Действительно, нравы у челноков были самые свободные. Многие из дам ударялись в безумное распутство. Матери семейств вытворяли такое, что их мужьям и не снилось. Александр – наш руководитель группы – поведал, что в этой поездке есть три подруги. Молодые симпатичные женщины лет тридцати. Их мужья работали в ФСК, преемнице КГБ. Так вот каждый из трёх чекистов, провожавших жён, незаметно для двух других подходил к нему и, указывая на подруг жены, шептал, примерно, одно и то же: "Послушай, парень, вот тех двух пусть там хоть порвут. А вот эту, мою, смотри, чтоб никто не тронул. Понял?". И Саша послушно кивал. Кстати, куролесили все три подруги вместе, не стесняясь друг друга, да так, что я и представить себе не мог. Казалось, они хотели испить разврат до последней капли, будто завтра наступит апокалипсис. У меня сложилось впечатление, что, тем самым, дамы связали себя круговой порукой. Ни одна из них теперь не могла проговориться.
Я невольно ухмыльнулся, когда по прилёту чекисты, поочерёдно "допрашивали" руководителя группы. Причём, один из них был как раз наш с Аликом обидчик, "конфисковавший" весь антиквариат. Естественно, о проделках офицерских жён Саша умолчал. Да и как было не умолчать, если мы вместе составили им компанию в посещении турецкой бани. Так что "рога" у нечистого на руку офицера подросли и с моей помощью. Глядя на него, я даже представил, как он потирает "чистыми руками" заиндевевшие от "холодной головы" рога под стук "горячего сердца". Позже, когда я подробно поведал об этом Алику, он смеялся до слёз, а потом, вытирая глаза, сказал: "Вот и отомстили. Значит, карма у этого крохобора такая. Знаешь, лучше потерять пять с половиной штук баксов, чем всю жизнь жить с такой шлюхой".
А ещё была в группе разбитная одинокая тётка лет сорока пяти, армянка. Звали её Лида. Внешность привлекательностью не отличалась. Она возила в Россию тюль и другие ткани. Не стесняясь, Лида рассказывала, что сбивает цену на товар, отдаваясь хозяину магазина прямо там, в комнате отдыха. "Тут вам и деньги, и удовольствие", – хохотала она. Но однажды случился у Лиды "прокол". По ошибке она приняла продавца за хозяина и переспала с ним. Неудивительно, что никаких скидок в тот раз она не получила. Впрочем, благодаря "шароварному радио" молва об умелой торговке быстро распространилась среди местного купечества, и Лида быстро наверстала упущенную выгоду. Сначала я в это не поверил, но потом понял, что прожжённая челночница говорила правду. Да и какой смысл было ей врать?
Весть о том, что мы с Сергеем идём смотреть "красный квартал" быстро разнеслась среди наших соотечественников, и к нам присоединилось ещё восемь человек.
Рабочие обители "жриц любви" находились в старом портовом районе Каракёй. Пока мы туда шли, выяснилось, что был среди нас один парень высокого роста и крепкого телосложения, не спавший с женщиной с тех самых пор, как у его жены обнаружили онкологию. По словам Толика, он приехал в Стамбул, чтобы заработать денег на дорогие импортные лекарства. Он смотрел на нас жалостливыми глазами. Первым не выдержал Сергей.
– Ладно, – махнул он рукой и вынул из кармана двадцать баксов. – Всё что могу… Скидывайтесь, ребята. Такой богатырь и целый год без бабы? Надо исправить.
– Только пусть он потом всё нам расскажет! – внёс предложение мужик лет сорока и расстался с десятью долларами.
– И самым подробнейшим образом! – согласился я и добавил ещё пять.
– Доброе дело! – прокомментировал высокий, худой очкарик (учитель физики) и тоже положил зелёную банкноту с Авраамом Линкольном.
Мы насобирали, как раз, пятьдесят долларов. Деньги перекочевали к Толику, и он зарделся от предвкушения близкого удовольствия.
