По субботам Мэттью обычно играл в теннис. Он бы проехал прямо из своего дома на Виспер Ки в клуб, и там он играл бы с такими же, как и она, безжалостными юристами. Честно говоря, он не был хорошим игроком. Не таким хорошим атлетом вообще, если говорить и об этом.
Если Мэттью бы вернулся домой около одиннадцати утра, когда он обычно возвращался после игры в теннис, то он бы обнаружил розы у входной двери и моментально догадался бы, кто их прислал, несмотря на то, что карточка не подписана. Не далее чем три недели назад у них был разговор, во время которого он спросил, почему женщины никогда не присылают мужчинам цветы? Неужели они не знают, что мужчины тоже любят цветы? Это была одна из черт характера, которые ей так нравились. В нем отсутствовала вся эта мужская дурь, которая обременяла большинство мужчин, с которыми она была знакома.
Она снова посмотрела на стенные часы, потом взглянула на свои ручные.
Фрэнк отправился в холл за кофе. Он приносил кофе в бумажных стаканчиках. С тех пор как они находились здесь, они уже выпили по три стаканчика этой бурды. Она не была хорошо знакома с Фрэнком. Только однажды она и Мэттью обедали с Фрэнком и его женой. Холл больницы не был лучшим местом для возобновления старого знакомства.
Она снова взглянула на часы.
Мэттью находился в операционной уже больше трех часов. Интересно, как долго проводят подобные операции? Неужели всегда так долго? Может, что-то не в порядке там?
- …сказал ему, встречаемся ровно в десять, но, может быть, они должны встретиться вне бара? - Холодная ночь. Мэттью чувствовал, как холод пробирается в бар, над дверью слишком холодная ночь, чтобы преследовать львов и тигров и отчаянных молодых людей на летящей трапеции, слишком холодно для маленьких девочек, которые танцуют на сверкающих шарах, и клоунов, катающихся в опилках. Он ненавидел цирк. Почему здесь так холодно? Что они с ним делают? Почему они все наклонились над ним? Отпустите меня… Пожалуйста. Отпустите меня отсюда… Пожалуйста! Двери распахнулись, ночной воздух был свеж и холоден. Он увидел машину, стоявшую на углу с работающим двигателем, направился к машине, нет, заметил, как стекло окна опускается вниз, медленно, осторожно скользит вниз, о Боже, нет…
Проститутка, с которой заговорил Уоррен, подумала, что он хочет хорошо провести время. В это время года было слишком холодно, это было необычно. Многие любители снега уже покинули город, направляясь на север, чтобы отпраздновать Пасху, которая наступит всего через восемь дней. Но несмотря на обещанную низкую температуру ночью и мороз, на девушке было только плотно облегающее красное атласное платье, маленький жакет из выкрашенного в красный цвет обезьяньего меха, через плечо висела красная пластиковая сумочка, красные туфельки на высоком каблуке со шнуровкой до колена, губы ее были накрашены красной помадой. Трудно было определить цвет ее собственной кожи. Где-то от бежевого до коричневого, а ее глаза и узкая кость предполагала примесь азиатской крови; Уоррен решил, что она была дочерью черного американского солдата и женщины-вьетнамки. Она сказала, что ее зовут Гарнет, и это ничего не значило: у каждой проститутки в городе есть рабочее имя. Когда она поняла, что ему нужна только информация, она повернулась и собралась уйти.
- Была ли ты на улице, когда здесь стреляли? - спросил он.
- Сколько это будет стоить? - Она вновь повернулась к нему.
- Зависит от того, что ты видела. Давай начнем с десятки, хорошо? - Он открыл бумажник и вытащил две пятидолларовые бумажки.
- Нет, начнем с двадцати пяти. - Это была цена ее услуг для этого района.
- Отлично, - сказал он и вытащил еще десятку и пятерку.
