– Я сломлена, – пробормотала она. – Я уже никогда не стану прежней. Даже если смогу как-то прийти в себя, все равно не буду прежней.
Берит поднялась и направилась к кофейнику.
– Знаешь, – сказала она, – в Национальном музее в Кардифе в Уэльсе есть японская тарелка, которую сознательно разбили и склеили. Старые японские мастера часто били дорогой фарфор, поскольку, по их мнению, он становился гораздо красивее, если его восстановить.
Она налила кофе в чашки и села напротив Анники.
– Я действительно хотела бы, чтобы случившееся обошло тебя стороной, но оно не убьет тебя.
Анника погрела руки на кофейной чашке.
– Оно, пожалуй, убьет Томаса.
– Возможно, – согласилась Берит.
– Он ведь поехал туда добровольно, – сказала Анника. – Сам вызвался отправиться в Либой.
Она посмотрела в окно. Озера ей было не видно отсюда.
– Причину зовут Катерина. Англичанка.
Она видела ее фотографии в Интернете. Блондинка, милая, стройная, вроде Элеоноры или Софии, черт бы ее побрал. Как раз в его вкусе.
Она снова обратила взор на Берит.
– Я знаю, что можно идти дальше, знаю…
Берит еле заметно улыбнулась. Анника помешала ложкой кофе.
– Мы думали переехать, но сейчас страховые деньги испарятся. Хотя, может, и к лучшему. Они ведь на самом деле были не мои, а Рангвальда…
Анника нашла мешок, полный еврокупюр, в электрощите, когда разоблачала Красную Волчицу. Вознаграждение в размере десяти процентов от суммы находки позволило ей купить и виллу в Юрсхольме, и квартиру у Анны Снапхане, которые к настоящему моменту уже испарились (вилла сгорела, а квартира была продана).
– Ты останешься с ним? – спросила Берит. – Если он вернется?
Анника закрыла руками рот и почувствовала, как слезы снова побежали у нее из глаз. Берит оторвала еще кусок бумажного полотенца и вытерла ей щеки.
– Так-так, – сказала она. – Только не предпринимай ничего на скорую руку. Развестись ты всегда сможешь, если в будущем у тебя появится причина. Не хочешь пообедать? Я собиралась приготовить котлеты с луком.
Анника улыбнулась свозь слезы:
– Звучит фантастически.
Берит направилась к холодильнику и извлекла из него картошку и упаковку с готовым фаршем. Почистила картофелины и положила их в кастрюлю, зажгла газовую горелку на плите и поставила кастрюлю на огонь. Потом зажгла еще одну горелку и достала сковороду.
Анника сидела на своем месте, не в состоянии пошевелиться. За окном ветер пытался пригнуть к земле голую березу, синица клевала семечки с кормушки. Скоро темнота должна была воцариться снаружи. Масло зашипело в сковороде. Анника потянула к себе "Квельспрессен".
– Ты знаешь о новом убийстве? У той женщины остались две дочери-подростка.
– Страшное дело, – вздохнула Берит. – Хотя я по-прежнему не верю ни в какого серийного убийцу, однако в последнем случае речь явно не идет об убийце-муже. Ее бывший сейчас в командировке в Германии, по-моему, в Дюссельдорфе, и прерывает ее с целью приехать домой и позаботиться о девочках. Это уж точно не история с угрозами и насилием.
Анника прочитала текст еще раз и покачала головой.
– Что-то здесь не сходится, – сказала она. – Она ведь не случайно попалась под руку. Ранний вечер, совсем близко к жилым домам, сильные удары в шею. Слишком бесцеремонно, такое впечатление, что имеет место личный мотив.
Берит сполоснула руки под краном и начала лепить из фарша котлеты.
– Парень из Хаги, в течение многих лет насиловавший женщин в Умео, выбирал свои жертвы случайно и действовал одновременно грубо и бесцеремонно. И у жилых домов иногда тоже…
Она включила вытяжку и положила первые котлеты на сковороду.
