И потом ей требовалось проверить, не выросли ли дети из своих нарядов, предназначенных для праздника Люсии. За день до 13 декабря вся Швеция старательно пылесосила платья Люсии и костюмы гномов, и ей обязательно следовало купить новые как можно быстрее. Хотя Калле, пожалуй, не захочет больше быть гномом. И в их новой американской школе, наверное, не отмечали этот праздник таким же образом, как в шведских школах.
Она взяла мобильник и позвонила на домашний номер Берит. Ответил ее муж Торд.
– Не приезжай и не забирай их слишком рано, – сказал он. – Мы собираемся на рыбалку.
Потом трубку взял Калле.
– Ты не знаешь, у вас будет шествие Люсии в школе в этом году? – спросила Анника.
– Мама, – сказал Калле, – папа сто раз обещал, что мы поедем в Норвегию и будем ловить форель в Рандсфьордене, если он больше не вернется домой, можно я съезжу с Тордом тогда?
Анника вздохнула и сказала:
– Конечно.
– Ура-а! – закричал Калле и передал трубку Эллен.
– Мама, давай возьмем собачку? Она просто золото, ее зовут Сорайя.
– Вам хорошо у Берит и Торда? – спросила Анника.
– Пожалуйста! Только одну маленькую собачку.
– Я скоро приеду и заберу вас. Воспользуйся случаем и пока поиграй с Сорайей. И мы сможем приехать и навестить ее еще много раз.
– Нам надо на рыбалку сейчас, – сказала девочка и с шумом положила телефон.
Она слышала звук приближавшихся шагов, а потом шум, когда трубку подняли снова.
– Здесь все идет своим чередом, – сказала Берит.
– Чем я могу отблагодарить тебя? – спросила Анника устало.
– Как там у вас дела?
– Не знаю, – ответила Анника. – Мы не слышали ничего больше. Я договорилась с Шюманом, что буду записывать и снимать все, а потом мы посмотрим, что можно опубликовать, когда эта жуткая история закончится.
– Звучит как хорошая сделка, – констатировала Берит. – Скажи обязательно, если тебе понадобится помощь.
Анника заметила, что кто-то рисовал мелом на обоях.
– Где они будут ловить рыбу? Разве озеро не покрыто льдом?
– У Торда есть лунка около окуневой отмели, он не дает ей замерзать всю зиму…
Они закончили разговор, но Анника еще какое-то время сидела с телефоном в руке. Потом она поднялась на свинцовых ногах и подошла к бельевым шкафам, открыла первый из них, стояла и смотрела на беспорядок внутри. Вся старая детская одежда сгорела, однако Калле и Эллен успели прилично вырасти и после этого. В самом низу лежал маленький наряд Бэтмена, Анника достала его и подержала перед собой, надо же, он остался. Она положила его на кровать Калле, в кучу того, что собиралась сохранить. Потом извлекла свитер с поездом, его Биргитта связала на день рождения Калле, когда тому исполнилось три года. Ее сестра была невероятной рукодельницей. Он лежал у бабушки в Ваксхольме и поэтому пережил пожар и сейчас попал в компанию к наряду Бэтмена. Платье принцессы, которое купила София Гренборг, Анника выбросила. Старые пижамы, непарные носки и застиранные футболки также отправились в кучу, предназначенную в мусор, кое-что смогло вернуться назад на вешалки и в ящики.
Она до половины разобралась с первым шкафом, когда Халениус постучал в дверь.
– Ролик пришел, – сказал он.
Он предложил Аннике сесть в офисное кресло в спальне, компьютер стоял на письменном столе перед ней. Экран был черный. Маленький белый треугольник в белом кругу показывал, что видео загружено и поставлено на паузу.
– Ничего опасного, – сказал Халениус. – Я посмотрел его. Все по стандартной схеме, коротко и ясно. Ничего странного или неприятного. Съемку сделали вчера, это ты увидишь.
Анника вцепилась руками в крышку стола.