Девушка - Уоррен определил, что ей было не больше восемнадцати-девятнадцати лет, - открыла сумочку, сунула деньги в кошелек и снова защелкнула ее. Мимо них проезжали машины. Ее глаза следили за ними; ей заплатили за десять минут работы, и она хотела поскорее отделаться от него, чтобы продолжать свою работу. Белый "форд-фургон" все еще был припаркован на улице перед баром. Это была передвижная лаборатория полицейского отдела. Уоррен хорошо знал техников из криминального отдела, но в данный момент он не видел ни одного знакомого лица. Это плохо, потому что ему нужно было спросить о третьей пуле. Уже два часа ночи, но на улице полно народа, люди ежились от холодного ветра, который дул со стороны бухты Калуза.
- Я слушаю, - напомнил он.
- Это было где-то в десять пятнадцать. Я обычно выхожу на работу в десять, десять тридцать, пытаюсь опередить других девушек, которые не появляются раньше полуночи. Я была здесь, на углу… это обычное мое место, рядом с баром. Здесь можно видеть входящих в бар и выходящих из него, а также машины, которые двигаются по улице. Этот парень вышел из бара. Интересный белый мужчина, высокий, темноволосый, на нем было пальто, он не носил шляпы. Здесь, на повороте, стояла машина. Двигатель работал.
- Кто находился в машине?
- Я не знаю. Окна у нее затемненные.
- Какая машина?
- "Мазда" с двумя дверцами. Низкая, изящная, черная…
- Ты не знаешь, какого года выпуска?
- Нет.
- Ты не запомнила номера машины? Флорида или…
- Я этого не заметила.
- Хорошо, что случилось, когда он вышел из бара?
- Он увидел машину и хотел направиться к ней, как будто узнал ее. Потом он… немного помедлил. Казалось, что он хочет вернуться в бар, казалось, что он поворачивается… Но окно… стало открываться. Появилось дуло. Рука с оружием. Оружие в чьей-то руке.
- Белой или черной? Руке?
- Я не видела саму руку. На человеке были перчатки. Черные перчатки.
- Это был мужчина или женщина?
- Я не видела, кто сидел в машине.
- Тогда ты не знаешь, был ли этот человек белым или черным?
- Правильно. Я не могу этого сказать.
- Что это было за оружие?
- В этом я ничего не понимаю. Оно должно быть очень мощным. Его приподняло над дорожкой и отбросило обратно в бар.
- Сколько было выстрелов?
- Три. Я думаю, что первая пуля прошла мимо.
- Откуда ты знаешь?
- Я увидела, как он покачнулся, но не выглядел так, как-будто пуля попала в него. Он просто отскочил, как будто пытался убежать… я не знаю. Затем прозвучал следующий выстрел и пуля, видимо, попала ему в плечо, его немного отбросило назад и в сторону, а следующая пуля уже попала ему в грудь. Похоже, он пытался сохранить равновесие, удержаться на ногах. Он помогал себе руками и ногами, казалось, что пули управляли его движениями, вы понимаете, что я хочу сказать? Помните ту сцену в начале фильма "Челюсти", когда акула хватает ее и тащит? Это было похоже. Как будто выстрелы отбросили его назад сквозь двери бара. Было очень страшно. Я все еще боюсь войти в воду после этого фильма.
- Что случилось потом?
- Машина уехала.
- Сразу же?
- Да. Ну… рука снова оказалась в машине, рука с оружием, потом стекло подняли и машина умчалась.
- В каком направлении?
- На запад. Здесь одностороннее движение.
- А потом что случилось?
- Кто-то выбежал из бара, стал звать полицию. Я ушла. Мы не дружим с полицейскими.
- Когда ты сюда вернулась?
- Полчаса назад. Я подумала, что к этому времени уже все успокоится.
- Ты не видела эту машину снова?
- Нет.
- Она не возвращалась, чтобы снова посмотреть на это место?
- Нет. А вы бы вернулись?
Она посмотрела на движущиеся машины, повернулась к нему и сказала:
- Послушайте, это все, что я видела, и теперь я должна идти. Я думаю, что то, о чем я рассказала, стоит еще одной десятки, не так ли?
Уоррен дал ей еще десять долларов.