– Или это подражатель, – предположила Анника. – Кто-то вдохновился идеей Патрика Нильссона и стал претворять ее в жизнь.
– Если мне память не изменяет, это была твоя идея, – заметила Берит и улыбнулась через плечо.
Анника почесала голову.
– Я решила тогда подшутить над тобой, – возразила она. – Неужели надо помечать специальной печатью все мои шутки?
– По-моему, наши рыбаки на подходе. – Берит кивнула в сторону прихожей.
Дети ввалились в дом с раскрасневшимися щеками и горящими от восторга глазами. Они принесли четырнадцать окуней и щуку, попавшихся в мережу. И говорили, перебивая друг друга, и размахивали связкой рыбы, так что Анника в конце концов получила рыбьим хвостом по глазу. Они договорились разделить добычу, семь окуней Калле и Эллен и семь Торду, и еще он получил право оставить себе щуку, поскольку снасть принадлежала ему.
Котлеты были просто замечательными.
✽✽✽
В сумерки погода переменилась: потеплело, и повысилась влажность. Дело явно шло к дождю.
Дети смотрели фильм в гостиной вместе с Тордом и Сорайей. Берит разгадывала кроссворд, а Анника спала на гостевой постели в комнате для прислуги.
Когда она проснулась, уже начал накрапывать дождь.
– Осторожней, будет ужасно скользко всю дорогу до города, – предупредил ее Торд через опущенное боковое стекло, махая детям рукой на прощание.
"Слава богу, у меня машина-убийца", – подумала Анника. Томас купил подержанный "гранд-чироки", когда они вернулись из США, большой американский городской джип, который представлял опасность для других участников дорожного движения, но гарантировал безопасность сидевшим в нем.
– Мама, давай возьмем маленькую собачку?
Анника проигнорировала вопрос и сосредоточилась на том, чтобы удержать автомобиль на дороге.
Они остановились у "Макдоналдса" в Хегернесе и купили два хеппи-мила и два бигмака, а потом покатили дальше в направлении Стокгольма. Она достигла Северной заставы без каких-либо проблем и даже смогла припарковаться на Бергсгатан прямо напротив своего дома. Вероятно, на ночь была намечена уборка снега, и ей явно грозил приличный штраф, если она не уберет автомобиль до полуночи.
Они поднялись в квартиру. Халениус сидел в спальне и разговаривал по своему мобильному телефону. Анника едва слышно спросила: "Кто-нибудь звонил?" – и, когда он покачал головой, поставила один гамбургер возле его компьютера, а сама отправилась есть вместе с детьми на кухню. Они оба были настолько уставшими, что едва смогли осилить свою картошку фри.
Калле расплакался, прежде чем заснул.
– Папа когда-нибудь вернется домой?
– Мы занимаемся этим, – сказала Анника и погладила его по волосам. – Как только мне что-то будет известно, я первому расскажу тебе.
– Он умрет в Африке?
Анника поцеловала сына в лоб.
– Я не знаю. Люди, захватившие папу в плен, хотят получить деньги за его освобождение, и у нас есть немного в банке, поэтому я собираюсь заплатить как можно быстрее. Что ты думаешь об этом?
Мальчик отвернулся от нее.
– Лампу оставить зажженной?
Он кивнул не поворачиваясь.
– Гамбургер был просто отвратительный, – сообщил Халениус, выйдя из спальни с мусором, засунутым в бумажный пакет.
– Неужели? – сказала Анника. – Случилось что-нибудь?
– Да, есть новости, – ответил статс-секретарь.
– Разговаривайте потише! – крикнул Калле из детской комнаты.
Они пошли в спальню и закрыли за собой дверь. Халениус расположился на своем обычном месте (в офисном кресле), а Анника открыла окно с целью немного проветрить комнату, а потом забралась на кровать и подогнула под себя ноги. Снаружи накрапывал нудный зимний дождь, отчего город становился более серым, а темнота непрогляднее. Халениус выглядел усталым. Волосы торчали во все стороны, а рубашка была наполовину расстегнута.
