– Активист Африканского национального конгресса. Правая рука Нельсона Манделы, можно так сказать. Его судили вместе с Манделой в 1964-м, и он сидел с ним на острове Роббена все годы. Его выбрали вице-председателем АНК на их первом официальном конгрессе в 1991-м. Он умер в 2003-м.
Шюман кивнул, и самодовольное движение головой главного редактора лишило Аннику остатков самоуважения. Она не знала всех старых лидеров АНК наизусть, не защищалась в Найроби и не выросла в Соуэто, всего лишь со сносными результатами закончила факультет журналистики и провела детство на Таттарбакене в Хеллефорснесе. Они сидели в ее гостиной и болтали чисто гипотетически о захватах заложников и похищениях, но это ведь фактически было по-настоящему, уже случилось, затронуло ее семью, и она ничего не могла с этим поделать.
– Чего ты, собственно, хочешь? – спросила она Андерса Шюмана. – О чем ты хотел поговорить со мной?
Он повернулся к ней:
– Я проинформировал председателя правления о твоей ситуации и получил разрешение помочь тебе. Насколько я понял, в таких случаях все равно обычно приходится выплачивать какую-то сумму, и поэтому газета предлагает тебе заключить соглашение, благодаря которому ты получишь возможность выкупить Томаса.
Анника открыла рот, но не нашла что сказать. И, не произнеся ни слова, закрыла его снова. Неужели газета предлагает заплатить вместо нее?
– И как много? – единственное, что она смогла выдавить из себя.
– Сколько потребуется, – ответил Шюман.
– Они хотят сорок миллионов долларов, – сказала Анника и поймала на себе недовольный взгляд Халениуса.
Она прикусила губу, нельзя ведь рассказывать никаких подробностей о переговорах.
Шюман слегка побледнел.
– Если мы в конечном итоге договоримся о сумме выкупа, она будет значительно меньше, – сказал статс-секретарь. – Я прошу тебя не распространять эти данные дальше.
Шюман кивнул.
– А что я должна сделать взамен? – спросила Анника.
– "Квельспрессен" получает эксклюзивное право на твою историю, – сказал Шюман. – Либо ты пишешь и снимаешь все сама, либо выбираешь репортера, который пройдет с тобой весь путь. За кулисами, через все переговоры, прокатится в Африку при необходимости. Если произойдет что-то способное поставить под угрозу жизнь и здоровье других людей, мы, естественно, сможем изъять это, но в остальном речь идет о документальном описании всего развития событий. Слезы, горе, облегчение и радость.
Анника откинулась на спинку дивана. Все ясно. Сама могла догадаться. Она сразу почувствовала легкую тошноту и головокружение, хотя, пожалуй, просто из-за того, что ничего не ела.
– Мне понадобится вести и блог тоже? – спросила она. – Его можно будет назвать "Мать заложников". Иллюстрированный, пожалуй?
Она поднялась и пролила кофе на придиванный столик.
– Я могла бы делать фотографии детей каждый день и показывать, как они хиреют от тоски по папочке. И могла бы описывать, как мне не хватает мужа в постели по ночам, секс ведь хорошо продается, не так ли? Или, пожалуй, блог с брендовой траурной одеждой? Блоги о моде вроде бы самые популярные, верно?
Она вышла в прихожую и споткнулась об игровую видеоприставку Калле, ничего не видя перед собой, поскольку ее глаза заливали слезы. Шюман всплеснул руками:
– Анника…
Она направилась в ванную, закрыла и заперла за собой дверь изнутри. Стояла потом там в кромешной тьме и чувствовала, как удары ее пульса заполняют все пространство.
– Анника?.. – Шюман постучал в дверь.
– Уходи отсюда, – простонала она.
– Подумай над этим предложением, – сказал главный редактор. – Просто подумай, никто тебя не неволит.
Она не ответила.
Воздух по-прежнему при каждом выдохе с шипением и хрипами вырывался из горла датчанина, а при вдохах к ним добавлялся еще и булькающий звук. Его грудь вздымалась и опускалась судорожными рывками. Но хотя он и лежал совсем рядом со мной, я не мог различить черты его лица. Здесь было темнее, чем в первой хижине. В нашем сарае отсутствовали окна или другие отверстия, и свет проникал внутрь только сквозь щели в обшивке стен. Дверь выделялась черным прямоугольником в окружении светлых полосок и, собственно, не являлась таковой. Ее заменял лист железа, державшийся на месте за счет какой-то подпорки или нескольких каменных блоков.