Это была цена Ньютауна.
- Клиент в Ньютауне? - произнес Фрэнк и поднял брови.
Мэттью однажды сказал ей, что многие думают, что они с Фрэнком похожи, хотя сам Мэттью не мог увидеть этого сходства. Патриция его тоже не видела. Мэттью было тридцать восемь лет, и Патриция считала, что его партнеру сорок, а может и больше. Действительно, у них были карие глаза и темные волосы, почти одинаковый рост и вес, но теперь, когда она на самом деле задумалась об этом, рост Фрэнка был на пять или семь сантиметров меньше, чем у Мэттью, и он был на десять килограммов легче. Но важнее было другое: по классификации, которую изобрел сам Фрэнк, у Мэттью было лисье лицо, а у Фрэнка - оно напоминало поросячье. И еще: Мэттью родился и вырос в Чикаго, а Фрэнк в Нью-Йорке, и стиль их поведения был совершенно различным. Поэтому на самом деле между ними не было никакого сходства.
- Мы вместе обедали сегодня, - рассказывала Патриция. - Я думала, что мы вернемся домой вместе, но он сказал, что кое-что случилось и он должен с кем-то встретиться. Я решила, что это очередной клиент, и сказала, чтобы он приходил позднее. Он не знал, насколько затянется эта встреча.
- Но он не говорил, что собирается в Ньютаун?
- Нет, он не упомянул Ньютаун.
- А что он сказал?
- Ну, он точно не назвал место встречи.
- Не звонил ли он кому-нибудь, пока вы были в ресторане?
- Нет.
- Может быть, ему кто-то звонил?
- Нет.
- Что бы это ни было, это должно было случиться… до того, как мы пошли обедать, - Патриция с трудом подбирала слова.
- Он ничего не сказал тебе, что бы это могло быть?
- Нет. Хотя… он казался… не совсем в порядке. Он не был похож на себя. Молчаливый. Занятый своими мыслями.
- Он уже был таким раньше, - сказал Фрэнк и тяжело вздохнул. - Из-за суда над Бартон.
Мэри Бартон. Мэри… Мэри, кому присяжные вынесли вердикт о предумышленном убийстве по трем пунктам. Мэри была клиентом Мэттью. Суд состоялся за несколько недель до Рождества, а сейчас уже конец марта. Прошло слишком много времени для того, чтобы переживать по поводу случившегося, особенно если вспомнить об обстоятельствах этого дела.
- Он сказал мне, что больше никогда не войдет в здание суда, - продолжал Фрэнк.
Патриция взглянула на него. Это было для нее новостью. Она сама была помощником Государственного прокурора в двенадцатом юридическом округе здесь, в Калузе, штат Флорида, и она знала, что Мэттью был очень хорошим юристом. К тому же она любила его.
- Он не собирался заниматься ни одним делом, если считал, что его клиент виновен, знаешь…
- Я понимаю.
- …И он был так убежден в ее невиновности. Затем случилось то, что случилось… что на самом деле, ты знаешь, было не по его вине…
- Я знаю.
- Но он не знает. И в этом его проблема. Честно говоря, Патриция, я думаю, что он знал, о чем говорил. О своем новом деле. Со времени того суда он отказался от дюжины дел, и это случилось потому, что он больше не верил своей собственной интуиции. Если он будет защищать того, кто, по его мнению, виновен, то как он может поверить, что сам принимает правильное решение о чьей-то невиновности? После Мэри? Как он мог поверить во что-то после этого случая?
- Это была необычная ситуация, Фрэнк. Он ведь знал…
- Нет, он не знал. Он винил себя. В первую очередь за то, что взялся ее защищать, хотя она и была невиновна. И за то, как это все обернулось, во вторую очередь. В этом и заключалась вся ирония случившегося. Ты знаешь, чем он занимался?
- Да, я знаю, но я думала…
- Недвижимостью, - пояснил Фрэнк.
- Я знаю, но я думала, что это временно.
- Пытался покупать площадки для зрелищ, - Фрэнк покачал головой.
