– Я имею в виду выпивку, Геннадий, нечего на меня так смотреть. Точно я – бедный Илиодор, а ты – тот белый конь под не менее белым ангелом, который этого самого Илиодора копытом мочит.
– Ну ты, знаток библии, – тонкие губы Коркина растянулись в полупрезрительной ухмылке, – поосторожней на поворотах, а то ведь я и обидеться могу.
– Я не только библию знаю, но и весьма неординарно ее толкую. Возьмем, например, новый завет… историю Христа… Да, кстати, Ген, ты смотрел веберовскую "Иисус Христос – суперзвезда"?
– Ну, смотрел, – равнодушно сказал Коркин.
– Так вот, тот классный сексуальный ниггер, который роль Христа исполнял, он, так сказать, поверг меня в искушение произвести переоценку ценностей.
– Заразился ницшеанством? – язвительно спросил Коркин.
– Можно сказать и так. В общем, этот самый ниггер как ни одна страница библии, воспроизводящая эпизод сделки и предательства, открыл мне трагизм образа Иуды.
Вершинина с интересом слушала Карпова.
– Предательство? – она вопросительно посмотрела на него.
– Именно. Разве эмоции, пережитые Иудой в ситуации предательства, менее захватывающи и драматичны, чем истовая вера Христа? Вера, не знающая сомнений, – серьезно сказал Карпов, – есть ли что-нибудь более одиозное?
Вершинина заметила, что Коркин еле сдерживается.
– Цинизм нынче в моде, – язвительно бросил он, – я не против критики, но кто возьмется отрицать могущество веры, ведь за нее люди жизнью платили!
– Ребята, давайте о чем-нибудь нейтральном, – дипломатично предложила Валандра.
– Не люблю нейтральных бесед, – упрямо ответил Карпов. – Я, Ген, не знаю, во что ты веришь, знаю только, что сила искусства в отличие от религии – безгранична. И потом, вспомни шашни римских пап с Карлом Великим. Хитер бобер был.
– Не богохульствуй, – обиженно насупился Коркин.
– Так ты что же, Ген, серьезно в Бога веришь что ли? – не унимался Карпов.
– А ты? – вопросом на вопрос ответил Коркин.
– В самой глубине души… – задумчиво произнес Карпов, отрешенно уставясь в пространство над головой приятеля.
– В этом мы схожи, – уже более миролюбиво заметил Коркин.
Он даже хотел улыбнуться, но улыбка получилась какой-то жалкой и натянутой.
– Да расслабься ты! – Виталий похлопал Геннадия по плечу. – А что начальницы службы безопасности, как они относятся к Богу? – шутливо обратился он к Валандре.
В этот момент к ним приблизилась все та же сиплоголосая официантка и, опустив на стол поднос, с сосредоточенным видом принялась выставлять на скатерть тарелки, рюмки и фужеры.
– А о наших питейных запросах вы не забыли? – нагловато влез Карпов.
– Одну минуту, – прохрипела официантка и, удалившись с пустым подносом в руках, вскоре принесла бутылки с веселым зельем.
– Только ты Ген, не обижайся, я ведь о твоем полном и безоговорочном удовлетворении пекусь… Может, ты водки хочешь?
– Нет, не хочу, – опять нахмурился Коркин.
– Виталий, – строго сказала Вершинина, – по-моему, это перебор.
– Да нет тут никакого перебора, – задиристо возразил он.
– Ты мне говорил, что помогаешь людям избавиться от комплексов, но по-моему, у тебя у самого подростковый комплекс, – иронично заметила она, – тотальная жажда противоречия.
– Я смотрю, вы и в психологии разбираетесь, – хитро улыбнулся Карпов, – а насчет комплекса могу сказать, что со всем соглашаться – признак приспособленчества и равнодушия.
– Вот это ты загнул! – Коркин поднял глаза от тарелки, на которой аппетитной светло-зеленой горкой возвышалась мелко нашинкованная капуста. Ярко-оранжевые вкрапления моркови, листик петрушки и фиолетово-малиновая горстка клюквы на краю тарелки превратили заурядный овощ в оригинальное блюдо. – По-твоему, если два человека придерживаются одного мнения по какому-нибудь вопросу, они – непременно конформисты?
– Конформист тот из них, кто, не думая, принимает мнение другого, – парировал Карпов, деловито насаживая на вилку сочащееся сметаной и красным соком колесико помидоры.