Мне удалось найти положение, при котором я избежал необходимости лежать на собственных руках, тогда как лицо не оказывалось прижатым к земляному полу. Моя голова покоилась на камне, попавшемся мне случайно. А вес тела распределился между правым плечом и левым коленом, то есть я распластался немного ничком, если можно так сказать, хотя со связанными сзади руками и ногами. Мне больше не понадобилось ходить под себя, и пусть это стало облегчением, но, вероятно, не особенно хорошим, поскольку оно было связано с тем, что я не получал никакой еды или питья. Все происходившее вокруг виделось мне как во сне, наверное, я периодически терял сознание.
Испанец и румын не шевелились. Вероятно, они спали.
Железные стены раскалились от царившей снаружи жары. На нёбе постоянно присутствовал привкус песка.
Никто из нас не вспоминал француза.
Я подумал о Катерине, сейчас находившейся в другой хижине вместе с немкой. Теперь у нее не осталось никого, к кому она могла бы прильнуть, теперь она была совсем одна, или так все обстояло с ней с самого начала? Какую, собственно, поддержку она получала от меня?
Слезы жгли глаза, но они появились не только из-за земли и песка.
Лицо Анники как в тумане виделось мне в темноте, она, казалось, находилась совсем близко, улыбалась мне так, как она обычно делала, когда действительно видела меня, но немного неуверенно, словно сомневалась относительно своего права радоваться, как будто она не имела права на существование. Пожалуй, в это трудно поверить, но она очень ранимая, а я был таким бессердечным, видел, что причиняю ей боль, но от этого становился лишь злым и раздражительным. Она заставляла меня чувствовать себя попавшимся на месте преступления. Выставленным голым на всеобщее обозрение. Я могу стоять прямо перед ней, а она будет смотреть в вечность позади меня. У нее есть странная способность видеть людей насквозь, понимать их слабости, и она отказывается адаптироваться к ним. Это может тяготить или даже заставлять чувствовать себя неловко. Я не говорю, что из-за этого ходил налево, подобное напоминало бы попытку переложить вину на нее, но мои женщины (а их было не так много, пусть подобное и ни капельки не извиняет меня), что, собственно, они давали мне? Уверенность в определенной мере. Развлечение. Адреналин, охотничье счастье и неприятный осадок на душе. Они видели меня лишь короткие мгновения, да и не видели, собственно.
Что со мной не так?
Почему я причиняю боль тому, кого люблю больше всех?
✽✽✽
Берит и дети с шумом ввалились в квартиру в облепленной снегом обуви.
Анника приготовила рагу из трески с креветками, сливками, укропом и белым вином, да еще с рисом. Не самое любимое блюдо Калле, но он ел его, если ему разрешали выковыривать креветки.
Халениус обедал в спальне (центре по спасению заложников), но Берит сидела с ними за кухонным столом. Дети наперебой рассказывали о снеге и санках и о том, как здорово не пойти в школу в обычную пятницу. А в конце трапезы, когда все сидели и ждали Эллен, Калле замолчал и погрузился в себя, как он умел делать.
– Что происходит, старичок? – спросила Анника.
– Я думаю о папе, – ответил мальчик.
Она заключила его в объятия, большого парня, и качала, пока Эллен не поставила свою тарелку в мойку, и тогда Калле освободился, чтобы пойти к себе в комнату и посмотреть фильм, то есть позволить себе неоспоримую роскошь в пятницу после обеда, несмотря на все обстоятельства.
– Ты успела заглянуть в газеты? – спросила Берит.
– Не знаю, хочу ли, – сказала Анника и смыла остатки рагу с тарелки теплой водой.
– Я написала о мертвой маме около детского сада в Аксельберге, вчера смогла добраться до словоохотливого следователя.
– Они еще не забрали папочку?
– У него явно алиби. Он работает в бюро перевозок, а у них электронная система регистрации рабочего времени. Он был в рейсе в Упланс-Весбю все утро.
– По его словам, само собой, – заметила Анника.
– Мобильный телефон подтверждает эти данные.