- Да, он упоминал об этом.
- Занятие спокойное и безопасное. Никаких сумасшедших леди под кроватью или в кустах.
- Ну, там было что-то, какое-то самоубийство, не так ли?
- Что такое?
- Самоубийство. Женщина, которой принадлежал цирк. Разве она не покончила жизнь самоубийством?
- Он никогда мне об этом не говорил, - Фрэнк посмотрел на часы. - Почему, черт возьми, они так долго?
Почему он вспоминает о том, как его сестра держала в руках куклу, одобрительно улыбаясь ему, пока он занимался своей электрической железной дорогой под рождественской елкой? Почему ему вспоминается Чикаго и все, что случилось с ним тогда, тридцать лет назад? Он подумал, что, наверное, он умирает, поэтому вся его жизнь проносится перед глазами. Он слышал тревожные голоса, кто-то говорил, что он ничего не видит, и требовал отсосать кровь. Какую кровь, о чем они говорят? Кто-то сказал шестьдесят на тридцать, кто-то - двадцать один, кто-то снова требовал губку, горилла бросала нечистоты в Глорию. Они шли по дорожке, откуда могли видеть животных в клетках. Мэттью было восемь лет, а его сестре всего шесть, и горилла бросала нечистоты в нее. Она испачкала ее ярко-желтое платьице; он нагнулся, поднял солому с земли и бросил это обратно горилле, которая начала стучать себя в грудь. С этого дня он возненавидел цирк. Теперь что-то звенело, кто-то говорил: "О, проклятье, сердце остановилось. Давайте ускорим… Эпинефрин… следи за часами… один кубик". Мэттью взял телефонную трубку.
Синтия Хаэллен сообщала ему, что человек по имени Джордж Стедман на пятой линии. На столе Мэттью стояли часы-календарь. Дата на календаре показывала пятницу, восемнадцатое марта, на часах было девять двадцать семь утра.
- Кто он такой? - спросил Мэттью. - Что он хочет?
- Говорит, что хочет поговорить с вами о недвижимости.
- Я поговорю с ним.
По правде говоря, он охотно занялся бы чем угодно, чтобы только не видеть здания суда.
- Здравствуйте, мистер Стедман, это Мэттью Хоуп. Что я могу для вас сделать?
- А как ваши дела, мистер Хоуп?
- Отлично, спасибо. А как вы?
- Прекрасно, просто прекрасно.
- Я понял, что вы хотите поговорить со мной о сделке по недвижимости.
- Да. Я подумал, что вы могли бы прийти сюда.
- Знаете, мистер Стедман, я только что вернулся после отпуска, это мой первый понедельник, и на моем столе столько документов…
- Я бы пришел сам, но мы тоже только что начали устраиваться. Надо очень многое сделать, чтобы завтра натянуть верх.
- Простите?
- Верх, большой тент. Я Джордж Стедман из цирка "Стедман энд Роджер", вы не слышали обо мне?
- Да, слышал.
- Поэтому я сейчас так занят! Надо все собрать перед тем, как мы отправимся на гастроли в апреле.
- Я понимаю.
- Иначе, конечно, я бы пришел сам.
- Я ценю это, мистер Стедман. Но… есть ли в этом особая срочность? Сделка по недвижимости ведь не является вопросом жизни и смерти?
- Нет, нет, нет, никакой срочности, конечно. Но я человек действия, мистер Хоуп. И когда я хочу что-то сделать, то я стараюсь сделать это сразу же, вы понимаете? Где вы были?
- Простите?
- Где вы отдыхали?
- О! В Литтл Дикс Бей.
- Не думаю, что мне известно, где это.
- На Вирджил Гордан. Британские Виргинские острова.
- А, да. Итак, что вы об этом скажете? Не могли бы вы приехать ко мне сегодня?
- Я не знаю, где вы находитесь, сэр. И, как я уже вам сказал, сегодня будет не…
- А как насчет завтра? Мы находимся всего в получасе езды от вас, - уточнил Стедман. - Тимукуан Пойнт Роад, вы знаете, это бывшее ранчо старого Джексона.