– Но ведь должен существовать какой-то консенсус! – вмешалась Вершинина.
– Не наше слово, – хихикнул Карпов, – до чего не наше! – скроив серьезную мину, он медленно покачал головой. – Я вам сейчас случай расскажу – обхохочетесь!
Иду, значит, я пару дней назад слегонца поддатый вдоль ограды "Липок" со стороны дома Офицеров. Иду не один – с девушкой. Девушка осушила не больше – не меньше бутылку забористого "Толстяка" и несла ее, жертва интеллигентности, в руках, потому что ни одной урны в поле зрения не было. Ну, мы с ней дурачились немножко, смеялись, жестикулировали.
И не заметили… – понизив голос, Карпов явно бил на театральный эффект, – у входа в дом Офицеров целая бригада ментов лясы точила. А они-то нас заметили. Двое отделяются, значит, от всей этой честной компании, переходят дорогу. Тот, что в штатском, ведет такого грозного барбоса на поводке – ну, прямо, полицай времен Второй мировой.
А мы вроде как бежавшие из концлагеря партизаны, – Карпов захихикал. – Подходят с такими крутыми серьезными харями и давай нам про сто шестьдесят вторую статью заливать: мол, в нетрезвом виде появляться в общественном месте строго запрещается. Я достаю спокойно блокнотик, записываю фамилию, чин того дылды, что в форме, спрашиваю, чего они хотят. Они отвечают, что забрать нас хотят, говорят, что я, мол, на девушке висну и они очень сомневаются, донесет ли она меня до дома.
Я, конечно, смотрю на них как на полных кретинов, каковыми они, к слову будет сказано, и являются, и заверяю их, что до дома – рукой подать, что я в нормальной физической форме и не собираюсь захламлять вверенный сержанту Аслоняну партией и правительством участок своим бренным телом. Тут девушка говорит:"Давайте попробуем найти консенсус". На что, беспокойно повращав глазами, мент в штатском откликнулся очень интересно.
– Что же он сказал? – нетерпеливо полюбопытствовала Вершинина.
– "Вы что, нам угрожаете?" – спросил. Я чуть не рассмеялся ему в лицо. Не знакома наша милиция с такими словами… ха-ха! С другой стороны, что же здесь странного? Я недавно статью читал, что даже в высшем личном составе высшее образование имеет только горстка… Вот вам и консенсус, – с некоторой горечью подытожил он, отодвигая тарелку с недоеденным салатом.
– Ну и о чем кроме тупости ментов свидетельствует твоя история? – скептически спросил Геннадий.
– Эх, давайте лучше выпьем! – проигнорировав вопрос Коркина, он посмотрел на Валандру. – И выпьем за то, чтобы в органах наконец узнали, что означает это славное латинское слово и чтобы оно не толковалось настолько превратно, что в любой момент могло бы подвести под монастырь интеллигентов всех регалий и званий.
Карпов наполнил бокалы.
– Консенсус нужно выстрадать! – воскликнул он, смахнув несуществующую слезу. – Вы согласны со мной, Валентина?
– Согласна, – Валандра с улыбкой поднесла фужер к губам.
Коркин тоже поднял бокал.
– Но самое главное для человека – открытый для продуктивного спора консенсус с самим собой. – Карпов поставил наполовину опорожненный фужер на стол.
– А если такой консенсус проблематичен и даже невозможен? – поинтересовалась Валандра.
– В таком случае мы имеем невротиков, истериков, шизофреников, маньяков…
– Опять ты со своей психологией! – с досадой произнес Коркин, – в университете, помню, с ума по всяким фрейдам да юнгам сходил и сейчас даже в такой приятной непринужденной обстановке все норовишь зациклить всех на своих определениях…
– А мне любопытно, – Валандра ободряюще посмотрела на Карпова, как бы приглашая его продолжить, – меня как раз сейчас интересуют маньяки.
Подогретый спиртным и вниманием со стороны Валандры, Карпов пустился в размышления.
– Если вас интересует психология маньяка – пожалуйста. Такой человек, обычно в детстве, получает психическую травму, которую он не может правильно осмыслить или просто не может изменить ситуацию. Он не может отделаться от этой мысли, она постоянно возникает в его мозгу, как незаживающая рана. Первоначальный опыт сопровождается таким шквалом отрицательных эмоций, что предвосхищая такую ситуацию в будущем, человек старается обезопасить себя и вырабатывает определенную систему реагирования на эту периодически возобновляемую ситуацию.
