- Объявление висит, ты разве не прочла? Одна сдается, на первом этаже, она у нас, понятное дело, самая дорогая. Да только приезжие по нынешним временам совсем без гроша. Видела господина Моисея? Он приходит заниматься на кухню, чтобы сэкономить на отоплении! Антуанетта, накрывай на стол. Перекусим, пока постояльцы не вернулись…
- Ты их все еще берешь на полное довольствие?
- Двое из них к полудню придут сюда обедать. А если нет, просят у меня потом горячей воды для кофе или чтобы сварить яйца, едят у себя в комнате, только грязь разводят.
Мадам Барон была приземистой, на коротеньких ножках. Антуанетта - девушка с неправильными чертами лица и светлыми, вечно смеющимися глазами - ростом также уступала сестре, но и станом была тоньше.
- Ты теперь тоже наводишь макияж? - заметила Сильви.
- Почему тебе можно, а мне нет?
- Тебе это не к лицу. В твои годы…
- Можно подумать, ты не красилась в моем возрасте!
Мать отодвинула кастрюлю с супом на край плиты. Было жарко. В окне виднелся тесный дворик. На крыше дома таял снег, стекая с карниза большими прозрачными каплями.
В Брюсселе портье "Паласа" взял телефонную трубку, для вящей слышимости приставив к уху ладонь, и деликатным голосом оповестил:
- Алло! Мсье Ван дер Крэйзен, здесь внизу господин Бланки, он желает поговорить с вами. Пропустить? Вам угодно подняться, мсье? Пятый этаж, номер 413.
В конце концов Эли вылез из кровати с измочаленными влажным простынями, замотал шею шарфом, сунул ноги в шлепанцы, хотя не знал, что делать и куда себя девать. Из-за стены послышался голос, в соседнем номере кто-то говорил по телефону. Эли подошел к окну, постоял, глядя на серый грязный город, на пруд Ботанического сада и скучающих лебедей, послушал шум трамваев и машин, который отдавался в его опустевшей голове.
- Войдите!
Это там, за стеной. Между двумя номерами, когда-то составлявшими один, имелась дверь, запертая на ключ. Голос оттуда доносился так же ясно, как назойливое бренчанье трамваев.
- Как идут дела? Я задержался, пришлось зайти в банк…
Эли слышал, не слушая. Его бросало то в жар, то в холод. Хотел было принять ванну, но не рискнул.
- Вы не раздумали ехать сегодня ночью?
- Еду. Последним поездом на Париж. Что будете пить? Портвейн?
Голос отдал распоряжение: в номере имелся телефон прямой связи с сомелье.
Когда стало тихо, Эли в свой черед позвонил сомелье и заказал грог. Увидев себя в зеркале, сам удивился, как он уродлив. Ну, правда, он сегодня не побрился, к тому же сиреневый шарф вокруг шеи подчеркивал недостатки его наружности.
- Я взял французскими купюрами, как вы советовали…
Эли наклонился и заглянул в замочную скважину. Увидел маленького человечка, с виду похожего на бухгалтера. Тот выкладывал на стол гостиной банковые билеты - десять пачек.
- Пересчитайте.
Господин Ван дер Хмыр в черном шелковом халате и алых кожаных туфлях быстро вскрывал пачки одну за другой с ловкостью человека, привыкшего иметь дело с банкнотами. Затем открыл портфель из свиной кожи и затолкал деньги туда.
- Войдите!
Это явился сомелье, принес две бутылки - портвейна и рома. Ром был предназначен для Эли. Сообразив это, он отступил на три шага от двери и в свою очередь произнес:
- Войдите!
У мамаши Барон все приступили к завтраку, но сама хозяйка за стол не села: оставалась на ногах, словно что-то ее насторожило, и обслуживала своих дочек и двух только что подоспевших постояльцев. Новопришедшие, господа Домб и Валеско, с любопытством поглядывали на Сильви. Она же только посмеивалась над их удивлением и насупленной миной Антуанетты.
- Вы знаете Бухарест? - спросил Плутарх Валеско. Он был из Румынии.