– Это точно то, чего мы и ожидали, – продолжил Халениус и опустился на колено рядом с ней. – Наши злодеи явно учились в школе похитителей. Они занимались подобным и раньше. Томас спал практически под открытым небом и в спартанских условиях провел почти неделю, это сразу бросается в глаза. Не пугайся его небритого вида. Сам текст послания, собственно, не играет никакой роли, главное, он жив и выглядит сравнительно хорошо. Я включаю?
Анника кивнула.
Картинка задрожала, экран осветился, а потом на нем появилось испуганное лицо.
У Анники перехватило дыхание.
– Боже, что они с ним сделали? – сказала она и показала на левый глаз Томаса. Он полностью заплыл, абсолютно красное веко распухло до неимоверной величины.
Халениус кликнул по экрану и остановил изображение.
– Выглядит как укус насекомого, – сказал он. – Пожалуй, москита или какой-то другой летучей твари. Но у него нет следов насилия на лице. Ты видишь, что он небрит?
Анника кивнула снова. Она вытянула руку и прикоснулась к экрану, провела по щеке мужа.
– На нем гейская рубашка, – сказала она. – Он действительно хотел произвести впечатление на нее.
– Мне продолжать?
– Подожди, – сказала Анника.
Она отодвинула стул и побежала в детскую комнату, взяла позаимствованную в редакции видеокамеру и быстро вернулась с ней в спальню.
– Снимай меня, пока я буду смотреть видео, – сказала она Халениусу и протянула камеру. – Ты сможешь это сделать?
Халениус моргнул от удивления.
– Зачем?
– Ради трех миллионов. Или мне принести треногу?
– Давай сюда камеру.
Она села прямо перед компьютером, поправила волосы и снова уставилась на испуганный взгляд Томаса. Он выглядел напуганным до смерти. Его волосы были темными от пота, лицо бледное, глаза налиты кровью и широко открыты. Он сидел на фоне темно-коричневой стены, чего-то полосатого. Ковер? Или сырость позаботилась о краске?
– Он напоминает Дэниела Перла, – сказала Анника. – Думает, что они обезглавят его. Ты включил камеру?
– Ах, я не знаю толком, как это делают…
Анника взяла камеру и нажала на кнопку "Play".
– Просто направь и держи, – сказала она и снова повернулась к картинке на экране.
Она встретилась взглядом с Томасом.
"Я делаю это, – подумала она, – для нас".
– Утро воскресенья, – громко сказала она в пространство. – Мы только сейчас получили видеофильм от похитителей, так называемое proof of life, доказательство жизни, которое показывает, что муж по-прежнему жив. Я еще не смотрела фильм. Сейчас я запускаю его…
Она наклонилась вперед и кликнула мышкой.
Картинка немного дергалась. Томас заморгал, когда сильный свет осветил его лицо. Он скосился вверх, вправо, пожалуй, кто-то стоял там. Возможно, направлял на него оружие. В руках он держал лист бумаги. Его кисти выглядели красными и опухшими.
"Сегодня 26 ноября", – сказал Томас по-английски.
Анника наклонилась и максимально увеличила громкость. Звук оставлял желать лучшего, слова было трудно разобрать. Их сопровождал треск и гул, словно дул сильный ветер. Она слышала, как видеокамера жужжала рядом с ней.
"Сегодня утром в Атлантику упал французский самолет", – продолжил Томас.
Халениус нажал на паузу.
– В распоряжении грабителей нет никаких свежих газет, – сказал он. – Иначе это же самый обычный способ доказать, что заложник жив в конкретный момент времени. Взамен они явно приказали ему рассказать о том, о чем он иначе не мог бы знать.
– Ты снимаешь? – спросила Анника.
– Да, черт побери, – ответил Халениус.
Видео продолжилось.
"Я чувствую себя хорошо, – произнес Томас хриплым голосом. – Со мной хорошо обращаются".
Анника показала на точку на лбу Томаса:
– Кто-то ползает там, по-моему, паук.