- Да?
- Именно там мы и находимся. Мы потеряли нашу аренду на землю, которую использовали уже двадцать лет, поэтому я должен временно использовать то, что есть, не так ли? Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Пожалуйста, приезжайте, мистер Хоуп. Это всего лишь в получасе езды, правда. И я вас не задержу, я обещаю. Кроме того, может быть, вы захотите посмотреть цирк?
Ни слова не говоря Стедману о том, что он ненавидит цирк, Мэттью согласился приехать к нему завтра в девять часов утра. Этот разговор занял ровно десять минут. Он записал имя Стедмана и продолжительность визита, хотя не собирался требовать платы за это время, если только Стедман не наймет его. "Синусоидный ритм", - сказал кто-то. Глория начала кричать во всю силу. "Тридцать пять на десять!" - кричал кто-то. Горилла стучала себя в грудь кулаками и прыгала по клетке, дергая за ее прутья, отскакивала назад, снова стуча себя в грудь, яростно, с вызовом рыча на Мэттью, когда он стоял на покрытой соломой земле, едва не замочив свои штанишки. "Шестьдесят на сорок, - снова раздался чей-то голос. - Зажим. Который теперь час? Пять сорок… Еще есть… Пять минут, Господи. И сорок… Осторожнее теперь. Внимательнее… Я сделал это… Осторожнее… Зажим… Спокойнее… Зашей его. Сто на…"
Дорога, ведущая на территорию, временно занимаемую цирком, была старая и грязная; прежде ею пользовались как въездом на ранчо Джексона. В то время, когда Патриция и Мэттью валялись на белом песчаном пляже на Карибских островах, в Калузе день и ночь лил дождь, и поэтому дорога была грязной и скользкой с огромными лужами и потоками воды, хотя солнце слабо светило в эту сравнительно теплую мартовскую субботу. Мэттью с трудом вел машину, "Азура Легенд", которая обычно была очень легка в управлении. Стараясь не застрять в глине и грязи, он заметил справа огромное поле, покрытое тонким слоем грязи, где в совершенно невероятном порядке стояли траки и трейлеры. В центре этого хаотичного скопления машин группа мускулистых мужчин, одетых в синие джинсы, яростно пыталась установить центральную опору огромного тента, который Стедман назвал "крышей". Мэттью не имел представления, как далеко продвинулся этот процесс. Слева маячила огромная серая фигура, и когда он повернулся, то увидел, как мимо его машины проходит слон. Он открыл окно, извинился, обращаясь не к слону, а к мужчине, который его вел, и спросил его, где он может отыскать мистера Стедмана.
- В красном вагоне, - буркнул мужчина и затем пробормотал что-то слону.
Мэттью посмотрел в ту сторону, которую неопределенно указал мужчина. Он не видел никаких вагончиков, ни красных, ни каких-либо других. Вместо этого он увидел длинный прицеп, выкрашенный в белый цвет и служивший, по-видимому, не только как средство передвижения. На кабине этого транспорта черными буквами было выведено "Стедман энд Роджер, цирк". Те же буквы, но написанные красной, желтой и черной краской, были видны и на боковой стороне прицепа, где слово "цирк" выделялось на фоне более мелких букв с именами владельцев.
В дальнем конце прицепа, как раз над дверью, была надпись "Билеты", выкрашенная в те же красные, желтые и черные цвета. Мэттью припарковал машину, вылез из нее и пошел по грязи в сторону небольшого возвышения из трех ступенек, которые вели к двери. Звонка не было. Он постучал.
- Войдите, - послышался голос изнутри.
Джордж Стедман был высокий плотный белый мужчина с широкими плечами и крупными, похожими на окорока, руками, одну из которых он протянул навстречу, выходя из-за стола. У него было широкое загорелое лицо, обрамленное густыми черными волосами. Густые черные усы и бакенбарды уже начинали седеть. Он навис над Мэттью как огромный дикий медведь, но улыбка его была дружеской, а рукопожатие на удивление спокойное.