"Они верны себе. Наверное, не смогли написать без ошибок тзатзики", – подумала она, а потом пробежала взглядом по фруктам и овощам и попыталась представить, как ее холодильник выглядел внутри. Увидела там печеночный паштет, и йогурт, и яйца, но полка для молока явно была пуста, отсутствовали также сливки и малина.
Что они будут есть вечером? Дети ведь уехали с Берит, но ей явно предстояло ужинать с Халениусом? Она ведь была логистиком и отвечала за еду и зарядку мобильных телефонов.
Анника знала содержимое всех стеллажей как свои пять пальцев, двигалась вперед со скрипучей тележкой между подгузниками и собачьим кормом, рождественскими открытками и холодильными прилавками. Она купила свиное филе и брокколи, салат с рукколой и томаты черри, а также французский козий сыр и малиновый бальзамический уксус. Плюс морковь и батарейки разного размера, растворимый кофе и маркеры.
А на кассе обнаружила, что морковь заплесневелая, и попросила поменять ее.
– Она экологически чистая, – ответил ей сидевший там парень с таким видом, словно был полностью уверен в своей правоте.
Она проверила томаты и поменяла их тоже.
– Я надеюсь, все разрешится с твоим мужем, – сказал кассир.
Она глубже надвинула шапку на глаза.
Пакеты оказались тяжелыми, пусть она и пыталась ограничиться самым необходимым. Ей пришлось идти осторожно по обледеневшим тротуарам. Но покупки хорошо нагрузили руки и плечи и помогли ей приобрести устойчивость, как бы связали ее с землей.
У нее была мокрая от пота спина, когда она, наконец, поднялась в свою квартиру на Агнегатан.
– Собственно, Ай-си-эй на площади Кунгсхольмсторг ближе, – сказала она, тяжело дыша, Халениусу, который встретил ее в прихожей, – но я не осмеливаюсь покупать там. "Консум Родхусет", конечно, хуже некуда, но они, по крайней мере, не изображают из себя магазин деликатесов для высшего общества…
Она замерла, встретившись с ним взглядом, руки разжались и выронили пакеты.
– Что? – спросила она.
– Речь идет не о Томасе, – сказал Халениус, – но у меня плохие новости об одном из других заложников.
Анника схватилась за дверной косяк.
– Кто?
– Француз. Войди и закрой дверь. Дай мне пакеты. Хочешь кофе?
Она покачала головой.
– Сядь в гостиной, – сказал Халениус.
Она сняла верхнюю одежду и выполнила его указание.
Он зажег маленькие лампы в окне и включил телевизор без звука. Там показывали новости с сурдопереводом. Танк ехал по стеклу, пожалуй, сюжет касался Каддафи, или Афганистана, или боев в Йемене.
Анника опустилась на диван. Халениус вошел в комнату с чашкой кофе в руке и сел рядом с ней.
– Себастьяна Магури нашли мертвым, – сообщил он.
Француз, член парламента ЕС, вроде бы Томас упоминал его как-то. Он имел привычку болтать о прочих участниках своих конференций, когда звонил домой (но никогда о женщинах, молодых и красивых), из-за чего Анника чаще всего начинала злиться, какое ей было дело до высокомерия некоего бельгийца или до того, что некий эстонец вызывал у ее мужа исключительно положительные эмоции?
– Томас не любил его, – сказала Анника.
– Он лежал на улице в Могадишо. Неизвестный позвонил в посольство Джибути и сообщил, где находится тело.
– Джибути?
– Соседняя страна к северу от Сомали, по-моему, сегодня единственная нация в мире, у которой еще есть открытое посольство в Могадишо. Здания западных представительств покинуты и постепенно ветшают. Шведский посол в Сомали сидит в Найроби.
– Как он умер?
Халениус колебался, а она поднялась, не дожидаясь ответа.
– Анника… – начал он.
