Мои тревожные мысли соседствуют с вздохами Гены, с его невнятным бормотанием. Калека сам с собой спорит, беседует, сам себе что-то доказывает…
Мало ли довелось мне на нелегком пути сыщика встречать несчастливых людей, израненных беспощадной судьбой и в прямом, и в переносном смысле слова. А тут - прилепился безногий, не оторвать. Так и колет в сердце, так и колет…
- Кончай стонать! - раздраженно прикрикивает, приподнимаясь на локтях, Алексей Федорович. - Подумаешь, баба не пришла - горе какое! Лучше о себе подумай, что жрать станешь, как жить дальше? От бабы не жди помощи, особо от такой сдобной, как твоя мамзелька. Посадит тебя в кладовку, а сама в спальне станет с другими мужиками играть в майна-вира…
- Давайте лучше поговорим о погоде? - предложил я, с трудом сдерживая рвущееся наружу негодование. - Дождь за дождем торопится, едва солнце выглянет - снова тучи. Земля уже, небось, до самой середины промокла, все льет да льет…
- Ты, батя, не лезь, куда не просят! - окрысился куряка. - Чай, не с тобой говорим. Вот и помалкивай в тряпочку…
Эх, заорать бы на наглеца в полный голос, окрестить его по матушке-батюшке… Заковать хама в наручники, бросить поперек кровати, ударами дубинки раздвинуть руки-ноги… И любоваться искаженным от страха лицом…
Сейчас даже на ругань я не имею права. Разве только - про себя…
- Вот я и говорю, - как ни в чем не бывало, снова поворачивается бухгалтер к Гене. - Один-разъединственный тебе путь, горемыка, - с шапкой на паперть… Подайте, Христа ради, увечному, пострадавшему на ниве человечности и советского патриотизма, - гнусаво захрипел он и тут же весело рассмеялся - завизжал, запищал. Петро подобострастно загрохал. - А что, идея! - Алексей Федорович сел на кровать, свесив белые худые ноги. Оживился, представив себе Гену возле входа в церковь, выставившего на всеобщее обозрение страшные свои обрубки. - Сиди-посиживай заместо работы, уродство людям показывай да денежки в карман складай… Житуха!
Гена прерывисто задышал. Но молчал. Жалко, подавленно.
- Только учти, паря, среди калек на паперти - всё тот же рынок. Потому обрубки придется подрисовывать, делать их страшней. Художника наймешь, нынче им заниматься нечем, голодные сидят, отстегнешь от подаяния штуку деревянных - гурьбой сбегутся.
Господи, почему ты сотворил раба своего таким мягким и податливым? Обматерил бы хамло во весь размах, по-русски, с десятком существительных и невесть каким числом прилагательных… А калека помалкивает. Глотает горькие слезы, выдавленные безжалостными словами куряки, принимает зарубки на невинную душу и - ни звука в ответ…
А я разве не молчу?… Но для моего молчания имеется веское оправдание - служба. Ибо пусть генерал в отставке, пусть старик, но выполняет задание, значит, все еще служит!
- Житуха, она - сложная штука, - раздумчиво философствует Алексей Федорович, так и не дождавшись отпора. - Думаешь, на горькое тебя судьбина толкает, ан нет - на сладкое. Слыхивал от знающих людей: нищие нынче в цене, мильенами ворочают, коттеджи за границами покупают… Вот и спрашивается, на кой хрен сдались те же ноги, ежели толку от них - шиш без масла? Ходячие получают в зарплату несколько мятых бумажек с видом Белого Дома либо Кремля, а бедолага безногий - на ежедневный коньячок с черной икоркой… Тот, кто с ногами, денежки щупает раз в три месяца, а калека - каждый день… Благодать! Себе отрубить ходули, что ли?
Язык бы ему удалить, а не "ходули"!
Гена по-прежнему молчит. Ничего не выражающее лицо, наивно распахнутые бесцветные глаза, подрагивающие руки, выложенные поверх одеяла… Кажется, калека начинает привыкать к безжалостным щипкам. Колющие до боли выражения садиста, вроде, его не касаются, обращены к другому человеку, продающему свое убожество за деньги…
- Алексей Федорович, на какой день вам назначена операция?