- Не хуже вашего! Даже знакома почти со всеми тамошними министрами.
- Красивые там места, не правда ли?
- Может, и так, но люди там сплошь голодранцы…
Присев на ручку кресла, Эли пил из ложечки свой обжигающий грог и смотрел на проспект Жардэн-Ботаник, запруженный полуденной толпой. С желтого неба снова посыпался мелкий снежок.
- До свиданья. Добрый путь!
- Благодарю вас. До среды.
И в ванной комнате господина Ван дер Хмыра послышался шум льющейся воды.
Стемнело в тот день еще до половины четвертого. Темнота застала Эли лежащим на кровати. Он глядел в потолок, по которому метались отблески уличных огней.
В четыре портье видел, как он прошел мимо, и заметил, что постоялец небрит. Может быть, он даже чистой рубашки не надел, уж очень казался надломленным.
- Если придет мадам, что ей передать?
- Ничего. Я вернусь…
У него были воспаленные скулы, как у туберкулезника.
Автомобиль катил по дороге, его фары выхватывали из темноты уходящую вдаль полосу мокрого асфальта. Стекло между задним сиденьем и кабиной водителя было опущено.
- Я родился поблизости, в городке Марсинель, - объяснил шофер. - Ну, и воспользовался этим, чтобы брата повидать. Думал, вам не к спеху.
- Чем он занимается?
- Не бог весть что за работенка. Служащий в конторе газового завода.
Въехали в Брюссель. Миновали несколько освещенных кафе. Огибали "островки безопасности", где поблескивали впотьмах каски полицейских агентов.
- Мсье только что ушел, - сказал портье, когда Сильви направилась к лифту.
- Вот как? И ничего не сказал?
Когда он и к восьми не вернулся, она спустилась в гриль-бар и уселась за столик через два стола от Ван дер Хмыра. Заказала только салат из омара и, пока ела его, раз десять чувствовала на себе изучающий взгляд голландца. Но когда она вышла из бара и стала бродить по вестибюлю, переходя от одной витрины к другой, он за ней не последовал.
Она поднялась к себе. Чуть погодя услышала, как он запирал свои чемоданы и давал распоряжения коридорному:
- Нет, не спальный вагон. Там уже все занято. Спальное место в первом классе. Мне нужно одно по ходу поезда.
Она переоделась, тяжело вздыхая. Чувствовала себя усталой, чего доброго, и подавленной. Эли все не шел. Она пересчитала монеты, оставшиеся в сумочке: сто пятнадцать франков.
Сама не зная, куда собирается пойти, она направилась к лифту. Внизу приостановилась, передавая ключ портье.
- Жаль, что он должен уехать! - сказал ей портье так доверительно, будто они были старинными друзьями.
- Почему?
- Он спрашивал у меня, кто вы такая. Вы произвели на него большое впечатление. Но Эли ему не понравился.
Пожав плечами, она протянула ему сигарету - ждала, что он подаст ей огонька. В этот момент из лифта вышел Ван дер Хмыр. Поколебался секунду, приблизился к портье и сказал молодой женщине:
- Разрешите?
- Вы уже уезжаете? - спросил шофер в ливрее.
- Иначе никак нельзя.
Эти слова он произнес, глядя на Сильви. И одновременно протянул консьержу смятые в кулаке купюры:
- До свиданья. На той неделе вернусь.
Он прошел несколько шагов, опять помедлил в колебании, оглянулся, затем пожал плечами и направился к шарнирной двери.
- Это один из крупных амстердамских финансистов, - сказал портье Сильви. - Приезжает сюда каждую среду. Если на будущей неделе он вас еще застанет…
Похлопав ресницами, она вздохнула:
- Когда господин Эли вернется, скажите ему, что я в "С пылу, с жару!"… Нет, лучше ничего не говорите. Будет знать, как оставлять меня одну… Посыльный! Такси…
Снег валил с неба крупными хлопьями, они таяли, едва коснувшись асфальта. Раздавались гудки поездов: платформы Северного вокзала находились всего в сотне метров.
