еще серенький, – сказала Аня нежно. – Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький Медведь. Это эпиграф к одному знаменитому роману, взятый, между прочим, из обычной грамматики. Мне еще тебя воспитывать и воспитывать, образовывать и образовывать… А смерть, к твоему сведению, всегда при чем. Тебе, как самураю, это должно быть известно.
Михаил кивнул, подтверждая Анины слова.
– Ты не уходи от ответа в дебри японской грамматики и самурайский кодекс чести, – не сдавалась Аня. – Что ты там надумал? Я же не выгоню тебя с работы, а чокнутого Мишку не брошу, потому что он хороший.
– Да я и сам хотел с тобой поговорить на эту тему, – ответил Михаил. – Странные наблюдения, совпадения. Ты обратила внимание, что во время нашей свадьбы, судя по заключению экспертов, в момент смерти Синявиной одновременно открылись все окна и двери в банкетном зале?
– Оля мне то же самое сказала.
– Правда? – Михаил оживился. – Значит, мне не показалось.
– Она даже спросила об этом администратора. Он ответил, что пожалуется в строительную фирму, которая устанавливала им стеклопакеты…
– А что Оля тебе сказала по этому поводу? – перебил ее Корнилов.
– Ничего, – Аня припомнила их разговор в кафе на Гороховой. – Нет, точно ничего. Мы о чем-то другом заговорили.
– Оля совсем не дура, даже очень, даже совсем, совсем… – пробормотал Михаил.
– В том-то и дело. Я вообще не могу примириться, что вы с первого дня, как познакомились, общаетесь приблизительно, как кошка с собакой. Ревнуете меня друг к другу, что ли? Я как-нибудь устрою вам очную ставку и положу этой тихой вражде конец.
– Я прочитал об этом у Афанасьева, – сказал невпопад Анин муж.
– О чем? О ревности, вражде?
– Нет, о дверях и окнах, которые одновременно распахиваются в ночь, как бы перед кем-то приближающимся к дому. А ты проходила в университетском курсе средневековую "Легенду о Тиле Уленшпигеле"?
– Шарля Костера? Да, сдавала. Никакая она не средневековая, Серенький Медвежонок. Костер написал ее, кажется, во второй половине девятнадцатого века.
– Неважно. Я фильм смотрел. Там был один персонаж, рыбник. Там тоже находили под утро людей с разорванными шеями, перекушенными шейными позвонками.
– Ты хочешь сказать?
– Окна, двери, свадьба… Все народные приметы говорят одно. Предки славян и восточных, и западных, и каких хочешь, сказали бы нам сейчас одно: Люду Синявину убил оборотень… Такую версию можно докладывать начальству? Ты как думаешь?
Супруги Корниловы замолчали. Хорошо, ладно работал двигатель почти новенького "фольксвагена", урчал, словно переваривал километры дороги. Молчание была нарушено самым современным на сегодняшний день способом – зазвонил мобильник. Михаил "поддакивал" кому-то, становился заметно мрачнее.
– Собаки, – сказал он, наконец, когда разъединился. – Собаки… Обнаружен еще один труп молодой женщины, с разорванной шеей. Конечно, никакой это не оборотень, а просто серийный маньяк… Просто маньяк…
* * *
…Обостренное чувство собственности. Бывает такое? Ведь это не простая человеческая жадность. Это не та жаба, которая душит. Этот зверь будет покрупнее и позубастее. Но если вам хочется поиграть в добрые слова, то пожалуйста. Ежедневно, ежечасно нам что-то нужно, мы тянем в себя что-то снаружи, из этого мира, мы потребляем. Эти наши потребности, это – благо… Вот вам и добрые слова. Благодать. Благородство. Благосостояние. Благая весть… Благая весть для человека была в одном: Всевышний дал ему собственность. Казалось бы, ничего не произошло. Человек поднял с земли палку, она показалась ему удобной, он ее понес на плече. Потом он кого-то ей бил. В следующий раз он сделал то же самое, но когда друг, брат или его самка хотели взять эту палку себе, человек не позволил. Потому что это был другой человек, качественно другой человек, преображенный сознанием собственности. Он не позволил, он ради этой ничтожной палки убил…
Глава 8
– Я – рыцарь и как раз этого самого ордена, и хотя печали, бедствия и злоключения свили в душе моей прочное гнездо, однако ж, от нее не отлетело сострадание к несчастьям чужим. Из песни вашей я сделал вывод, что ваши несчастья – любовного характера, то есть, что они вызваны вашею любовною страстью к неблагодарной красавице, которой имя вы упоминали в жалобах ваших.