Он водил пальцем по бумаге, в то время как паук прогуливался у самой кромки его волос, и читал про себя несколько секунд.
"Я хотел бы призвать все европейские правительства прислушаться к требованиям… – Он поднес листок ближе к лицу и прищурился от сильного света лампы. – "Фик… Фикх Джихад", прислушаться к требованиям… об открытии границ и разделе ресурсов. Мы стоим на пороге нового времени".
– Это политическое послание, – пробормотал Халениус.
"Я хотел бы также подчеркнуть, что очень важно быстро договориться относительно суммы выкупа. Если европейские лидеры не прислушаются, я умру. Если вы не заплатите, я умру. Аллах велик".
Он опустил листок и посмотрел вверх, вправо. Картинка стала черной.
– Там кто-то стоит, – сказала Анника и показала в правую сторону от того места на экране, где мгновение назад находился Томас.
– Могу я закончить снимать сейчас?
– Еще немного, – ответила Анника и повернулась к Халениусу.
У нее возникло странное ощущение, что объектив камеры управляет ею, ее словно втянуло в эту черную дыру, и она оказалась в параллельной реальности, где конечный результат зависел не от каких-то абсолютно сумасшедших сомалийских пиратов, а от нее самой, где главную роль играла ее собственная способность сконцентрироваться на выполнении стоявшей перед ней задачи.
– По его словам, с ним обращаются хорошо, – сказала она тихо, – но я не верю ему. Его заставили так говорить. По-моему, ему ужасно плохо.
Она посмотрела на Халениуса.
– Сейчас ты можешь закончить.
Он опустил камеру. Анника выключила ее.
– Англичане проанализируют этот фильм, – сказал Халениус. – Они попытаются вытащить максимум информации из того, что не видишь и не слышишь в первый момент, из фоновых звуков, деталей на картинке, всего такого.
– Когда он пришел? – спросила Анника.
– В одиннадцать двадцать семь. Двадцать минут назад. Я посмотрел его, переслал англичанам и привел тебя.
Она отложила камеру в сторону.
– Я поеду и привезу детей, – сказала она.
Одиннадцатичасовая встреча подошла к концу. Настроение, на взгляд Шюмана, было излишне возбужденное, слишком много похлопываний по спине, перебор плохих шуток, но так случалось всегда, когда у них в руках оказывалось нечто по-настоящему реальное, и под этим он обычно подразумевал не тщательное отслеживание крупных мировых событий или трагических природных катастроф, а сенсации из тех, какие появлялись в недрах его собственной редакции, в головах шефов новостей или в ходе встреч вроде этой. И конечно, причиной их оживления стал серийный убийца, приобретавший все более конкретные очертания. Не потому, что женщин убивали, естественно, а поскольку газета попробовала выдать желаемое за действительное и оказалась права. "Конкурент" еще не сказал своего слова, но это было только вопросом времени. Они там на своем конце города наверняка сейчас волосы на себе рвали и отчаянно искали, как им пристроиться ко всей истории и одновременно не показать, что они безнадежно отстали.
– О’кей, – сказал он, стараясь придать строгости своему голосу. – Давайте быстро повторим, что у нас на первых позициях?
Компанию ему составляли шефы всех версий его издания и всех разделов, включая спорт, новости и прочих, а также его заместитель. И первой подала голос маленькая девица из "Развлечений", чье имя он никак не мог запомнить.
– Слухи о том, что Бенни Андерссон возглавит Евровидение, – сказала она.
Шюман кивнул и вздохнул про себя, почему, черт побери, Бенни из группы АББА должен взвалить на себя такую ношу? Которая вообще-то сейчас покоилась на плечах бывшего шефа спортивного раздела "Квельспрессен"?
Он призывно посмотрел на "главного спортсмена" своей газеты, Хассе.
– "Милан" встречается с "Ювентусом" сегодня вечером, и Златан Ибрагимович играет, а это всегда событие, – сообщил тот.