2
На углу улицы Нёв, перед витриной табачного магазина, среди толчеи вокруг парнишки, торгующего билетами вещевой лотереи, - вот где Эли, словно во внезапном озарении, постиг, какой путь он проделал с тех пор, как покинул Стамбул. Витрины чуть не лопались от избытка товаров, и среди прочих громоздящихся один на другой упаковочных коробов он приметил белые с надписью "Абдулла".
Так вот, в Стамбуле, на большой улице в квартале Пера находился модный ресторан с тем же названием. Накануне отъезда Эли ужинал там с друзьями. В "Абдулле" он знал всех завсегдатаев. Пожимал руки, переходя от стола к столу:
- Завтра я уезжаю!
- Счастливчик!
И надо же! Стоя здесь, на улице Нёв, засунув руки в карманы и пряча подбородок в воротник пальто, он не мог даже вспомнить по-настоящему ни Турцию, ни "Абдуллу".
Было легче легкого вспомнить это умом, теоретически. Но речь-то совсем о другом. Зачем, черт возьми, он уехал? Ведь знал же, что афера с коврами сорвется. А метался среди людей, всем трубил, словно о победе:
- Отплываю в Марсель!
Эту новую мысль он пережевывал, шагая по длинной улице, многолюдной в этот час, когда целые толпы неспешно прогуливаются здесь. Иной реальности не существовало - только этот снег, что грязной склизкой массой скапливался на тротуаре, стужа, лихорадка, боль в воспаленном носу и пронзительная усталость, засевшая где-то между лопатками.
- Дайте мне пачку турецких сигарет, - сказал он торговцу.
Голубой язычок газовой зажигалки заплясал перед его глазами. Торговец был жирный и багровый. За стеклом витрины мелькали темные силуэты прохожих.
- Сигареты не турецкие, - сказал он, взглянув на пачку.
- Это египетские. Они еще лучше.
- Египетского табака не существует.
- Так-таки не существует? Ну, знаете…
- В Египте нет своего табака, - втолковывал он сопящему от негодования толстяку. - Египтяне импортируют его из Турции и Болгарии.
Он и сам не понимал, чего ради заговорил об этом. Пошел дальше по улице Нёв, смешался с толпой, брел куда-то без цели, останавливался перед витринами, особенно теми, где были зеркала, - его снова и снова тянуло посмотреть на себя.
На нем были пальто из верблюжьей шерсти, шляпа из добротного сукна, ловко скроенный костюм.
Почему же он вдруг стал смахивать на какого-то отверженного? Из-за двухдневной щетины? Или потому, что лицо распухло от насморка?
Так или иначе, он сам себе казался жалким и неприглядным. Кто-то походя толкнул его. Он застонал, будто от удара.
Ему был нужен ювелирный магазин. Однако он миновал три таких, зашел только в четвертый. И выложил на стойку кусочек золота размером с лесной орех. Это и был слиток Сильви. Она два года таскала его с собой повсюду на случай, если окажется без гроша в чужом городе.
Ювелир дал за него тысячу триста бельгийских франков, и Эли снова оказался на улице. Ему предстоял долгий путь, не один час пешего хода.
О днях, прошедших на борту парохода, он не вспоминал. По крайней мере можно сказать, что они вспоминались ему как нечто, пережитое в ином измерении или, точнее, случившееся с кем-то другим.
Теперь же не было ничего, кроме Брюсселя, холода, насморка, этих узких тротуаров, с которых надо то и дело сходить, чтобы кого-нибудь не толкнуть, витрин, перегруженных съестными припасами - при одном их виде его мутило, - и этих кафе с мертвенно-белыми мраморными столиками.
Он не думал: "Сейчас я сделаю то-то! А затем то-то!"
Тем не менее он чувствовал, что предпримет одну вещь, и догадывался какую. Он был раздражен. Это озлобление уже проявилось в истории с сигаретами. А теперь дало о себе знать в связи с грогом.