Корнилов и Санчук тянули спички, чтобы решить, кому сесть на ближний к начальственному месту стул в кабинете Кудинова. Понятно, что никому не хочется сидеть в непосредственной близости от эпицентра землетрясения. Корнилов, правда, сначала припомнил Коле Санчуку, кто из них упорно придерживался "собачьей" версии, но потом решил, что довериться судьбе будет справедливее. Все получилось действительно справедливо: длинный Корнилов вытянул длинную спичку, короткий Санчук – короткую. Судьба отодвинула Корнилова от начальственного гнева на диаметр Санчука в талии, то есть, довольно далеко.
Но Валентин Петрович Кудинов удивил их в очередной раз. Он не стал ретранслировать с усилением все то, что выслушал от высокого начальства в свой адрес. Он, правда, был несколько суше с подчиненными, чем обычно, официальнее, величал их по фамилиям, хотя еще вчера звал по именам. Еще он позволял себе болезненно морщиться, когда в ушах снова начинал звучать низкий голос высокого начальства: "Хватит мне тут му-му!.. Ты, Кудинов, у меня в живодеры пойдешь! Ты у меня Му-му топить поплывешь! Я тебя поставщиком в корейский ресторан устрою! Ты у меня через Неву по-собачьи поплывешь!" и т. д.
Все это Валентин Петрович оставил в себе. С Корниловым и Санчуком он подробно обсудил сложившееся положение, внимательно выслушал новые идеи, сделал несколько замечаний, кое-что порекомендовал, пообещал усилить их группу при первой возможности и отпустил с миром.
– Отец родной! – прочувствованно воскликнул Санчук, оказавшись, наконец, в родном кабинете. – Батюшка родненький! Заступник, благодетель! Да мы за тебя… Да мы за тебя… Даже самого высочайшего лабрадора заарестуем…
Успокоившись, Коля Санчук выпил два стакана воды, достал фотографии трех убийств и стал рассматривать их, аккуратно перекладывая из одной стопки в другую.
– Это ж надо! – восклицал он время от времени. – Кто бы мог подумать!
Со стороны казалось, что он рассматривает отпускные фотографии своей хорошей знакомой или близкой родственницы.
– Даже голос на нас не повысил! – Санчук никак не мог отойти от приятного потрясения. – Подумать только! Никогда у меня такого начальника не было, как Валек. Я представляю, какую ему бахчевую культуру сегодня вставляли за нашу "собачью" версию. А нас даже огурчиком не побаловал! Человек с большой буквы…
– А ты своего следующего ребенка назови Валей, – предложил Корнилов. – Универсальное имя.
– Ну уж нет, с меня отцовства хватит. Это больше тебя касается, молодожен. Не мог в честь Вали-начальника "вольво" купить. Хотя бы старенькую. Никакого инстинкта чинопочитания… Обрати внимание, Михась, что все убитые совершенно разного социального положения, разного темперамента, характера. Первая девчонка, Даша Куразова – хулиганка, пэтэушница, шпана. Людмила Синявина – интеллектуалка, старая дева, "синий чулок". Елена Горобец – бизнес-вумен, богатая, активная, ухоженная. А лежат как-то одинаково покорно, без всяких признаков борьбы, сопротивления. Тебе это не кажется странным?
– С позиций обычного современного человека все в этом деле выглядит странным, – ответил Михаил, что-то чертя на листке бумаги. – Но стоит только взглянуть на это с другой стороны…
– Только не надо мне рассказывать про окна и двери, – перебил его Санчук. – Запас ангельского терпения Валька на этой версии закончится, и он превратится для нас в того самого монстра, про которого ты мне с утра втюхиваешь.
– Послушай, Санчо, мне ли тебе говорить, что в каждом сложном уголовном деле, в каждом запутанном клубке обязательно торчат ниточки. Что они значат, какую роль играют, мы пока не знаем, но тянуть за них надо обязательно. Может, завтра я уже забуду про все эти народные поверья, но не исключено, что именно они дадут нам настоящую зацепку. А вообще-то мне странно, что ты, хохол, так равнодушно относишься к восточно-славянскому фольклору. Оторвался от корней, от вареников с вишней и саманных хат. Например, по Полтавщине издавна ходило такое поверье: если двери в хату… самые обыкновенные двери…
В этот момент дверь распахнулась от сильного толчка. Корнилов заметил, что Санчук вздрогнул от неожиданности, и отметил это со злорадством, чтобы припомнить напарнику при случае. Сначала в кабинет вошел снежный человек, но коротко подстриженный, в безукоризненном черном костюме. Он тут же отступил к стене, пропуская следующего, сам же превратился в чучело йети. Второй такой же мелькнул в дверном проеме и аккуратно прикрыл дверь, оставшись снаружи.