– Ну что, Толян, – улыбнулся Сергей, – пойдём выбирать тебе зазнобу. Каких предпочитаешь? Блондинок или брюнеток?
– Люблю чёрненьких.
На входе в квартал стояла полиция. Сюда не пропускали пьяных и людей с сумками или пакетами, поскольку в них могли быть бутылки с алкоголем.
Сергей рассказал, что проституция в Турции официально разрешена ещё со времён Ататюрка.
– Здесь, как в магазине, везде стоят кассовые аппараты. Заплатил, чек, пожалуйста, забираешь даму и поднимаешься наверх, – объяснял он. – Да сам сейчас всё увидишь.
А тут было на кого посмотреть! Все путаны, будто женщины-манекены, находились за толстым стеклом. Одни сидели на высоких барных стульях, другие полуобнажённые лежали на диванах, третьи, одетые в прозрачные пеньюары, ходили на высоких каблуках, демонстрируя прелести фигуры. Каждый день выбиралась новая "королева дня". Рядом с её окном висела роза, и стекло всегда было облеплено мужскими головами. Самый разный люд: моряки, калеки, убогие и просто полусумасшедшие глазели на красавицу, мечтая оказаться с ней в одной постели. Я подошёл к витрине, встретился с ней взглядом и невольно залюбовался. Дама, и в самом деле, была очаровательна. И вдруг она поманила меня пальцем. Все стали кричать, поздравлять меня, хлопать по плечу и подталкивать к входной двери. Я растерялся, смутился и отошёл. Оказывается, только "королева" имела право выбрать из зрителей понравившегося мужчину и отдаться ему бесплатно. Фортуна улыбнулась мне, а я постыдно отступил. Зато Толик не постеснялся. Он выбрал себе мулатку и поднялся в комнату. Их не было минут двадцать. Посмеиваясь, парни стали выдвигать разного рода версии задержки. Наконец, он появился. Ожидая устного пересказа "Эммануэли" или на худой конец "Греческой смоковницы", мы тут же бросились к нему с расспросами, но Толик окинул всех презрительным взглядом, хмыкнул и ушёл в отель.
Уже в самолёте, изрядно подпив, он нагло хохотал, рассказывая Лиде, как "развёл" нас на пятьдесят баксов. Мы сидели и молчали. Сергей дважды порывался набить ему морду, но ребята не дали. Больше этого Толика я никогда не видел.
Глава 5
Знаки судьбы, или пятница, 13
Через несколько дней после моего возвращения домой мне посоветовали слетать в Сирию, в Алеппо. На следующей неделе должен был состояться первый рейс местной авиакомпании.
В этой древней стране можно было сделать неплохой бизнес. Челноки убеждали, что сирийский "выхлоп" от товара гораздо выше, чем турецкий, потому что тамошние вещи выглядят почти как турецкие, но из-за плохого качества, стоят гораздо дешевле. Конечно, покупатели рано или поздно это поймут, но пока они разберутся, пройдёт немало времени, деньги обернутся, заработок вырастет. Правда, знающие люди не советовали связываться ни с обувью, ни с трикотажем.
Ленка, любовница Алика, доверительно сообщила ему, что в Сирии надо покупать только ткани для штор или тюль. Эта продукция всегда отменного качества и сравнительно недорогая. Именно ею торговали местные сирийские студенты, обучающиеся в нашем медицинском институте.
Пустым в Сирию ехать было глупо, и я отправился на Верхний рынок. Там, в одном из магазинов продавали детские игрушечные наганы. Их делали на бывшем военном заводе. Говорили, что за границей эти пистолетики охотно покупают.
Осень приходит в Красноленинск незаметно, как заглядывает в гости старость или наведывается тяжёлая болезнь. Небо мгновенно теряет летнюю синь и хмурится скучным серым цветом, будто на палитре невидимого художника не осталось ни одной яркой краски. Холодный ветер забивает сухую листву под колёса оставленных на ночь разномастных легковушек. Пахнет дождём и грибами.