Олицетворением этой несправедливости выступает определенный человек, несущий какие-то признаки, черты того толком неосмысленного прошлого, которое без конца напоминает о себе. Жертва необходима маньяку как свидетель его извращенной реабилитации в своих собственных глазах и перед миром. То есть, жертва сливается с этим миром, и в глазах жертвы маньяк ловит отражение своего могущества. Жертва удостоверяет его существование, как это не парадоксально звучит, она избавляет его от одиночества. Любое насилие – это проект неудавшейся любви.
– А если маньяк оставляет на месте преступления какие-то знаки, следы, могущие его выдать, как это связывается с твоей теорией? – с интересом спросил Коркин.
– Это лишь подтверждает мое предыдущее высказывание о том, что маньяк всегда ищет свидетеля. Одних он убивает, с другими он заигрывает. В принципе, как это не странно звучит, он хочет быть разоблачен, потому что в своем разоблачителе он видит равного себе. Жертва – всегда ниже, а реабилитировать себя в полной мере, пусть на свой извращенный манер он может лишь перед равным.
– Что-то вроде игры в кошки-мышки? – Вершинина почти забыла об остывающем мясе.
– Ага, что-то вроде этого, – Карпов наполнил фужеры, – вот я недавно прочел про нашего доморощенного маньяка, что он оставляет на телах своих жертв рисуночек один в виде яблока с надписью внутри, и все это он вырезал очень острым ножом.
– Ты так легко об этом говоришь, – Коркин неодобрительно посмотрел на своего приятеля, – неужели и здесь не можешь обойтись без фиглярства?
– Лучше быть настоящим фигляром, чем лицемерным святошей, – Карпов успевал и есть, и разглагольствовать, – если желаете, могу вам дать дзенскую трактовку различных психических отклонений…
Вершинина приготовилась слушать. Она была довольна тем, что время не потеряно даром и Карпов поможет ей разобраться в психопатологии.
ГЛАВА ПЯТАЯ
* * *
Без пяти девять следующего дня черная "кайзеровская" "Волга" въехала во двор и остановилась. Вершинина взглянула на часы на приборном щитке и неторопливо вышла из машины. Уже при въезде она увидела малиновую "ауди" Виктора Ромашова, стоявшую рядом с бежевой "шестеркой" Антоновых.
Ромашов был приятелем Вершининой уже больше года, и у них сложились неплохие отношения. Единственное, что немного раздражало в нем Вершинину, это его постоянные разговоры о женитьбе.
Виктор работал брокером на фондовой бирже, был веселым, непосредственным человеком. Обычно он приезжал к Валентине в субботу, привозил мясо, фрукты, вино, и они ужинали при свечах, а с утра в воскресенье брали с собой Максима и шли развлекаться в город.
В эти выходные он не появился, и Вершинина подумала, что он уехал в очередную командировку или на курсы повышения квалификации. Проведя ночь в небольшой, уютной квартире Карпова с золотыми рыбками в аквариумах и бесчисленным количеством комнатных растений на подоконниках и специальных стойках, она чувствовала себя немного не в своей тарелке.
Виктор стоял со скрещенными на груди руками, присев на капот своей "ауди". Голова его была чуть склонена набок: весь его вид как бы имел целью призвать Валентину к ответу. Она почувствовала внезапное раздражение, видя серьезное лицо своего друга.
– Не нужно смотреть на меня как на провинившуюся школьницу, – сказала она, приблизившись к нему.
Виктор оттолкнулся руками от машины и встал перед Вершининой. Усы его нервно подрагивали.
– Я звонил тебе вчера до часу ночи.
– Ты хочешь, чтобы я перед тобой отчитывалась?
Она смерила его с ног до головы насмешливым взглядом и попыталась пройти мимо, но он схватил ее за локоть.
– Нам нужно поговорить, – вся его холеность скатилась с него.
– Только не сейчас, у меня много работы, – она попыталась вырваться, но пальцы Виктора клещами сдавили руку.
– Валентина Андреевна, у вас проблемы? – услышала она сзади голос Мамедова.
Обернувшись, она увидела своего помощника. На нем были серые брюки с отливом и свободная черная рубашка с коротким рукавом. Левое плечо до локтя было закатано в гипс, предплечье поддерживалось черной шелковой повязкой, перекинутой через шею.