Вторая неуклюжая попытка прекратить издевательство над несчастным калекой снова не принесла успеха. Куряка не оборвал меня - выдохнул в сторону непрошеного защитника струю табачного дыма. Будто хотел заглушить не только то, что я сказал, но и то, что подумал.
- А жена пусть порезвится без мужнего догляду. Она у тебя баба с норовом, фасонистая. Такую знающие мужики, ох, до чего же любят… А из тебя, ежели сказать честно, мужик нынче никакой, баба удовольствие не получит - одни страдания…
- Не надо, - наконец не вымолвил - прошелестел Гена. - Прошу вас, не надо.
Куда там! Мужики нащупали игровую тему и ну ее поворачивать, перелистывать, смаковать. Со смешками, с ужимками, вытирая платочками слюнявые рты.
После скудного ужина разговор не возобновился. Алексей Федорович, посасывая очередную сигаретину, занялся какими-то странными подсчетами, чиркая плохо оточенным карандашом в ученической тетрадке и недовольно пофыркивая.
Петро старательно проделал рекомендованные врачами упражнения. Поохивая, приседал, подтягивал поочередно ноги к груди… Закончил разминку, улегся поудобней и тут же послал предупреждающий свисток: берегитесь, засыпаю!
Наконец, появился Фарид. Подошел к Гене, тихо о чем-то спросил его. Безногий радостно кивнул и привычно протянул перед собой длинные руки. Фарид перенес его на каталку и повез из палаты. Видимо, в туалет… А может быть, просто проветриться по "проспекту".
С журналом в руке появился зевающий Трифонов.
- Спишь, батя?
Я не ответил. Пусть думает - сплю. Беседовать с Сергеем в присутствии куряки и дремлющего "такелажника" бесполезно, даже вредно. Ничего выудить не удастся, а подозрение можно пробудить…
Водитель, вздохнув, улегся на кровать и развернул журнал.
Все же зря я отказался от предложенного разговора. Трифонов до сих пор не раскрыт. Словно запечатанный конверт, в котором - непрочитанное письмо… Что в нем "написано"? Возможно, то, чего мне не хватает для завершения расследования.
Голова не болит, бедро ведет себя прилично. Зато страшно хочется спать. Так всегда бывает: можно спать - не спится, нельзя - глаза сами закрываются…
Возвратились Фарид и Гена. Уложив калеку и старательно подоткнув одеяло, азербайджанец на цыпочках покинул засыпающую палату…
Как и при первом моем появлении, над входам грустно мигает лампочка-лампада. Палата спит. Со стонами, с храпом, с невнятной руганью, с бормотанием неизвестно к кому обращенных жалоб.
Я осторожно поднимаюсь, набрасываю на плечи больничный халат. Одевать спортивный тренировочный костюм нет времени и возможности - больные спят чутко, вполне могут поинтересоваться: куда на ночь глядя, собрался старичок? Уж, не в бега ли? Или - на любовное свидание с ментами?
Все внимание - "такелажнику". Остальные жильцы палаты меня не волнуют. Петро спит, невольно изображая концерт симфонического оркестра, когда - и барабаны, и литавры, и трубы… Лишь бы не разбудить его…
Медленно двигаюсь к выходу. Бедро, проникнувшись важностью предстоящего, ведет себя пристойно - ни одного болевого импульса. Голова не кружится, мысли не вертятся в диком хороводе - настроены на предстоящую беседу с Гошевым.
25
За столом дежурной медсестры сидит Фарид. На коленях пристроилась Мариам. Целуются, пересмеиваются, тихо беседуют. Конечно, о своем будущем, обсуждают - поехать ли на постоянное жительство на родину или остаться в Москве?
Увлеченная парочка заметила нежеланного свидетеля только тогда, когда я подошел к ним почти вплотную. Девушка спрыгнула с колен парня и густо покраснела.
- Простите, ребята, но у меня очень важная просьба… Подробно объяснять нет времени, поверьте - важная…
- Что случилось, Семен Семенович?