– Удалось идентифицировать мужчину в тюрбане, – сообщил он. – Грегуар Макуза, тутси, родился в Кигали в Руанде. Ты не ошиблась, он достаточно хорошо образован, изучал биохимию в университете Найроби. Благодаря чему его и опознали.
Анника несколько мгновений жевала нижнюю губу.
– И что дальше?
– Результат деятельности англичан, но их сведения достаточно скудные, пусть и позволяют сделать ряд выводов, отчего возникает еще больше вопросов…
– Геноцид в Руанде, – сказала Анника. – Где он был тогда? Как там его зовут, Грегориус?..
– Грегуар Макуза, – подсказал Халениус и кивнул. – Точно. Подросток-тутси в Кигали в 1994-м…
– Если сейчас он находился там, – сказала Анника, – он, пожалуй, уже жил в Кении.
– Правильно.
Анника поежилась, поднялась с кровати, пошла и закрыла окно.
– Биохимик, – сказала она. – Что заставило его стать похитителем?
Она села на стул.
– Он так и не закончил, – сообщил Халениус. – По какой-то причине бросил учебу, когда ему оставался только один семестр. Особо звезд с неба не хватал, но имел хорошие оценки и отзывы. В будущем мог стать ученым в фармацевтической промышленности.
Анника поднялась и подошла к компьютеру Халениуса.
– Покажи мне его, – попросила она.
Халениус занялся поисками нужного файла, кликая по различным посланиям и папкам. Анника стояла у него за спиной и изучала его шевелюру. Кое-где уже пробивалась седина, и она обнаружила несколько совершенно белых волосков. Его плечи были действительно огромными, широкими и мускулистыми, ей стало интересно, не занимается ли он, случайно, штангой. Анника сжала руки в кулаки, чтобы подавить внезапно возникшее желание прикоснуться к ним, почувствовать, на самом ли деле они такие твердые, какими казались сквозь ткань рубашки.
– Здесь, – сказал статс-секретарь и запустил воспроизведение фильма.
Анника подтянула к себе стул и села рядом с ним.
Видео оказалось первым из двух, выложенных в Сети. Лицо мужчины появилось на экране, нечеткое изображение немного дрожало. Халениус поставил его на паузу.
– Родился в начале 1980-х, – сказал он.
– Где-то тридцать сейчас, – констатировала Анника.
– Возможно, старше, – сказал Халениус и скосил глаза, внимательно изучая картинку.
– Или моложе, – предположила Анника.
Они какое-то время молча рассматривали грубые черты мужчины на экране.
– Тутси, – нарушила тишину Анника. – Вторая народность называется хуту, не так ли? В чем, собственно, отличие между ними?
– Никто не знает больше, там все менялось со временем. Речь идет о классовом разделении в какой-то мере.
– И тутси были привилегированными?
– Бельгийцы, получившие Руанду в качестве протектората в 1916 году, усилили различия между обеими народностями, введя паспорта с "расовой принадлежностью" и дав тутси лучшую работу и более высокий статус.
Анника нажала воспроизведение, и высокий голос зазвучал снова.
"Фикх Джихад" взял в заложники семь делегатов ЕС в качестве наказания за зло и высокомерие западного мира…"
Она закрыла глаза. Без английского перевода звучавшие сейчас слова ничего для нее не значили. Они напоминали песню на языке банту, которую ей вряд ли еще когда-либо было суждено услышать в жизни, оду о преступлении, которое могло преследовать ее вечно. "Аллах Акбар", – закончилась песня, а потом воцарилась тишина.
– Последнее не на киньяруанда, а по-арабски, – объяснил Халениус.
– Аллах велик, – сказала Анника.
– Собственно, "величайший" или "самый великий". Первая фраза всех исламских молитв, введенная самим пророком Мухаммадом.