Анника всплеснула руками, вода с тряпки для мытья посуды попала на окно.
– Но, боже, неужели так трудно положить свой мобильник в чей-то другой автомобиль? Или позаботиться о том, чтобы он не посылал никаких сигналов на вышку, пока ты находишься в пути до места убийства и обратно и расправляешься со своей бывшей?
Берит налила воды в чайник.
– Сейчас это уже из серии теории заговоров.
– Вовсе нет, – возразила Анника. – Воры и убийцы обычно тупые, но, отправляясь на дело или убивать кого-то, они соображают на время выключить мобильник.
Берит замерла с ложкой растворимого кофе в руке.
– Очко в твою пользу, – сказала она.
Анника поставила детям "В поисках Немо" на их телевизоре (у нее имелся почти новый "толстый" аппарат, по словам Томаса, наводивший на него ужас, и он купил плазменный по возвращении из США, а "толстяк" перекочевал в детскую комнату) и вернулась на кухню с настольной лампой.
– У Шюмана есть предложение, – сказала она, села к кухонному столу и подтащила к себе чашку с кофе. – Газета готова заплатить выкуп, если я пойду им навстречу и буду рассказывать все в эксклюзивном порядке.
Берит кивнула:
– Я знаю. Он просил меня попытаться уговорить тебя. Ты хочешь это сделать?
Анника бросила взгляд на мойку, где сейчас находилась ее зона ответственности в вопросе с похищением, кухня и розетка. Ее назначили логистом, и ей требовалось следить за тем, чтобы всегда имелись еда и питье и мобильные телефоны были заряжены.
– Он сказал все так, будто речь шла о щедром подарке. Словно это соответствует моему желанию, как будто я получу массу удовольствия, эксплуатируя собственную трагедию.
– Пожалуй, он хотел помочь тебе.
– Я не собираюсь делать это. Никогда в жизни.
– Если хочешь, я могу взять все на себя в качестве дополнительной работы.
Анника улыбнулась Берит.
– Будь у меня на то желание, конечно. Но спасибо, нет.
Анника услышала, как за стеной зазвонил мобильник Халениуса. Он ответил и говорил тихо вроде бы по-английски, однако она не поняла ни слова. Анника поднялась и поставила почти нетронутую чашку с кофе в мойку.
– Давай-ка расположимся в гостиной, у меня задница каменеет на этих стульях.
Берит последовала за ней на слегка одеревенелых ногах.
– Я действительно могу понять тебя. Ты не думала купить новые?
– Они из родительского дома Томаса.
– Ага, – сказала Берит и направилась за Анникой к дивану.
Голос Халениуса был еще слабее слышен в гостиной, но ей по-прежнему казалось, что в нем звучат английские интонации.
Она поудобнее устроилась на диване и вытащила "Квельспрессен" из стопки газет. Быстро перелистала статьи о Томасе, шесть страниц плюс центральный разворот с фотографиями и ее, и детей, спасибо за это, ни о чем подобном она действительно не просила.
– Хорошо сделано, – заметила Анника язвительным тоном, при мысли о том, что все это зиждется фактически на пустом месте.
Там были тексты о конференции в Найроби, о Найроби как о городе, о конференц-центре Кеньятта, о "Фронтексе", о Томасе, о видео, которое выложили в Интернет на сервере в Могадишо, о Могадишо как о городе, о Сомали, о столкновениях в Сомали, а также обзор всех других известных видео с похищенными. Правда, без истории Дэниела Перла.
– Эта Элин Мичник – настоящая звезда, – сказала Берит. – Все парни в окружении выпускающего редактора вбили себе в голову, что она родственница Адама Мичника из Gazeta Wyborcza, хотя это вовсе не так.
Анника понятия не имела, что такое Gazeta Wyborcza, да и не собиралась это выяснять.
– Дэниела Перла она забыла в любом случае, – сказала Анника и принялась листать дальше.
Статья о мертвой матери за детским садом оказалась на странице 15, а на странице 16 Берит написала о трех "уличных" убийствах женщин, случившихся в Стокгольме в течение осени.
– Ты веришь в теорию о серийном убийце? – спросила Анника и приподняла страницу с заголовком: "ТРИ УБИТЫЕ ЖЕНЩИНЫ, ВСЕ ПОЛУЧИЛИ УДАРЫ НОЖОМ В СПИНУ".