Это Фарид спросил. Девушка еще не пришла в себя, стыдливо прячет лицо… Глупышка, разве стесняются любви?
- Мне необходимо срочно позвонить… Мариам, дайте, пожалуйста, ключ от кабинета начальника…
Не поднимая головы, девушка роется в ящике стола. Фарид бледнеет.
- По мою душу, батя, да?
- Ошибаешься, парень, не по твою. Успокойся. Но не стану скрывать - твою просьбу не забыл, сейчас вторично продублирую ее…
Белый аппарат, судя по наклейке - больничная связь. Значит, красный - городской.
- Дежурный по управлению…
- Дайте домашний телефон капитана Гошева,
- Кто просит?
- Генерал Вербилин.
Неудобоваримое словосочетание "в отставке" умышленно пропущено. Одно дело - действующий генерал, совсем иное - отставник.
- Одну минутку, Семен Семенович.
Ишь ты, имя-отчество запомнил, стервец! Уже около года минуло с того дня, когда я покинул кабинет в управлении, а ребята не забыли, Не стану скрывать - приятно до слез!
Записал номер телефона Николая и тепло поблагодарил.
- Пожалуйста, товарищ генерал… Здоровья Заходите, все вам будут рады…
Душа согрета этими словами. Обычными, но самое главное - неофициальными идущими от сердца.
Первый час ночи. Сейчас меня вместо тепла встретят холодом. Ни одна жена не любит, когда в такое время беспокоят уставшего мужа Наташа, к примеру, высказала бы ночному абоненту все, что она о нем думает…
Длинные гудки - один, второй…, четвертый… Представляю себе, как женщина, не открывая заспанных глаз, тянется к телефонной трубке… "Не сердись, милая, - мысленно уговариваю я Гошеву. - Я ведь по делу, отложить разговор на утро просто нельзя… Потерпи, разбуди Колю. Он не рассердится…"
Неведомыми путями моя мольба доходит до гошевской спальни.
- Слушаю вас…
- Простите за поздний звонок…
- Вам - Николая Викторовича?
- Да… понимаете, приходится беспокоить… Извиниться в десятый раз не успел. В трубке - голос Гошева. Вовсе не сонный, такой же, как обычно, на службе.
- Слушаю вас?
Извиниться перед женщиной - сам Бог велел, а вот перед капитаном извиваться дождевым червем не стану!
- Николай, узнаешь?
- Конечно… Что случилось?
В голосе - тревога. После убийства Павла она вполне обоснованна. Я, к примеру, подобный ночной звонок воспринял бы этаким сигналом бедствия.
- Ничего страшного. Просто я его, кажется, вычислил… Почти вычислил, - суеверно поправился я. - Похоже, за ним охотятся. Ни в коем случае нельзя допустить в условиях больницы разборку. Знаешь, чем это пахнет?
- Все понятно. Немедленно приму меры… Как ваше здоровье?
- Поправляюсь. Не волнуйся.
- Переехать в другую больницу по-прежнему нет желания?
- Нет!
- Тогда… Завтра, вернее, сегодня в вашей палате появится новый больной… Вы меня поняли?
- Понял… Помнишь мою просьбу в отношении невесты "нефтяника"?
- Все надежно.
- Появилось сто двадцать пятое серьезное предупреждение. "Нефтяник" в панике…
- Проверю… Его приятель не появлялся?
Гошев привык бить в лет. Не какого-нибудь захудалого тетерева, а опасного ястреба. Спрашивает, об Ухаре. Ибо "нефтяник" - Фарид, а вычисленный мною "такелажник" видный авторитет.
- Ничего уже не изменить. Повязать - дело техники, главное выследить, - осторожно ответил я. - Завтра же постараюсь свести знакомство с его подружкой…
- Ни в коем случае! -спохватившись, Гошев, сменил слишком приказной тон. - Очень прошу ничего больше не предпринимать…
- Не беспокойся. Температуры нет, бедро почти не болит. Кстати, долго говорил с известным тебе "колбасником". Приятель "нефтяника" и до него добрался…
Намёк мой прозрачен до идиотизма - младенец распознает. Но ничего лучшего не придумано. Остаётся надеяться, что телефон начальника отделения не прослушивается.