Слабовато, но ладно.
– Новости?
Патрик потянулся:
– Помимо серийного убийцы у нас есть парень, который пролежал мертвым в своей квартире три года, и никто не заметил этого и не хватился его. И потом сигнал о том, что министр финансов обновил свою шикарную квартиру, используя незаконную рабочую силу.
Он хлопнул ладонью по ладони своего зама, молодого дарования по имени Брутус, и Шюман постучал по столу.
– Нам также необходимо отслеживать развитие событий в истории с похищением в Восточной Африке, – сказал он, и Патрик простонал.
– Там же ничего не происходит, – возразил он, – пока тема исчерпана, никаких фотографий, никакой информации, пустой номер.
Шюман поднялся и, покинув совещательную комнату, направился в свой стеклянный закуток.
Его беспокоила история с мертвыми женщинами.
Едва он пришел на работу утром и еще не успел снять с себя куртку, позвонил офисный телефон: это была мать убитой Лены. Раздраженная, шокированная, расстроенная, она плакала, однако не впадала в истерику и говорила дрожащим голосом, но ясно и довольно связно.
– Это никакой не серийный убийца, – заявила она. – А Густав, лентяй, с которым она была одно время. Он преследовал ее, пока она окончательно его не отшила, с той поры прошло уже много месяцев, все произошло в июле, в конце июля.
– Это, значит, отец девочек, который…
– Нет, нет, не Оскар, у Лены всегда были замечательные отношения с Оскаром, я имею в виду парня, пришедшего к ней на прием, он еще проходил длительный курс лечения, проблемы со спиной… Он отказывался понимать, что их отношения закончились. И что Лена делала бы с ним? Еще одна статья расходов, вот и все, на что он…
– Он бил ее? – спросил Шюман, вопреки всему читавший брошюрки кризисных центров для женщин.
– Если бы он только осмелился, – сказала мать. – Тогда Лена сразу же посадила бы его. Она была не из тех, кто спускает подобное.
– Она заявляла в полицию на этого мужчину?
– За что?
– Ну, по твоим словам, он ведь преследовал ее?
Мать убитой женщины всхлипнула.
– Она и слушать не хотела об этом, говорила, что в конце концов ему надоест и здесь не о чем беспокоиться. И видишь, чем все закончилось!
Мать Лены разрыдалась. Шюман слушал. Отчаявшиеся люди нисколько не беспокоили его. Пожалуй, сочувствие к пострадавшим исчезло у него за все годы работы. В каком-то смысле он стал жертвой профессионального заболевания в результате того, что слишком долго обличал и призывал к ответу, да и административные обязанности требовали определенной черствости.
– Мы поделились только подозрениями полиции, – сказал он. – Естественно, расследование будет проводиться объективно. Если виноват данный мужчина…
– Его зовут Густав.
–…его арестуют, и он получит по заслугам, но если речь идет о ком-то другом, то того осудят…
Мать высморкалась.
– Ты думаешь?
– Большинство убийств раскрывают, – сказал Шюман уверенным голосом и понадеялся, что он прав.
На этом месте они прекратили разговор, но беспокойство по-прежнему не покидало его.
А вдруг все убийства женщин относились к самым обычным историям? Статистика упрямо указывала в этом направлении. Жертва, оружие, способ действия, мотив: мужчина не может больше распоряжаться женщиной, убивает ее хлебным ножом дома или в непосредственной близости от него. Сейчас даже не понадобились разглагольствования Анники Бенгтзон о журналистской этике, чтобы посеять сомнения в его душе.
По какой-то причине ему вспомнилось высказывание одного из известнейших государственных экспертов, Стига Бьёрна Льюнггрена: "Одна из самых обычных претензий в политических дебатах состоит в том, что средства массовой информации искажают действительность. И основной постулат в этих стенаниях сводится к тому, что они должны служить чем-то вроде зеркала, отражающего жизнь общества. Но это же ложное представление. Ведь массмедиа, будучи частью индустрии переживаний, обязаны скорее развлекать, чем информировать нас… Их задача – не отображать действительность, а драматизировать ее…"
Шюман посмотрел на часы.