Новый день – новые заботы. Упрятав лица в поднятые воротники плащей и курток, горожане торопятся куда-то, безразлично проходя мимо фасадов старых добротных особняков вросших по пояс в булыжные мостовые старых улиц. Правда, над тем речным, чешуйчатым камнем лежит уже не один слой асфальта и потому эти величественные домовладения, построенные когда-то собственным иждивением купцов, надворных советников и зажиточных мещан, сегодня кажутся одинокими сгорбленными стариками. А те из них, кого лишили ставней, смотрят виновато-пристыженно своими глазами-окнами и будто просят у нас прощения за свой неприглядный вид. Оно и понятно: дом без ставней – что купец первой гильдии без усов. Старый город с его тихими улочками, душистой сиренью в палисадниках и утренним криком молочницы ушёл безвозвратно. А жаль…Ведомый этими грустными мыслями, я плёлся к Верхнему базару.
У самого входа в рынок я заметил опрятно одетую пожилую русскую женщину. Она явно не вписывалась в говорливую массу торгашей из одной бывшей Союзной республики, навязчиво предлагавших товар каждому встречному. Сам не знаю, почему я направился к ней. На прилавке лежало совсем немного вещей: какая-то потрёпанная книжонка, совсем новый плотницкий рубанок и неровные куски металла похожего на медь. Книга оказалась до боли знакомой – "Грибы в Красноленинском крае", выпущена ещё в 1975-м году.
– Возьми, парень, отдам недорого, – старушка подняла на меня полные грусти глаза. – Сколько? – Рубликов пятьсот не дадите? Я открыл форзац и прочёл надпись: "На память грибнику И. Н. Г-ву от П-ва А. И. 27.XI – 75 г." – А рубанок? – Семь тысяч. – Хорошо, – кивнул я и полез в карман. – А медь…медь вам не нужна? От ревматизма она, знаете ли, спасает. Это ещё муженёк мой, родименький, для меня собирал и выпаивал. Он ушёл недавно, а я вот пока осталась. Пенсия маленькая – тяжело. Плотничать он любил, а рубанок прямо перед самой смертью купил – радовался очень. За грибами в этом году всего один разок сходил – не успел больше, – женщина теребила край косынки и с надеждой смотрела на меня. – Возьми, сынок, медь, тебе пригодится. – Нет, спасибо, мне она без надобности, – я отдал ей деньги, забрал покупки и быстро удалился.
Потом, уже купив две сумки игрушек, я никак не мог отделаться от разъедавшего душу горького чувства вины. Мне было совестно и так неловко, как будто в храме я забыл снять шапку. Вскоре я вышел на улицу и, полный праведных устремлений, подался всё к тем же рядам. Но на том самом месте уже стоял какой-то парень – то ли Гарик, то ли Ашот – и настоятельно рекомендовал мне приобрести средство от тараканов. А я всё смотрел по сторонам и пытался отыскать знакомое лицо, но старушки нигде не было. И только неугомонный ветер раскачивал верхушки старых тополей, помнящих то время, когда площадь перед Тюремным замком, именовалась Петропавловской. Дома я сам никак не мог взять в толк, зачем это я купил эти бесполезные предметы, если за грибами ходил только в армии и уж тем более, никогда не плотничал. Признаться, я и сам не знаю…. Наверное, обидно стало, что вещи живут дольше людей. Я курил и злился. И на себя, что не купил медь, и на страну, в которой её престарелым гражданам приходится продавать память о своих близких.
Неожиданно позвонили в дверь. Так, тремя короткими звонками, обозначает себя только Алик. Я не ошибся. Только лица на нём не было.
– Что-то случилось? – спросил я.
Он молча кивнул, прошёл в комнату и стал рассказывать:
– Этот вечер я должен был провести с Ленкой. Её муж – этот костолом мусорской – в командировку собрался на своей машине. Ленка мне все уши прожужжала, что у неё целая порнографическая видеотека появилась. Мусора делали обыск у какого-то коммерсанта, ну и прихватили заодно кучу видеокассет, якобы проверить, нет ли там оснований для возбуждения уголовного дела за разврат малолетних. Рассказывала, кстати, что после того обыска её майор запил с горя.