Он вошел в закусочную на площади Брукер. Помещение напоминало вокзальный вестибюль. В центре возвышался пивной бокал высотой метров шесть-семь, над которым непрерывно вздымалась шапка молочно-белой пены, а вокруг за столиками сидели человек двести, если не триста посетителей. Играла музыка. Бокалы и кружки сталкивались, звеня. Рысцой пробегали официанты.
- Один грог! - скомандовал Эли.
- Грог у нас не с ромом, а с вином.
- И это вы называете грогом?
- К тому же спиртное запрещено продавать в розницу в количествах менее двух литров.
- Так продайте мне два литра.
- Это можно купить только в кафе.
- А, подите вы к черту!
В этом зале, освещенном резким слепящим светом, он не знал, куда приткнуться, как себя держать. Его кулак сжимался в кармане, будто рука вцеплялась во что-то. На бульваре Адольфа Макса он остановился перед витриной, где были выставлены инструменты, начищенные до блеска, будто украшения. Вошел в магазин и без колебаний заявил:
- Мне нужен разводной ключ.
Выбрал какой покрепче, взвесил на руке, будто собрался воспользоваться им как молотком. Это был разводной ключ американского производства ценой шестьдесят два франка.
В своем пальто он взмок от пота. И вместе с тем его трясло от холода! С голодом та же история: хотелось есть, но стоило приблизиться к колбасной лавке или ресторану, как к горлу подкатывало отвращение.
- Опубликован список победителей большой вещевой лотереи, состоявшейся…
Уличная толпа в своем безостановочном круговом движении казалась ему стадом, которое заблудилось и суетится без толку. Он зашел в вестибюль кинотеатра, поглазел на фотографии артистов. Одна из звезд приезжала в Стамбул, он тогда был в стайке молодых людей, сопровождавших ее в вечерней прогулке по городу. Но и это воспоминание уже утратило реальность.
Он знал, в котором часу отходит поезд. Тем не менее зашел на вокзал и проверил: отправление 0 часов 33 минуты.
К полуночи вокзал, опустевший, тускло освещенный, поступил в распоряжение уборщиков.
- Первый класс, Париж, - сказал он.
- Обратный?
Как он мог не подумать об этом заранее? Это его потрясло.
- Да-да, обратный!
Он остановился перед тележкой женщины, сдающей напрокат постельные принадлежности. Взял две подушки и одеяло. Пассажиров на платформе собралось не больше десятка. Вокзал погрузился в безмолвие. На железнодорожных путях среди мешанины зеленых, красных, желтых огней совсем близко маневрировал паровоз. По залу ожидания бродили сквозняки.
В вагоне он приметил посыльного из "Паласа", тот сторожил место. Он вошел в то же купе, занял место напротив.
Он был абсолютно спокоен.
Войдя, господин Ван дер Хмыр взглянул на Эли и, без сомнения, узнал молодого человека, которого видел в "С пылу, с жару!". Но не придал этому абсолютно никакого значения!
В купе имелось четыре лежачих места, два наверху, два внизу, но пассажиров было всего двое, верхние места остались незанятыми. То, что поезд шел на сей раз чуть ли не пустой, было чистой случайностью, но Эли этому не удивился. Как будто предвидел все заранее.
Господин Ван дер Хмыр начал с того, что подсунул портфель из свиной кожи под подушку. Затем раскрыл плоский чемодан, достал оттуда шерстяную пижамную куртку цвета морской волны, дорожные шлепанцы и бутылку минеральной воды из местной водолечебницы.
Это был мужчина рослый и довольно толстый, его красное лицо обрамляли светлые редеющие волосы.
- Ваши билеты, господа, если позволите.
Поезд тронулся. Ван дер Хмыр показал свой билет. Кондуктор заметил:
- Значит, в спальном мест не осталось?
Они были знакомы, служащий говорил с ним по-свойски, хоть и почтительно. А на Эли едва взглянул, пробивая дырку в его картонном билетике.
- Доброй ночи, господа…
И, прежде чем удалиться, задернул голубые занавески. Ван дер Хмыр в пижамной куртке и шлепанцах пошел в туалет, но портфель из свиной кожи прихватил с собой. Вернувшись, лег, спокойно отпил воды из бутылки, прополоскал ею рот, потом проглотил и поставил бутылку на столик на расстоянии вытянутой руки.