Если уехать сейчас, он приедет домой одновременно с тем, как его жена вернется из спа-отеля.
Въезд во двор был расчищен от снега, а площадка перед домом посыпана песком. Анника припарковалась на ней, выключила зажигание и сидела в машине несколько минут. На замерзшем озере вдалеке на юге она увидела три точки: одну большую и две поменьше. И понадеялась, что рыбаки поймали несколько окушков. Тогда они смогли бы вместе поджарить их в масле и съесть с хлебом. Это было невероятно вкусно, пусть и при большом количестве костей.
Она поднялась на крыльцо и постучала ввиду отсутствия дверного звонка.
Потом повернулась и посмотрела на озеро снова.
Берит и Торд продали виллу в Тебю и купили усадьбу после того, как дети покинули родительский кров. Анника знала о существовании и другой причины для их отъезда: Берит в свое время завела интрижку с комиссаром К., переезд стал их последним шансом спасти брак. И это явно сработало.
Берит открыла дверь.
– Почему ты стоишь здесь? Почему не входишь?
Анника слабо улыбнулась:
– Слишком уж, наверное, я городская жительница.
– Они все еще на рыбалке. Вы будете есть окуней целую неделю. Кофе?
– Да, спасибо, – сказала Анника и шагнула в большую деревенскую кухню. Казалось, она сошла со страниц журналов "Красивый дом" или "Поместья и усадьбы": сосновые полы из широких досок, дровяной камин, стеновые панели жемчужного цвета, раздвижной стол, напольные часы, газовая плита фирмы "Илве" и холодильник с машиной для производства льда.
Анника расположилась за столом и наблюдала, как Берит возилась с кофейным перколятором. Она ходила дома в таком же наряде, как и в редакции: черные брюки, блузка и кофта. И ее движения были спокойными и размеренными, нацеленными на экономию сил и времени, а никак не на то, чтобы произвести впечатление на возможного зрителя.
– Ты никогда не рисуешься, – сказала Анника. – Ты всегда… такая, как есть.
Берит удивленно посмотрела на нее, замерла с ковшом для кофе в руке.
– Да брось ты. Мне тоже не чуждо это порой. Хотя не столь часто на работе. Я уже вышла из такого возраста.
Она закончила готовить кофе, выключила кофейник и поставила его на стол вместе с ложками и двумя чистыми чашками.
На нем также лежали свежие газеты, "Квельспрессен" и "Конкурент", и оба крупных утренних издания с их массивными воскресными приложениями. Анника дотронулась до них, но не стала открывать.
– Мы получили видео, – сообщила она тихо. – Proof of life. Томас выглядел просто ужасно.
Анника закрыла глаза и увидела перед собой его лицо, выпученные глаза, испуганный взгляд, мокрые от пота волосы. Ее руки задрожали, и она почувствовала, что паника вот-вот охватит ее. "Если европейские лидеры не прислушаются, я умру, если вы не заплатите, я умру". Он умрет, он умрет, он умрет, а она ничего не сможет сделать.
– О боже, – сказала она, – о боже…
Берит обошла вокруг стола, вытащила из-под него стул, села рядом с ней и заключила ее в свои объятия, а потом долго не отпускала.
– Все пройдет, – сказала она. – В один прекрасный день это закончится. Ты справишься.
Анника заставила себя дышать нормально, чтобы воспрепятствовать перенасыщению крови кислородом и тем самым избежать дрожи в руках, головокружения и учащенного сердцебиения.
– Это так омерзительно, – прошептала она. – Я абсолютно беспомощна.
Берит протянула ей кусок бумажного полотенца, и Анника высморкалась в него громко.
– Я, пожалуй, в состоянии представить это, – сказала Берит, – но не понять.
Анника закрыла глаза костяшками пальцев.