– А ему-то что?
– Да они у этого коммерсанта сто тысяч баксов наличными нашли в тайнике за книгами. Вот Ленкин СОБРовец и расстроился, что когда ввалился в чужую квартиру не долбанул сонного хозяина прикладом в лоб, якобы при попытке оказать сопротивление. Глядишь, бизнесмен и окочурился бы. А бабло они бы с опером поделили. Следак к тому времени ещё не подъехал. Так что никто бы ничего и не доказал потом.
– А ты тут причём?
– Я-то как раз и не причём. Просто Ленка меня к себе звала сегодня. Я уже и рубашку начал гладить. А она всё названивает мне по телефону, торопит, мол, стол накрыла, кассетку порнушную про Екатерину II приготовила. Говорит, покушаем, фильмец посмотрим и всё такое… Заболтался я с ней и прожёг рубашку. Пришлось гладить другую. Только оделся – у меня шланг с унитазного бочка сорвало. Вода хлыщет. Я давай вытирать быстрее, чтобы нижних соседей не затопить. Тут опять Ленка звонит, говорит, что не вытерпела уже сама начала кассету смотреть. Приходи, говорит, хочу тебя… Только я справился с краном, слышу на кухне, как бабахнет что-то, смотрю – колонка газовая взорвалась. Я газ перекрыл и знакомому мастеру позвонил. Он пришёл только через час. Пока сделали – уже девять вечера. Ну, думаю, теперь пойду к Ленке. Только стал выходить – телефон затрещал. Опять она. Шепчет скороговоркой: "Муж с полдороги вернулся. Машина у него сломалась, и его назад на буксире притащили. Он в душе моется. Еле успела со стола еду в холодильник убрать. Всё, кладу трубку". …Вот такие дела. Вышел я тогда на улицу и поплёлся к её дому. Стою, курю, смотрю на зарешечённые окна второго этажа и представляю, чтобы со мной этот вооружённый горилла сделал, если бы застал в собственной кровати и со своей женой. Я бы даже выпрыгнуть в окно не сумел. Нет, я бы, конечно, оттуда выбрался, но только через свои внутренности, которые он бы намотал на эти решётки. Веришь, у меня до сих пор руки трясутся. – Он помолчал и добавил: – И понял я тогда, Валера, что неспроста я рубашку прожёг, да и кран в ванной совсем не случайно сорвало, и колонка не просто так взорвалась. Это были знаки судьбы.
– Да, повезло тебе. Не то, что мне в прошлом году.
– Это когда ты пошёл ту кралю из "Провокации" провожать?
– Да…
Невольно мысли перенесли меня почти на год назад. Пятничный вечер пятницы 13-го декабря не предвещал ничего плохого. Мы с Аликом после окончания скучной рабочей недели сидели за столиком местного ночного клуба, как пророчески оказалось, с нехорошим названием "Провокация" и мирно тянули коктейли, выбирая, с кем сегодня придется коротать ночь. Она подошла сама и пригласила на танец. На вид ей было чуть более двадцати. Мы кружили весь вечер. Её звали Лиля. Прекрасное, как летняя прохлада, имя. Я веселил её анекдотами, врал как всегда, уверял, что учился на художника, и писал с натуры. Пересказывал ей один из рассказов не то Чехова, не то Куприна… Говорил, что у нас была одна натурщица, которая начала работать с момента открытия художественного училища и в свои шестьдесят обычно засыпала в кресле, пока мы пытались изобразить её обвислые формы. Она так и умерла в кресле во время сеанса, а мы еще два часа рисовали мертвое уже тело. После этих страшных деталей она прижалась ко мне в танце и прошептала в самое ухо, что мы сейчас убежим от моих и её друзей, поедем к ней, и там, у неё дома, я должен обязательно написать её обнажённой. – Только ладно я буду живой и страстной натурщицей? – кокетливо спросила Лиля и сама заразительно и громко засмеялась. Такси, казалось, на