Он подошел вплотную к Ромашову, взял его правой рукой за запястье и отстранил от Вершининой. Виктор, хотя и был на полголовы выше Алискера, послушно убрал руку, недоуменно глядя на него.
– Ты здесь что делаешь? – Вершинина глядела на Мамедова с укором, – у тебя ведь постельный режим.
– Не могу сидеть дома, мне и в больнице надоело, – виновато произнес Мамедов, – лучше я в конторе побуду.
– Ты сейчас, дружок, снова в больницу загремишь, – пришел в себя Ромашов, угрожающе надвигаясь на Алискера.
– Только не делай резких движений, мистер Крутой, – Мамедов даже не пошевелился, только напряг мышцы ног и здоровой руки.
– Только драки мне еще здесь не хватает! – воскликнула Валандра, – иди в контору, Алискер, свои проблемы я могу решить и сама.
– Как скажете, – Мамедов пожал плечами и, бросив предупреждающий взгляд на Ромашова, пошел прочь.
– Нам нужно поговорить, – лицо Ромашова из грозного сделалось просто серьезным.
– Вот что, Виктор, если хочешь поговорить – поговорим, – Вершинина снова повернулась к своему приятелю, – только не делай из этого трагедию.
– Я приехал вчера вечером из командировки, пытался тебя разыскать, но тебя нигде не было: ни на работе, ни дома, и сотовый не доступен. Ты что, прячешься от меня?
– Никто от тебя не прячется.
– Сегодня утром я к тебе тоже заезжал…
– Витя, мне нужно идти работать, – Вершинина повернулась в сторону входа, – давай пообщаемся вечером.
– Ладно, – согласился Ромашов, хотя был явно неудовлетворен ее ответом, – только ты не пропадай опять.
Когда Валандра закрывала за собой входную дверь, она услышала визг резины резко стартанувшего ромашовского "ауди".
Вершинина вошла в кабинет, сняла пиджак и осталась в темно-серой маечке с американским вырезом: горлышко как у водолазки и открытые плечи. Тонкий трикотаж майки соблазнительно облегал и подчеркивал ее пышный бюст. Бежевые брюки классического покроя с тонким черным поясом гармонично сочетались с темным верхом.
Она взяла со стола пачку "Кэмела", достала сигарету и закурила, с наслаждением затягиваясь. Подойдя к окну, щелкнула тумблером кондиционера. После этого села за стол и откинулась на спинку кресла.
Раздался стук в дверь.
– Войдите, – ответила она, ожидая увидеть Алискера, но вместо него в комнату вплыла ехидно улыбающаяся студенистая физиономия ее шефа.
"Господи, он же все видел, – подумала она, – сейчас начнется…"
* * *
После ухода Мещерякова, который сегодня был сама любезность, но все-таки упомянул Вершининой, чего ему стоило заказать фотографии в прокуратуре, в кабинет вошел Маркелов в сопровождении Мамедова.
– Присаживайся, Алискер, мы пока с Вадиком потолкуем.
– В общем, я поговорил со всеми жильцами, – Маркелов сел в кресло, – как назло, все были на дачах. Две бабульки, которые обычно сидят на лавочке, смотрели телевизор и вышли во двор только без десяти десять, после программы "Время".
Соседи, у которых общая стена с квартирой Маргариты Львовны, говорят, что ничего не слышали – звукоизоляция в этих домах отличная.
– Днем-то хотя бы ее видели?
– Да, видели. И утром, когда уходила на работу, и в обед, когда вернулась из лицея. Клавдия Петровна, это одна из бабулек, встретила ее в булочной сразу после пяти, они даже с ней поговорили.
– О чем?
– Так ни о чем, о работе, о погоде.
– Маргарита Львовна не говорила, что вечером собирается уходить?
– Нет, – Маркелов достал сигарету и закурил, – но когда она уходила, ее тоже видели.
– Кто же? – Вершинина внимательно смотрела на Маркелова.
– Снова эта Клавдия Петровна и ее подружка.
– А когда эти бабульки, как ты говоришь, ушли смотреть телевизор?
– Без пяти девять.
– Жаль, жаль, – Вершинина постукивала карандашом, который держала в руках, по крышке стола. – Ладно, – решила наконец она, – тебе еще одно задание. Возьми в Центральной городской библиотеке подшивки всех местных газет и поищи материалы, которые там есть по этому маньяку. Все что найдешь, тащи сюда.
– Понятно, – лаконично ответил Маркелов, – ну, я пошел?
– Давай.