Берит, которая взяла кофе с собой в гостиную, сделала маленький глоток и поставила чашку на придиванный столик.
– Ни капельки, – ответила она. – И заголовок не соответствует действительности. Одну из женщин, молодую девушку с пляжа в Арнинге, убили пятьюдесятью четырьмя ударами ножа. Они нанесены сзади, спереди и сбоку и фактически снизу тоже. У нее располосован низ живота.
Халениус прекратил болтать в центре по освобождению заложников (спальне). В детской комнате Немо оказался в плену в аквариуме зубного врача в Сиднее.
Анника пробежала глазами статью о молодой иммигрантке.
– Ее муж все еще сидит под арестом, – сказала Берит. – Если его осудят, то, конечно, вышлют из Швеции. Он иммигрировал сюда в пятнадцать лет, но не получил вид на жительство. Когда ему отказали в нем, сбежал из лагеря беженцев и прятался. Четыре года скрывался, пока не была обнародована его помолвка с кузиной год назад.
Зазвонил домашний телефон, и Анника вся напряглась от кончиков пальцев ног до корней волос. Ее слух обострился настолько, что капельки воды, падавшие из крана на кухне, казалось, громом отдавались у нее в ушах, и она слышала, как Халениус кликнул мышкой по компьютеру и включил запись, а потом ответил: "Алло". Стук сердца Анники заглушил все другие звуки, и она не понимала, что он говорит, на каком языке, и не услышала, когда он положил трубку, а увидела только, как он вошел в гостиную с взъерошенными волосами.
– София Гренборг хочет поговорить с тобой, – прорвались его слова сквозь ее грохочущий пульс. – Я сказал, что ты перезвонишь ей.
Он оставил бумажку с телефонным номером у нее на коленях и снова вернулся в центр по освобождению заложников (сможет ли она спать там в будущем?).
Сердце успокоилось, но незначительно. София Гренборг была вторым человеком в мире после похитителей, с кем она меньше всего хотела бы говорить.
Она потянула к себе свой рабочий мобильник, увидела, что у нее четырнадцать неотвеченных звонков, и набрала номер, прежде чем успела передумать.
– Анника, – произнесла бывшая пассия Томаса надтреснутым голосом.
– И какого черта тебе надо? – спросила Анника, адреналин бурлил у нее в голове.
София Гренборг заплакала в трубку.
– Я просто места себе не нахожу, – промямлила она.
Да пошла ты!
– Бедненькая.
– Извини, что я звоню и беспокою тебя, но мне просто необходимо узнать, что происходит, это правда? Он пленник? Его захватили? Вы знаете, где он?
– Да, это правда. Нет, мы не знаем, где он.
Анника поднялась с дивана, не могла сидеть больше.
– У тебя есть еще какие-то желания?
София Гренборг высморкалась и сделала глубокий вдох.
– Я знаю, ты сердишься на меня, – сказала она, – но ведь ты победила.
Анника на мгновение потеряла дар речи. Она почти сформулировала следующее оскорбление, но чуть не поперхнулась от удивления.
– Он выбрал тебя, – продолжила София. – Тебя и детей. Я была лишь мелким эпизодом в его жизни. Я думаю о нем каждый день, но и поверить не могу, что он вспоминает обо мне. Хоть когда-нибудь. У меня нет даже права тосковать по нему.
А потом она расплакалась еще сильнее.
Анника захлопала глазами. Берит озабоченно наблюдала за ней. Анника села на диван снова.
– Права тосковать у тебя ведь никто не отнимает, – сказала она.
– Тебе помогает кто-нибудь? Что говорят на работе Томаса? У них есть какие-то данные? Ты что-нибудь слышала?
Анника скосилась в сторону спальни.
– Мы ничего не знаем, – солгала она, и ей почему-то стало стыдно.
На другом конце линии воцарилась тишина. София Гренборг перестала плакать.
– Извини за звонок, – сказала она. – Я и в мыслях не держала докучать тебе.
– Все нормально, – ответила Анника совершенно искренне.
– Как дети? Что они говорят? Очень переживают?
Здесь фактически проходила граница, дальше которой чертова София Гренборг не могла совать свой нос.
– Они смотрят фильм, – ответила Анника. – "В поисках Немо".