– Ты всегда так поступаешь, – сказала она, попятившись от него. – Предпочитаешь молчать, если тебе надо сказать что-то по-настоящему неприятное. Я не кисейная барышня.
Халениус по-прежнему сидел на диване, отклонившись назад. Правую руку он вытянул в сторону для поддержки спины.
– Тело нашли в мешке для мусора на улице у дома, где раньше размещалось французское представительство. Он находится у порта в старой части Могадишо, в районе, у которого отныне явно совсем другая судьба. Это всего в километре от посольства Джибути…
– Ты не ответил на мой вопрос. Как он умер?
Халениус сделал глубокий вдох, а потом резко выдохнул.
– Мачете, вероятно. Тело разрублено на куски. Нет стопроцентной уверенности, что действительно нашли француза, но все указывает на это.
– А именно?
– Остатки одежды, находившиеся в мешке, совпадают с описанием той, которая была на нем, когда он исчез. На руке осталось его обручальное кольцо. Шрам от аппендицита сходится с его медицинской картой.
– Но?..
– Голова отсутствует.
У Анники подкосились ноги, и она опустилась на диван.
– По всему выходит, наша ситуация хуже, чем мы думали, – сказал Халениус. – Значит, вопреки всему, похищение политическое. Жена француза полным ходом искала деньги на выкуп, сорок миллионов долларов, но преступники не захотели ждать. И вероятно, остальные заложники также находятся в Сомали, а не в Кении, что также затрудняет дело для нас. Кения ведь нормально функционирующее государство, а Сомали – логово преступников…
Анника окинула взглядом погруженную в полумрак комнату, декоративный светильник, DVD-фильмы на полке рядом с телевизором, книги, лежащие в беспорядке перед радиатором отопления.
– Как его разрубили? – спросила она. – И почему?
Халениус какое-то время изучал ее лицо.
– Руки, ноги, низ живота, – сказал он.
– При обычном убийстве с расчлененкой тело чаще всего изувечивают по той причине, что убийца не может избавиться от него незаметно для окружающих, – сказала Анника. – Хотя вряд ли речь идет о чем-то подобном в данном случае.
Халениус наморщил лоб.
– О чем ты?
– Тогда почему его разрубили на куски? Это ведь не указывает на избыточное насилие, неслыханную агрессивность?
– Кто знает, что движет этими сумасшедшими?
– Если они обычные сумасшедшие, – сказала Анника, – из тех, которые убивают людей здесь, в Швеции, зачастую избыточное насилие означает, что убийцей движут очень личные мотивы. Француз бывал в Кении раньше?
Халениус покачал головой:
– Прежде чем стать политиком, он трудился на атомной станции в Ажене. Едва ли выезжал за границу раньше.
"Убийце, возможно, не нравится атомная энергия?" – подумала Анника.
– Вряд ли ведь жена чиновника могла раздобыть сорок миллионов долларов, – заметила она. – Похитители, пожалуй, понимали это и решили не вести переговоры с ней.
Халениус покачал головой.
– Они не лишили бы его жизни столь рано в таком случае, – сказал он.
Анника выпрямилась на диване.
– У похитителей было семь заложников, не так ли? Они, наверное, пожертвовали одним из них с целью надавить на нас, остальных? Возможно, рассматривали это как хорошую инвестицию? Убить одного сенсационным образом, и тогда переговоры пойдут быстрее и лучше?
Халениус внимательно смотрел на нее, ожидая продолжения.
– Иначе они не позвонили бы в посольство Джибути и не рассказали бы о теле, – продолжала Анника. – Они хотели, чтобы его нашли, намеренно расчленили и сообщили, хотели сказать нам что-то. И они оставили мешок перед бывшим французским…
Она поднялась.
– О чем говорит мужчина в тюрбане на своем видео? Что "Фронтекс" надо упразднить, и открыть границы, и отменить покровительственные пошлины? Когда Франция была особенно заинтересована во "Фронтексе"?