Когда перемещения в дверях закончились, оказалось, что в кабинет вошел невысокий человек в черных джинсах и мешковатой рубашке. У него было очень приятное лицо, можно сказать, благородное, и неприятные, бегающие глазки. Казалось, дай им волю, и они побегут не только по лицу неожиданного гостя, но юркнут за воротник, выскочат через рукав, а потом и вовсе поскачут по стульям, подоконнику, грейпфрутовому дереву.
Человек постоял посреди кабинета, между двумя столами и стульями, и выбрал нейтральное кресло возле цитруса.
– Разводите? – спросил он, отрывая доверчиво склоненную на его плечо веточку. -
У меня фирма есть "Русская зелень". Могу вам пальму привезти в три обхвата или баобаб. Вы только, ребята, дело свое сделайте, как надо…
Он посмотрел на удивленного Санчука, потом на Корнилова, который в данный момент находился в процессе закипания за обиженный цитрус.
– Я – Горобец…
Мужчина достал из нагрудного кармана визитки, хотел встать, но хитрое кресло умышленно углубленной посадки не сразу отпустило его центр тяжести. Зато его охранник мгновенно ожил, в два шага пересек кабинет, принял из рук шефа визитки и положил их на столы хозяев кабинета. Впечатление было такое, будто экскаватор поднял и перенес в зубастом ковше пару гвоздиков.
– Елена Горобец ваша жена? – первым заговорил Санчук. – Примите наши соболезнования.
– На хрена мне ваши соболезнования, – поморщился Горобец. – Меня, вон, главы администраций и депутаты телеграммами уже завалили. Скорбят, разделяют, соучаствуют… Вы мне нелюдя этого найдите. Достаньте мне его, ребята…
– Анатолий Иванович, – старательно прочитал Санчук визитную карточку, но Горобец не дал ему включиться в разговор.
– Мы с Леночкой, можно сказать, только жить начали, – он подпер лоб рукой, принимая старинную позу "пригорюнившись". – Она так мечтала свой стадион-магазин открыть. Через неделю уже запланирована сдача. Название все придумывала. Она же была творческим человеком. Креативные мозги имела. Вот название и придумалось! Думаю, назвать его теперь "Лена". Тут без вариантов. Плевать, что почти "Лента". Пусть они переименовываются, если им так хочется. Через неделю открытие. Будем перерезать черную, траурную, ленточку. Всем Ленам – первым посетителям магазина – пятидесятипроцентная скидка и подарки от покойницы. Ваших жен как зовут?
Санчук наморщил лоб, видимо, вспоминая. Корнилов мотнул головой.
– Неважно, – махнул рукой Горобец и снова сел в кресло. – Я вам, ребята, и так золотые карты покупателей сделаю, будете бесплатно отовариваться. Вы только его мне добудьте к открытию магазина. Я многого не прошу. Пусть будет все по закону: следствие, суд, исполнение приговора… Там поглядим, там видно будет.
Я бы только хотел этого отморозка в день открытия к магазину подвезти, чтобы посмотрела эта гнида, какого человека жизни лишила. Когда народ ломанется за покупками, тысячи покупателей попрут, как на штурм Зимнего, он поймет, на кого поднял свою кровавую руку…
– Мы предполагаем, что ваша жена – уже третья его жертва, – вставил реплику Корнилов.
– Родных и близких этих девчонок я тоже не забуду, – откликнулся Горобец.
– Вторая убитая, между прочим, была свидетельницей на свадьбе капитана Корнилова, – зачем-то ляпнул Санчук, за что получил испепеляющий взгляд от Михаила.
– Значит, у вас к нему тоже личные счеты?
Горобец в три приема выпростался из кресла, которое Санчук с Корниловым называли "демобилизатором", и протянул Михаилу руку. В кресло Горобец уже не вернулся, а уселся на стул перед следователем.
– Если нужна помощь транспортом, людьми, спецсредствами – только намекните, – сказал он, наклоняясь над корниловским столом.
– Какими спецсредствами? – спросил Михаил.