Анника прищурилась на черный экран.
– Руандийцы ведь не мусульмане?
Халениус немного отъехал на кресле от стола и почесал голову.
– Их было мало до геноцида, но христианские лидеры собственноручно изменили ситуацию. Множество священников, монахов и монахинь принимали участие в убийствах тутси, тогда как мусульмане защищали их.
– Хотя их же крестили? – сказала Анника.
– Определенную часть, но это особо не помогло возродить доверие к христианству. Люди стали массово переходить в ислам, сегодня примерно пятьдесят процентов населения Руанды мусульмане.
– Отмотай фильм немного назад, – попросила Анника.
– Я фактически не знаю, как это делается… – признался Халениус.
Анника потянулась вперед и взяла у него мышь. С ее помощью она передвинула квадратик на пару секунд от конца, туда, где мужчина в тюрбане таращился в камеру маленькими бесстрастными глазами.
Действительно ли она видела зло перед собой? В чистом виде, без прикрас? Орудие власти и подчинения, которое домашние тираны, и диктаторы, и террористы использовали с одинаковой для всех маньяков уверенностью в собственном праве распоряжаться чужими жизнями: "Ты сделаешь, как я говорю, иначе я убью тебя". Или речь шла о чем-то ином, апатии, скуке, желании заниматься хоть чем-то за неимением другого? Как в случае Усамы бен Ладена, худого как мощи сына саудовского богача, хоть немного воспрянувшего духом, когда выиграл борьбу с Советским Союзом в горах Афганистана, когда война уже подходила к концу, стал военным героем, толком не понюхав пороха, и поэтому ему пришлось искать для себя нечто новое, в чем он преуспел, начав абсолютно самостоятельно войну против врага, о котором он знал не слишком много, окрестив его "Великим Сатаной". Или других молодых людей без цели и смысла жизни, в один прекрасный день получавших стимул вставать по утрам, когда у них, например, появлялась возможность сражаться за Бога, которого они сами себе придумывали.
– Этот фильм также выложили на сервере в Могадишо?
– Нет, – ответил Халениус. – Он появился из Кисмайо, сомалийского города, расположенного на побережье Индийского океана. Этот город находится в двухстах – двухстах пятидесяти километрах от Либоя.
– Так в чем разница? Что это означает чисто практически? Похитители находились в разных местах, выкладывая фильмы? Или они могут управлять подобным на расстоянии? Что они используют в качестве средства связи – спутниковые телефоны, или мобильники, или какой-то беспроводной Интернет?
Халениус почесал голову снова.
– Мне объясняли это дело, но я, честно говоря, не в состоянии воспроизвести…
Анника не смогла сдержать улыбку.
– Попробуй своими словами.
– Нельзя даже приблизительно локализировать местоположение похитителей, исходя из того, какие серверы они использовали. Их разговоры также не удалось отследить, по крайней мере согласно полученным мною данным. Честно говоря, я не верю, что янки рассказали все известное им, у них есть привычка придерживать информацию…
Халениус прервался, поскольку кто-то начал неистово звонить в дверь. Анника рукой смахнула волосы со лба.
– Начинается кино, – сказала она.
Халениус вопросительно посмотрел на нее.
Анника вышла в прихожую. Звонок надрывался не переставая. Столь бесцеремонно и назойливо в половине одиннадцатого воскресного вечера могли вести себя только две категории людей: занимающиеся опросами общественного мнения репортеры с телевидения или журналисты вечерней газеты, и она сильно сомневалась, что кто-то из первых решил потревожить ее именно сегодня. Звонок не унимался. Она скосилась в направлении детской комнаты, Калле и Эллен могли проснуться в любую минуту. А потом сделала глубокий вдох, отперла дверь и шагнула на лестничную площадку. Фотовспышка ударила ей по глазам и на мгновение лишила зрения.