– Один их президент говорил, что им надо вычистить всякий сброд с улиц, то есть выбросить из страны иммигрантов, и у них есть Ле Пен, который ходит на выборы, вооруженный идеологией расизма, но все средиземноморские страны были примерно одинаково мотивированы.
– Штаб-квартира находится в Варшаве, значит, это не может являться причиной, – продолжила Анника размышлять вслух, ходя взад и вперед перед телевизором.
Она села снова.
– Политика здесь ни при чем. Нам известно, кто человек в тюрбане?
Халениус покачал головой:
– Его нет ни в каких базах данных, будь то у янки, англичан или французов.
– Это с ним ты разговаривал по телефону?
Халениус запустил пальцы в волосы.
– Не знаю, – сказал он. – Вполне возможно. На видео он вещает на киньяруанда, но у звонившего злодея был безупречный найробийский английский. Хотя голос высокий и звонкий в обоих случаях, возможно, это тот же самый человек.
– Что говорят французы?
– Их правительство не вмешивается. Лягушатники всегда держатся с краю. Я не знаю, страхуют ли они своих сотрудников на случай похищения, но у парламентариев ЕС ничего подобного нет.
– А другие?
– У испанцев есть какой-то переговорщик, у немцев тоже. Относительно румын я не в курсе и датчан тоже. Кто-то из британцев дал интервью и сообщил "Скай ньюс", что они никогда не ведут переговоров с террористами, пусть это выглядит не особенно умно при мысли о ситуации заложников. Какие новости из банка?
Анника откинулась на спинку дивана и положила ноги на стол.
– С кредитом в сорок миллионов долларов без залога есть определенные сложности, – ответила она. – Но со стапятьюдесятью тысячами вполне может повезти, если Господь Бог и их руководство получат квитанции и договор на то, что я точно собираюсь покупать, или если оставить залог в форме недвижимости или автомобилей, или если имеется поручитель…
– А никто не может поручиться за тебя? Мать Томаса, например?
Анника покачала головой:
– Мы просили ее стать гарантом, когда встал вопрос об изменении формы собственности нашего жилья, поскольку тогда нам не понадобилось бы брать заем. По ее словам, она решила никогда не брать на себя никаких обязательств такого рода. Алвар, ее свекор, выступил в качестве поручителя для своего брата когда-то, и все ужасно закончилось. Семья лишилась и усадьбы, и земли.
– Печально. А твоя мать?
– Она обычно спрашивает меня раз в год, не могу ли я выступить в такой роли для нее. Чаще всего она откуда-то узнает о каком-нибудь ужасно выгодном инвестировании в Интернете…
Он поднял руку.
– Я понимаю. Как много у тебя денег?
– Едва ли шесть с половиной миллионов, – сказала она. – Крон, я имею в виду.
Халениус вытаращил на нее глаза.
– Вот как. Можно спросить?..
– Страховые деньги. Наша вилла в Юрсхольме сгорела, да ты ведь был там когда-то.
– Кошечка, – сказал он.
– Точно, – подтвердила она. – Кошечка.
Профессиональную киллершу с таким прозвищем, которую все-таки удалось привязать к пожару в доме Анники, экстрадировали в США на довольно сомнительных основаниях (по крайней мере, Анника так считала), а потом им (наконец! очень вовремя!) выплатили страховку. На тот момент Анника и Томас уже находились на пути в США, поэтому деньги смогли пролежать на счете в Хандельсбанке столь долго.
– Томас знает, сколько там?
– Нет, точную сумму нет. Она неизвестна и мне тоже. В любом случае в кронах. А в чем дело?
– Но он ведь знает приблизительную сумму? Что там где-то миллион долларов?
– Ну, могу это предположить.
Халениус сделал пометку в своем блокноте.
– У вас есть какие-то другие ценности, которые можно продать? Из тех, чем владеет Томас?
– У него была яхта, но ее получила его бывшая жена. И потом он купил катер с Софией Гренборг, но она смогла забрать его, когда он оставил ее. Это же все крохи… Почему ты спрашиваешь?