– Любыми. Приборами ночного видения, например. Убийца, насколько я понимаю, охотится за своими жертвами ночью… Вообще, вам лучше знать, чего у вас в милиции не хватает.
Посетитель опять принял скорбную позу, но Корнилов видел, как прыгали его глазки, будто он делал профилактическую гимнастику от близорукости.
– Я же книгу сейчас пишу, – сказал после громкого продолжительного вздоха Горобец. – Про то, как начинал с нуля. Обыкновенным "мусоровозом" – "челночником" начинал. Потом открыл маленькую посредническую фирму… Курочка по зернышку клевала. Это сейчас у меня обороты. Сейчас у меня не курочка, а целая птицефабрика, не зернышко, а элеваторы, амбары зерна… Только что мне все это без нее? Брошу все это, пойду опять в "челночники"… Теперь вот книгу опять же дописывать надо. Трагическая глава. Надо помощника искать с таким литературным даром, чтобы читатели плакали, как на бразильском сериале. Глядишь, и на книжонке выйдет прибыль, бестселлер получится. Я-то поначалу планировал для своих, для партнеров по бизнесу, вроде семейного альбома. Теперь, думаю, тираж можно смело поднимать…
– А вот у капитана Корнилова жена как раз… – снова хотел встрять Санчук, но на этот раз Михаил показал ему белый от напряжения кулак, и опер закашлялся.
– Что у вас? – спросил Горобец, поднимая скорбную голову, но не справляясь с бегающими глазками.
– У меня к вам, Анатолий Иванович, будут вопросы, – ответил Михаил. – Где вы были в ночь убийства вашей жены? Почему она оказалось ночью на улице без машины, охранника, достаточно далеко от вашего дома?
– Не хотите помощи – не надо, – ответил Горобец, поднимаясь со стула. – А на эти вопросы я буду отвечать только в присутствии адвоката. Но учтите, ребята, у меня абсолютное алиби и сотня свидетелей на самом высоком уровне…
Горобец показал пальцем вверх, и так, не опуская палец, и пошел из кабинета. Охранник резко распахнул перед ним дверь, с той стороны дверного проема уже заметался его напарник, принимавший Горобца с его пальцем, как с эстафетной палочкой. Тень Горобца качнулась между двойниками и пропала за закрывшимися дверями.
– Как тебе понравился этот спектакль? – спросил Санчук.
– Спектакль мне понравился, актеры играли очень убедительно, – отозвался Корнилов. – Меня только один из массовки раздражал.
"У капитана Корнилова… У капитана Корнилова…" Тебя кто за язык тянул, Санчо? Ты бы уж лучше своими поговорками сыпал, чем меня все время вставлять в разговор.
– Ничего ты, Михась, не понял, – Санчук заговорил уверенно, напористо. – Тебя я умышленно склонял, и помощь его надо было принять. Пусть бы он притащил нам приборы ночного видения или суповые наборы. Какая разница! Жаль, что ты меня, Корнилов, не понял. А ведь мы не первый год с тобой в одной связке, как альпинисты. Что ты вылез раньше времени со своими вопросами? Сам меня учил принципам джиу-джитсу, про ветку персика, засыпанную снегом, рассказывал… – …про сливу, – поправил Михаил.
– Да хоть про черешню… Сначала поддаться, чтобы потом победить. Заманивать его надо было, заманивать, под обычного ленивого следователя работать. Разводить его потихонечку, подкармливать собственной глупостью, а потом подсекать, когда он заглотит наживку.
А то я не знал, что правая душа не берет барыша. Это ты передо мной выделывался?
– Так ты Горобца подозреваешь в убийстве жены?
Коля Санчук хлопнул ящиком своего стола и достал свежий номер "Арлекина".
– Кто-то издевается над кем-то за то, что этот кто-то читает желтую прессу, – заворчал Санчук. – Сам все больше по-японски. Что же японцы пишут по поводу Горобца, Михась? Ничего? И китайцы ничего? Тогда на вот, послухай нашего желтого брата.
Корнилов взял в руки еженедельник. С первого взгляда можно было понять, что номер обещает быть сенсационным. Дело в том, что молодая женщина на обложке была хоть и вызывающе, но все ж таки одета. Она тыкала куда-то вниз изысканно наманикюренным ноготком. Остальное добавил художник – составитель коллажа. Получалось, что дамочка-великанша распарывала острым ногтем на две половины лежащий перед ней город с магазинами, заводами, казино, стадионами, домами. "Семейному бизнесу пришел… Горобец!" – кричал анонс номера.