15
Акт осмотра места преступления занял чуть ли не четырнадцать страниц. Составлявший его молодой лейтенант аж взмок, прежде чем дописал все до конца и заверил подписями понятых. За это время Стогов успел докурить свои сигареты до конца, сбегать в магазин еще за одной пачкой, а потом вернуться и надоесть всем вокруг так, что майор все-таки велел ему отправляться вместе с капитаном Осиповым в отдел, забрать там изъятую давеча шпагу и отвезти ее куда следует.
– Шпага лежит в сейфе. Знаешь, где ключ? Сдашь ее следователю, получишь взамен акт. Проверь там, чтобы все было правильно оформлено.
Выходя из гримерки, Стогов все-таки оглянулся. Дело было окончено. Совсем не так, как рассчитывал их майор, но все-таки окончено. Выбираясь из подземного хода, мужчины отряхивали перепачканные куртки и пиджаки. Щелкали вспышки фотокамер, все одновременно куда-то звонили. А майор стоял перед крошечным человеком и расстегивал наручники, надетые на его маленькие руки.
Наручники майор убрал в карман куртки. Режиссер потер запястья:
– Это все?
– Да. Можете идти.
Режиссер все еще снизу вверх на него смотрел.
– Совсем-совсем все?
– Ну, хорошо. От лица всего нашего отдела я приношу вам извинения за доставленные неудобства.
– А при чем тут отдел?
– Вы хотите, чтобы я извинился лично?
– Да я, в общем-то, от вас ничего вообще не хочу.
– Вот и хорошо. Тогда до свидания.
Стогов и капитан вышли на улицу. Капитан поднял воротник куртки. Прежде чем шагнуть под дождь, прикурил и убрал зажигалку в карман. Стогов стоял слева от него и тоже смотрел на пузырящиеся лужи.
– Но ты понимаешь, что после такого жизни майор тебе больше не даст?
– Мне плевать.
– Он выгонит тебя со службы и постарается, чтобы тебя вообще больше никуда не взяли работать по специальности.
– Мне плевать.
– Тебя вообще ничего на свете не волнует?
– Вовсе нет. Меня волнует очень многое.
– Да?
– Меня волнует, почему мы, люди, так страдаем от одиночества, но все равно не в состоянии жить с кем-то еще. Меня волнует старое французское кино, песни группы The Cure и книжки, написанные на странных языках. Хотя если честно, больше всего меня сейчас волнует хлопнуть джина. Вот сдадим шпагу, и могу показать, насколько сильно это меня волнует.
Служебные машины были все заняты. До отдела им пришлось добираться снова на троллейбусе. Через мокрое стекло Петербург выглядел так, как и должен был выглядеть умирающий от отчаяния трехсот-с-чем-то-летний город. Он так навсегда и остался самым красивым городом планеты, просто теперь его красота была еще и очень грустной.
Осипов спросил:
– Ты с самого начала знал, что там подземный ход?
Стогов пожал плечами:
– Нет, конечно. Просто ткнул золотым ключиком в замочную скважину и посмотрел, что получится.
В подземелье первым спустился майор. Велел подать ему фонарик и бесстрашно полез вниз. А все остальные полезли за ним. Ступени были старые, стертые от времени. Кто, интересно, мог ходить по ним столько раз, чтобы они до такой степени стерлись?
Лестница закручивалась спиралью. Спускаясь, капитан успел почувствовать себя штопором. А в самом низу была комната. Совсем небольшая: стены из плесневелого рыжего кирпича, низкий потолок, посреди комнаты – мраморный ящик. Стогов спускался вслед за майором. Он подошел поближе, ладонью смел с ящика слежавшийся мусор. Мусора было довольно много, а под ним, на крышке, обнаружилась все та же картина: монах, два клинка, латинская надпись.
– Это то, что я думаю? – спросил майор. Говорить в крипте он стал почему-то вполголоса.
– А что вы, майор, думаете?
– Это не просто ящик, да? Это же гроб, да?
– Да, – ответил Стогов.
Он еще раз прочел надпись на зеленом от времени мраморе: "Карл-Фридрих Иероним, барон фон Мюнхгаузен".
– Как вы там, барон? Можно взгляну?
Навалившись, вдвоем с майором они сдвинули плиту в сторону. Как и положено, под крышкой гроба обнаружилось мертвое тело. Вернее, даже два: поверх старинных, истлевших от времени костей, скрюченный агонией и наряженный в сценический костюмчик лежал исчезнувший актер театра лилипутов.
Маленький и совершенно мертвый…
– Черт побери эти пробки!
Осипов вытянул шею и попытался рассмотреть, что там впереди их троллейбуса? Троллейбус полз мимо кафе, где готовили блюда, от которых сдохли бы даже бездомные псы, полз мимо насквозь промокших зданий, мимо превратившихся в трясины пустырей, мимо витрин магазинов, торгующих всем тем, что никому на свете было не нужно, а потом окончательно встал. Люди, которые выехали из дому пораньше, чтобы успеть позавтракать перед работой, понемногу осознавали, что до работы им удастся доехать в лучшем случае к ужину. Зажатые, как буйволы в ущелье, автомобили совсем не двигались. Над стадами легковых автомобилей возвышались смертельно усталые маршрутки. С небес продолжало капать.
Стогову и капитану пришлось вылезти из троллейбуса и последние несколько кварталов до отдела пройти пешком.