Видимо, такая же мысль пришла в голову и Николаю. Он отбросил условности и заговорил на всем понятном языке.
- Отдыхайте, лечитесь и - все… Никакой самодеятельности, Простите за тон, но обстановка слишком накалена. Люди нацелены, работают. Вас будут охранять, но и сами на рожон не лезьте. В отношении подруги "нефтяника" тоже приняты дополнительные меры безопасности…
- Это крайне важно… Я пообещал Фариду.
- Сделаем… Теперь слушайте меня. На днях, может быть, даже сегодня Гену навестит его брат. Учтите, он - под подозрением. Возможен контакт с "такелажником". Будьте внимательны, но ничего не предпринимайте… Баба, которая вертелась около Павлика и сейчас интересуется вами - наводчица авторитета, которого мы разыскиваем.
- Спасибо…
- Брать ее -нет оснований. Я уже переговорил с кем надо, ее изолируют. Скажем, постельный режим. Ваш сосед тоже повязан с тем же "такелажником". Его сегодня переведут в другое отделение - место займет наш человек… Что еще?
Иносказания отброшены, можно говорить открытым текстом. Иначе мне не выдать следующую дозу информации…
- Банкир - Махов Никита Дмитриевич, - тороплюсь я завершить разговор. - Владелец банка, финансирующего преступные группировки. Кстати, похоже, именно этот банк оплачивает лечение "такелажника" и его приятелей. Именно на него нацелился Ухарь…
- И это проверим…
Не отделение - змеиный заповедник, обитатели которого жалят друг друга. Заодно "ужалили" отличного парня, отличного сыщика - Павлушку…
- Фарид, пожалуйста, проводи меня до палаты. Бедро разболелось - спасу нет… Да и моторчик, - я выразительно прижал ладонью левую часть груди, - стучит не в лад…
Боли в бедре я не ощущаю, сердце работает, как никогда, четко и ровно, но мне необходимо переговорить с парнем в отсутствие девушки. Она и без того что-то заподозрила и не сводит с меня вопрошающего взгляда.
- Я тоже провожу…
- Силенок не хватит, - важно изрекает Фарид, беря меня под руку. - И без того за вечер набегалась - тому "утку", тому укол, тому лекарство, тому клизму… Посиди, отдохни, - заботливо добавил он. - Учебник по фармакологии читай, к экзаменам готовься. Провалишь - отшлепаю!
Мариам улыбнулась наивной угрозе, но послушалась: села за свой стол, придвинула стопку книг.
- Учится! - с гордостью пояснил парень. - Скоро будет врачом и моей женой… Хорошо, да?
26
Мы медленно пошли по "проспекту" по направлению к палате. Отделение спит. Лишь изредка проковыляет к туалету темная фигура больного в накинутом на плечи халате. Или кто-то, измученный бессонницей, шаркая тапочками, пройдет к дежурной медсестре за снотворным.
Три женские палаты объединены в своеобразный "бабский блок". Располагается он за туалетом, перед выходом на лестничную площадку. До туалета находятся мужские палаты, примыкающие к солидному, неизвестного назначения помещению с одной стороны, и к ординаторской - с другой.
Пост дежурной медсестры - напротив туалета, на границе между "бабскими" и "мужицкими" палатами. Отсюда отлично просматриваются весь "проспект", выходы из палат.
Обитательниц "бабского блока" я откровенно побаиваюсь. Прежде всего, там обитает настырная шестерка "такелажника". Женщина - а стоит ли ее называть женщиной? - которая выследила и предала Павлушку, тем самым осудив его на смерть.
В этих же дамских "апартаментах" лечится неизвестно от какой хворобы некая подруга Ухаря.
Кроме двух этих причин моей нелюбви к женским палатам, имеется еще одна. Немаловажная и опасная.
С мужиками - проще, они более грубы и менее изворотливы, их поступки, как правило, поддаются анализу. Женщины предельно изворотливы и хитры, и поэтому закрыты.
- Устал, батя? Может быть, присядем - отдохнешь?