крыльях подлетело к огромному особняку, напоминающему средневековую крепость с характерными готическими формами. Темные глазницы полукруглых окон четырёхэтажного строения с куполами и башенками слегка поубавили моё лирическое настроение. – Ну, что стал? Пойдем, художник, в замок, – взяв мою руку в свою маленькую и теплую ладонь, прощебетала новая спутница. Уже в прихожей я ощутил смутное беспокойство. В детстве, после того как мой сверстник – восьмилетний сосед Колька – случайно, нажав на курок отцовского ружья, снёс на моих глазах себе полчерепа, я обнаружил у себя уникальную способность чувствовать наличие оружия в любом помещении. Например, если в каком-нибудь незнакомом доме хранилось огнестрельное оружие, то мне передавалось чувство тревоги. Так было и на этот раз. Мелкая противная дрожь покрыла всё мое тело. – Послушай, а чей это дом? – пытался я выяснить у девушки. – Мой. Мне его папик подарил, – с легкой усмешкой уверено ответила она. – А где он сейчас? Твой отец? – не попадая зуб на зуб, от частых прерывистых содроганий, с трудом произнес я. – Он уехал очень и очень далеко, – хохотнула она. – Да перестань ты трястись, пойдем на кухню, посидим. Мы пили какой-то очень дорогой итальянский ликер из алоэ, я пытался рассказывать старые одесские анекдоты про Сару и Абрама, но получалось как-то не убедительно. Лиля, по-видимому, заметила моё волнение и предложила неплохую, как ей казалось, игру. Она принесла "Полароид" и отдала его мне. – А сейчас, господин художник, мы проведем фотосессию для журнала "Playboy" – кокетливо, почти пропела красавица и скрылась в соседней комнате. Через минуту она вновь появилась в коротком халатике и дорогом нижем белье.
Лиля позировала, а я снимал и громко хохотал вместе с ней. Сдерживать страсть и желание было всё трудней… но вдруг посреди комнаты вырос небольшой толстый человек со стеклянными глазами. Это и был "папик", но, судя по возрасту, родителем он ей явно не доводился. Упитанный коротышка подошёл ко мне и резко ударил под дых. Я упал. Он тут же стал безжалостно бить Лилю, не обращая никакого внимания на меня. Она рыдала и клялась, что между нами ничего не было. А потом, обезумев от ревности, он стал заставлять её позировать с окровавленным лицом и сам делал снимки. Фотографии жужжа, падали на пол. Я не сдержался и потребовал прекратить издевательства. Толстяк быстро достал из шкафа пистолет, передёрнул затвор, но не выстрелил – нет, он ударил меня рукояткой в лицо. Больше ничего не помню. Очнулся уже в багажнике автомобиля… Какая-то лесополоса, заснеженные поля… Я выпрыгнул из багажника и почти по колено увяз в снегу. Туфли быстро наполнились мокрой жижей. Он что-то кричал, а потом поставил меня на колени, заставив громко считать до десяти. Я чувствовал каждой клеткой своего разума как вместе со счетом уходит из меня жизнь: семь… восемь…девять ….щелчок… и…теплая жидкость потекла по ногам. Я не мог понять, жив я или уже мертв. Но облака плыли по небу, и сквозь них пробивалось солнце. "Папик" что-то мне говорил, сам задавал вопросы и сам на них отвечал, а потом дико смеялся. Мне было все равно. Наступило чувство полной апатии. Он вдруг решил отсрочить мою казнь, и мы опять куда-то поехали. "247,246,245,244,243" – пролетали мимо километровые столбы, и я старался угадать, на каком километре закончится моя непутевая жизнь. Откровенно говоря, я уже не боялся смерти, а жаждал её. А "папик", как ни в чем не бывало, крутил баранку, гнусаво и невпопад подпевая Михаилу Кругу:
Что ж ты, фраер, сдал назад…