– Почему Хандельсбанк? – поинтересовался Халениус.
– Они выплачивают самые маленькие бонусы своим директорам, – ответила Анника.
Статс-секретарь рассмеялся коротко и от всего сердца.
– Я также перешел к ним, – сказал он, – по той же самой причине. Финансисты считают само собой разумеющимся, что они по-прежнему имеют право на свои миллиарды в виде бонусов, пусть весь финансовый кризис собственная их заслуга.
– Сначала им нужны были многомиллионные годовые зарплаты, чтобы ходить на работу. Потом они потребовали столь же большие бонусы для выполнения ее, – заметила Анника.
– Для данной братии деньги нечто гипотетическое, – поддержал ее Халениус. – До них не доходит, что всегда кто-то должен платить, и чаще всего это какой-то парень с самого нижнего конца экономической цепочки.
– Или девица, – добавила Анника.
Они улыбнулись друг другу.
– Один миллион, значит, – констатировал Халениус. – С этим мы можем играть.
– Один миллион, – подтвердила Анника.
Принадлежавшая миссионерскому приходу (хотя в те времена это называлось Миссионерским союзом, Шведским миссионерским союзом) церковь Святого Андрея в Ваксхольме своей белизной не уступала крылу ангела. А я был одним из многих ягнят Поля Петера Валденстрёма, маленьким, белым и невинным (по крайней мере, сначала).
В воскресной школе было очень забавно. В приходском зале всегда светило солнце, совершенно независимо от погоды снаружи. Сначала мы пели песни и молились все вместе, а потом более взрослые дети могли идти в заднюю комнату изучать Библию, и не обычным образом, а в форме комиксов! Каждое воскресенье нам вручали новый лист бумаги, сложенный посередине, в результате чего получались четыре газетные страницы, а сама бумага была такого плохого качества, что в ней попадались вкрапления дерева. И при попытках стереть с нее следы карандаша она просто разрывалась на кусочки. Если очень везло, комиксы могли оказаться со всех сторон, но подобное случалось крайне редко. На четвертой, то есть последней, странице, а также порой и на третьей всегда находились вопросы, на которые требовалось ответить, плюс обязательный для решения кроссворд с христианскими словами, а также догмы, которые мы потом обсуждали, и это было, конечно, скучно, но я все равно ходил туда каждое воскресенье, поскольку комиксы представляли собой интереснейшую историю в картинках, казалось не имевшую конца.
Хотя она, само собой, закончилась, как ведь бывает всегда.
Все когда-нибудь кончается. Это касалось и происходившего с нами.
Они забрали и испанца тоже. Он носил имя Алваро Рибейро, я запомнил его, поскольку моего отца звали Алваром, и был еще многообещающий теннисист Францис Рибейро одно время, он тренировался в Финляндии, интересно, что стало с ним?
Они пришли, когда уже стемнело. Он ничего не сказал на прощание. Даже good-bye.
А румын не вернулся.
Я пытался понять, что происходит в моей душе.
Ягненок, которому исполнялось тринадцать и добившийся приличных успехов в изучении Библии, мог стать пастырем своих младших собратьев, фактически это произошло со всеми, кроме меня. Не знаю, почему я не удостоился такой чести, и минуло уже немало лет с тех пор, когда я последний раз думал об этом. Но помню, что в свое время размышлял на сей счет – почему все смогли стать пастырями, а я нет. Пожалуй, мне не хватало набожности. Возможно, я слишком много играл в хоккей. Или большие пастыри знали, что я и Линус обычно покуривали тайком за заправкой для катеров и допивали легкое пиво, которое отец Линуса прятал в багажнике своей машины.
Комаров стало гораздо больше. Они непрерывно кусали мои пальцы, руки, уши, щеки, веки.