– Анника Бенгтзон, – сказал Боссе, – мы просто хотели дать тебе шанс прокомментировать статью в завтрашнем номере, которая касается…
– Будь ты проклят, Боссе! – буркнула она. – Кончай полоскать мне мозги. Тебя меньше всего интересует мой комментарий, вам нужна моя свежая фотография, как я выгляжу убитая горем.
Она повернулась к фотографу, прятавшемуся за своей аппаратурой.
– Я была достаточно несчастна? – спросила она.
– Ах, – ответил он, – может, сделаем еще одну попытку?
Она посмотрела на Боссе, чувствуя себя на удивление спокойной, тогда как у него, казалось, челюсти свело от напряжения.
– У меня нет желания вообще ничего комментировать, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты и твоя газета оставили меня в покое. Свобода слова дает мне право высказывать собственное мнение, но также и право отказаться это делать. Все правильно?
Она развернулась, собираясь вернуться в квартиру. Вспышка сверкнула у нее за спиной.
– Журналисты обязаны все выяснять, – бросил Боссе возмущенно.
Она остановилась, оглянулась через плечо и получила еще одну вспышку в лицо.
– Журналисты единственные сегодня, кто может безнаказанно преследовать и третировать других людей. Наверное, вы ведь будете снимать меня тайком тоже? Это запрещено для полиции и всех прочих, но только не для тебя.
Боссе заморгал, сбитый с толку.
"Сейчас я подкинула ему идею, – подумала она. – Неужели так никогда и не научусь держать язык за зубами?"
Она вошла в квартиру и закрыла дверь за собой.
Халениус шагнул в прихожую с бледным как снег лицом. Анника почувствовала, как кровь отхлынула у нее от головы и устремилась вниз, в ноги.
– Что? – спросила она и обессиленно привалилась к стене. – Что?!
– Англичанка, – сказал он. – Катерина Уилсон. Ее на шли мертвой около лагеря беженцев в Дадаабе.
Сердце Анники бухало, как большой барабан, не по этому ли поводу Боссе хотел получить ее комментарий?
– Как?..
Халениус закрыл лицо руками, потом позволил им упасть вдоль тела.
– Ее выпотрошили. Как рыбу.
Ночью любые звуки казались гораздо громче, чем днем. Они эхом отдавались от обшитых железом стен, приобретая самые разнообразные новые оттенки. Костер охранников своим грохотом не уступал водопаду, складки их одежды скрежетали, а от их шагов дрожала земля. Я лихорадочно искал угол, где мог бы спрятаться от всего этого, отыскать место, куда не долетали бы окружавшие хижину шумы, шорохи и разговоры. Они связали мне руки и ноги снова, но я все равно старался хоть как-то двигаться, катиться или ползти, однако звуки охотились за мной, преследовали меня, я не мог найти от них спасения. В конце концов, изможденный, я приземлился на темное пятно, где умер датчанин, зловоние экскрементов окружило меня, но тише не стало и здесь, пусть расстояние и увеличилось. Я же находился сейчас дальше всего от закрытого стальным листом отверстия в стене, от других хижин маниатты, от крови, которую сразу же впитала земля и которая мгновенно стала коричневой и свернулась.
Земля здесь на ощупь казалась твердой как камень, но не имела с камнем ничего общего, поскольку она жила и пожирала все, что попадало на нее, кровь, и мочу, и рвотные массы. Она глотала их и прятала в себе, не делая ничему исключения, хранила все в своих недрах и превращала в яд и желчь. Они попытались заставить меня есть, но я швырнул еду на землю. Они не принудят меня больше ничего делать. Ничего. Ничего. Я вернул еду и воду земле, в ее вонючее чрево, и никогда больше не прикоснусь к их дерьму, к их подлостям. Ее глаза неотступно преследовали меня, остекленевшие от боли, но все равно полные презрения и осуждения. Они смотрели на меня из каждого угла.
А звуки были такими громкими, и я не мог найти спасения от них.