С ума сошел парень! Сидеть в коридоре ночью, подставив себя под возможные взгляды наводчиц и наводчиков? Это все равно, что объявить по внутрибольничной трансляции о таинственной связи двух больных - Семена Вербилина и Фарида Имаева…
- Не получится. Давай лучше свернем на лестничную площадку и покурим. Дело обычное - страдают мужики бессонницей, вышли побалдеть, - выдвигаю я встречное предложение.
Фарид мнется, ежится. Покурить ему хочется, очень хочется, но в кармане пусто: ни денег, ни сигарет.
Я освободил руку, дружески обнял парня за плечи.
- Знаю - нет курева. Ничего страшного - у меня найдется. Жена смилостивилась, прислала…
На лестничной площадке светло и уютно. Конечно, светло относительно, но по сравнению с полутемным коридорным "проспектом" и ночниками в палатах - благодать. К тому же никто не храпит, не бормочет.
Закурили. Помолчали.
- Ухарь больше не появлялся?
- Нет… Осторожен бандюга, тени своей, и то боится…
- Ничего не передавал?
Фарид молчит, изучая мою невинную физиономию. Я так и не заслужил у него полного доверия. Почему этот пожилой мужик так расспрашивает? Обычное соболезнование к человеку, попавшему в беду, или что-то другое?
- Зачем вам все это знать, батя? Меня подозреваете, да?
- Нужно знать, очень нужно. Ради твоей и Мариам безопасности. А тебя мне подозревать нечего…
- Вы кто - мент? - осторожно шепчет Фарид, боязливо оглядываясь. - Не надо от меня таиться, батя, да! Сейчас я приму помощь даже от сатаны, не то, что от ментов…
- Скажи, Фарид, за что ты так ненавидишь милицию? Даже с сатаной сравниваешь.
- А за что мне ее любить? - вскипает парень, поднимая голову и обжигая меня взглядом. - На каждом углу документы проверяют. Откажешься - дубинками бьют… Будто не человек перед ними, а безмозглый ишак…
Мне понятно возмущение гордого азербайджанца. Я не только понимаю его гнев - разделяю его. И от этого понимания на душе тошно, словно подбросили туда кусок дерьма. Поэтому стараюсь уйти от колючей темы.
- И все же, что тебе передали от Ухаря?
- Прости, батя, но сначала признайся: кто ты?
- Предположим, сыщик, - решился я на откровенность. - Скажем - мент… Но, поверь мне, не из тех, кто бьет людей…
Снова - изучающий взгляд. И нерешительное молчание. Интересный человек этот Фарид. Ведь мы уже нашли с ним общий язык. Мало того, он открылся, фактически выдал "Ухаря", поведал все, что приключилось с ним на зоне. А теперь вдруг замкнулся…
- Можно попросить еще одну сигаретку, а?
Закурили по второй.
- Маляву я тебе отдал?… После нее появился какой-то мужик. Его не знаю, никогда раньше не видел… Передал на словах. Ухарь предупреждает: скурвлюсь, пойду к ментам - замочат и меня и Мариам. Это - первое… Потом добавил новый срок для выполнения его задания… Два дня… Не замочу конкурента, меня не тронут, отыграются на Мариам… Понимаешь, да?
- Как это отыграются? - не понял я. - Убьют?
- Эх, батя, батя… Говоришь, сыщик?… Не верится…
- Почему?
- Не знаешь ты воровских законов. Они могут сделать, что угодно: убить, изувечить, изнасиловать, пустить на "коллективку", прислать расчлененку…
Теперь понятны нерешительность азербайджанца, его изучающие взгляды, неестественная бледность, покрывшая всегда румяное лицо.
- Уж лучше пусть замочат меня, понимаешь, да?… Батя, ты пообещал защитить Мариам, да? Шестеркой твоей стану на всю жизнь, обувь языком чистить буду, стирать-варить, делать все, что пожелаешь… Только спаси мою Мариам, очень прошу… Хочешь на колени стану, а?
Пришлось насильно заставить парня отказаться от дурацкого намерения, упасть передо мной на колени.
- Сделаю все, что в моих силах… Кстати, твою девушку уже охраняют. Надежно… Когда Ухарь снова появится в больнице, не знаешь?