Смех Анники эхом отдавался вокруг, она не верит в Бога. По ее словам, это обычный сексистский блеф, созданный мужчинами с целью держать в руках плебеев и женщин. Я знаю, это нерационально, но каждый раз, когда она говорит такие вещи, меня охватывает страх, в моем понятии она зря так делает, существуй Он на самом деле, по-моему, Ему не понравилось бы, что о нем отзываются подобным образом, называют сексистским блефом. Кому такое пожелаешь? Однажды я сказал ей это, и тогда она посмотрел на меня с очень странным выражением в больших глазах. И ответила: "Если Бог есть на самом деле, Ему ведь известно, о чем я думаю, не так ли? Иначе ведь грош Ему цена? Тогда Ему, пожалуй, нравится, что я не лицемерю перед Ним".
Сейчас остались только я и датчанин. Он лежал очень близко ко мне. И к счастью, не хрипел и не стонал теперь. Его грудная клетка больше не дергалась судорожно. Стало совсем темно. Охранники развели костер снаружи хижины, я видел свет от языков пламени в щелях вокруг служившего дверью листа железа.
Нас снова перестали кормить. Я опустошил желудок на пол один раз.
Мне стало интересно, видит ли Бог меня сейчас.
Домашний телефон зазвонил в 23.44.
Анника почти заснула на диване и вздрогнула, словно кто-то пнул ее ногой. Чисто рефлекторно она села прямо и повернула голову в сторону источника звука.
– Хочешь принять участие и послушать? – спросил Халениус. У него были красные глаза, а рубашка вылезла из брюк.
Анника покачала головой.
Хотя ей следовало, наверное. Она могла бы поприсутствовать в спальне в качестве моральной поддержки, показывать на листки бумаги на стенах и напоминать ему различные аспекты и ключевые слова, о которых они договорились, следить за работой записывающего оборудования и чтобы все, как и требовалось, сохранялось на жестком диске.
– Лучше нет, – сказала она.
Телефон зазвонил во второй раз.
Халениус не без труда поднялся, пошел в спальню и закрыл за собой дверь. Сейчас он включил запись. Теперь проверил, идет ли сигнал. И ждал следующего звонка, а потом собирался поднять трубку.
И он прозвучал и прервался посередине, Анника слышала, как Халениус говорил что-то, но не различала слов.
Дисплей DVD-проигрывателя показывал 23.45, это точно совпадало с углом наклона земной оси.
Она потратила вечер, отвечая на эсэмэс, голосовые сообщения на автоответчике и имейлы от журналистов, желавших побеседовать с ней. Текст был абсолютно одинаковым для всех. "Спасибо за твой запрос на интервью о ситуации с моим мужем. У меня, однако, нет никаких комментариев в настоящий момент. Если что-то изменится, я сама сообщу. Прошу с пониманием отнестись к моему решению".
Боссе из "Конкурента" единственный из всех напомнил о себе еще раз длинным и агрессивным эсэмэс, где настойчиво просил ее по крайней мере просветить, как развиваются события, даже если сам и не писал никакой статьи для завтрашнего номера. По его мнению, они могли бы обсудить все в любом случае и, пожалуй, прийти к соглашению. Анника ответила одной строчкой: "Я похожа на торговку коврами?"
"Пожалуй, немного резковато получилось", – подумала она, когда сидела и таращилась на дисплей DVD-проигрывателя. Честно говоря, общение с Боссе давалось ей с трудом. Это ведь он пытался раздуть скандал из снимка, где Халениус на прощание поцеловал ее в щеку у ресторана, что, в свою очередь, могло рассматриваться как месть с его стороны, поскольку она в зародыше прервала роман между ними примерно сто пятьдесят лет назад.
А Халениус все говорил, говорил и говорил в спальне.
Андерс Шюман стал единственным, кому она не ответила. Понимала, что среагировала слишком эмоционально и иррационально на его предложение. В нем ведь не было ничего плохого. Вопрос состоял в том, какая сумма за ним скрывалась. Едва ли сорок миллионов долларов, но также вряд ли, ведь выкуп мог оказаться столь большим, если верить теориям Халениуса.