Затем, бросив последний взгляд на Эли, который лег не раздеваясь, он притушил лампу. Поезд мчался. Система парового отопления сверх меры прогревала купе, куда через невидимые щели уже проникали тоненькие струйки ледяного воздуха.
Правой рукой Эли сжимал в кармане разводной ключ, но при этом он по сути ни о чем не думал. Прикрыв глаза, смотрел на голубую лампу-ночник, в театральном сиянии которой все в купе обретало странные очертания.
Шум поезда стал равномерным, его ритмичная музыка была так полнозвучна, что напоминала даже не игру оркестра, а мессу на церковном органе.
Ван дер Хмыр лежал с открытым ртом, из которого вырывалось ровное сонное дыхание, его розовая, полная рука с квадратными ногтями свесилась, на ней были обручальное кольцо и перстень с печаткой.
Эли видел обручальное кольцо. Оно не произвело на него никакого впечатления. Он закрыл глаза, поддернул повыше ворот своего пальто из верблюжьей шерсти и принялся потеть.
Поезд уже тормозил. Люди забегали. Сквозь занавески брезжили огни. Среди громких голосов можно было расслышать слово "Монс".
Запыхавшаяся женщина ворвалась в соседнее купе, было слышно, как она с трудом заталкивала свои пожитки в багажную сетку.
Эли проснулся, когда дверь с шумом распахнулась и прозвучал голос:
- Граница! Паспорта, удостоверения личности…
Ван дер Хмыр, приподнявшись на локте, протянул удостоверение, оно было у него наготове.
- Большое спасибо.
Эли показал свой паспорт, служитель рассеянно пролистнул его.
- Спасибо…
Поезд покатил дальше, снова остановился, кто-то прокричал:
- Феньи! Пассажиры, следующие до…
- Французская таможня. С вами нет ничего, подлежащего декларации?
Румянец Ван дер Хмыра слегка поблек. В открытую дверь ворвался холодный сквозняк, мешаясь с перегретым воздухом купе. Сон еще не совсем рассеялся, глаза слипались.
Однако он все же протянул таможеннику кожаный футляр с полудюжиной дорогих голландских сигар.
- Хорошо. Больше ничего? А здесь, в чемодане?
- Предметы обихода.
Эли, у которого не было багажа, показал таможеннику свою пачку сигарет, и тот вышел, закрыв за собой дверь.
На перроне гомонила толпа. Бормотанье голосов, шаги, выкрики сливались воедино. Какая-то очумевшая женщина спрашивала:
- Поезд не отойдет прямо сейчас?
- Без двадцати пяти минут. Как в расписании.
Эли снова улегся, переключив лампу в режим ночника. Сон Ван дер Хмыра стал беспокойнее. Раза два или три он перевернулся с боку на бок. Но когда состав приблизился к Парижу, он снова подложил под подушку свой портфель и храп опять раздался из его глотки.
Глаза Эли оставались открытыми. Ладони у него так вспотели, что пальцы липли к металлу разводного ключа. Он неотрывно смотрел на голубую лампочку, ее нити накаливания просвечивали сквозь стекло.
На поворотах его тело всей тяжестью наваливалось на перегородку, в то время как его сосед, казалось, напротив, вот-вот свалится на пол.
Он распахнул ворот своего пальто, но холодный воздух, скользнув по разгоряченному затылку, вынудил его снова запахнуться.
- Сен-Кантен! Сен-Кантен! Пассажиры, следующие до Компьеня, Парижа…
Он тихонько выскользнул из купе. В коридоре его обдало ледяным холодом. Оконное стекло было опущено. Снаружи во мраке скоплением огней обозначился незримый город.
"Здесь снега нет", - отметил Эли.
Он прошел по коридору из конца в конец. Занавески во всех купе были задернуты. Он зашел в туалет, посмотрелся в зеркало. Пытался помочиться, но не смог, наверняка оттого, что слишком нервничал.