– Понятия не имею, как он на эту крипту наткнулся. Скорее всего, случайно. Пролез в подпол и там своими слабыми ручками как-то умудрился вскрыть могилу. Фантазии ему, похоже, хватило только на то, чтобы раз в неделю спускаться вниз и что-нибудь оттуда выносить. Ну, ты видел: у усопшего барона не то что ордена исчезли, а даже пуговицы с камзола срезаны. Похоже, в последний раз он собирался забрать из могилы шпагу. Даже принес с собой бутафорские ножны, чтобы легче было вынести ее из театра. Да только ему не повезло. Плита не удержалась, рухнула и заживо парня похоронила. Никакого злого умысла, сплошная нелепая случайность.
Они наконец дошагали до отдела, кивнули дежурному, отряхнули мокрые куртки.
– После этого сразу в кафе?
– Ну да.
– Прямо сразу-сразу?
– А что, есть еще какие-то варианты?
Они поднялись в кабинет. Осипов отпер сейф и заглянул внутрь. Поднял на Стогова удивленное лицо. Потом еще раз заглянул внутрь сейфа.
– Где она?
– Кто?
– Шутки шутишь? Шпага, говорю, где?
– Должна быть в сейфе. Утром я ее сам туда запирал.
Стогов отодвинул капитана и заглянул внутрь. Полка, на которой еще утром лежал полиэтиленовый пакет со старинным клинком внутри, была пуста.
16
И вот тут мы можем вернуться к телефонному звонку, который был совершен накануне поздно ночью. Человек, лица которого в той темноте разглядеть вам бы все равно не удалось, достал из кармана только что купленный на рынке дешевый телефонный аппарат, вставил в него симку, приобретенную на вымышленную фамилию, и набрал номер. Голос у него был тихий, а имен во время разговора он старался не называть.
– Узнал меня? Это хорошо, что узнал. У меня к тебе дело. Нет, по телефону нельзя. Это очень серьезное дело, и я хотел бы обсудить его лично. И чем скорее, тем лучше.
Человек послушал, что ответит ему собеседник, и, не прощаясь, положил трубку. После чего вынул симку из аппарата, сломал пополам и выкинул. Через час на другом конце города он точно так же выкинул и сам аппарат.
Если бы вы стояли рядом и могли видеть, как он это делает, вас, наверное, удивила бы его правая рука: на ней не хватало указательного пальца. Вернее, не то чтобы палец отсутствовал полностью, одна фаланга все-таки сохранилась, но вот двух остальных фаланг у пальца не было. Это, впрочем, почти совсем не мешало мужчине, лица которого мы так и не разглядели. Выкинув телефон, он вернулся в машину, правой (искалеченной) рукой повернул ключ зажигания, потом той же самой рукой ловко щелкнул зажигалкой и только после этого нажал педаль газа.
На переднем пассажирском сидении, справа от него, лежала завернутая в полиэтиленовый пакет старинная шпага с тяжелым золоченым эфесом. На эфесе был изображен пузатый человек в монашеском плаще и два скрещенных клинка.
Эпизод второй
"Дело о потерянной голове"
1
19 сентября.
16 часов 52 минуты.
Комната для допросов
В комнате явно не хватало освещения. Крашенные в мутное стены, ободранный стол. У человека, который сидел за столом, на лице было небольшое родимое пятно. Слева на виске: будто кто-то слегка задел его кистью, вымазанной фиолетовой краской.
– У вас здесь хоть курят?
– Вообще-то нет. Но ты кури.
Вести протокол досталось, как обычно, капитану Осипову. Тот выложил перед собой несколько шариковых ручек, быстро заполнил шапку (дата, время, паспортные данные, адрес по прописке) и приготовился писать дальше.
Мужчина с родимым пятном долго пытался вытащить сигареты из кармана. Вытащить не удавалось: на запястья у него были надеты металлические наручники. Майор сидел ровно напротив и с интересом наблюдал: вытащит или нет? Помочь он даже и не пытался. Слева от майора сидел Стогов, а еще левее – фифочка-блондинка из Управления, которая сегодня весь день инспектировала их отдел. Ногти у нее были выкрашены в ярко-красный цвет, и вообще маникюр был просто отличный, но это было единственное, что хоть как-то выдавало в фифочке женщину. В остальном – просто еще один проверяющий офицер из Управления. Непроницаемое выражение лица. Слишком прямая осанка. Рубленые фразы. Чересчур внимательный взгляд. Головная боль в чистом виде.
Потом задержанный все-таки прикурил. К потолку поползла струйка дыма – будто небольшое деревце, почти без веток. Майор задал первый вопрос. Задержанный в ответ только усмехнулся. Затянулся еще раз и только после этого стал отвечать. Голос у него был хриплый.
– Говорят, в Африке это средство используют уже тысячу лет. Причем никакого культа вуду в этом нет – все просто, как аспирин. Пьешь бульончик перед сном, и проблемы, считай, решены. Жена будет в восторге до самого твоего восьмидесятилетия. Я не помню, с чего в тот раз зашел разговор, но он все время кричал, что это единственное средство. Не знаю, где он этого бреда нахватался.
– Он вам сам об этом рассказал?
– Сам или не сам – проверить-то все равно не получится. Голову ему срезало, как курице на птицефабрике. Я когда увидел, сам не поверил. Обернулся на грохот, а Валеркина башка уже катится по коридору. Только ушами за пол задевает.
– То есть вы признаете…
– Да ничего я не признаю! Чего вы на меня эти браслеты напялили? Началось-то все, считай, с шутки. А когда мы стали понимать, что ситуация выходит из-под контроля, останавливаться было уже поздно. Потому что я обернулся, а Валеркина голова катится по коридору.
Он потушил сигарету в пепельнице и откинулся на спинку стула.
– А главное, я до сих пор не могу понять, как этот ваш умник обо всем догадался? Потому что мы ведь все были уверены, что концов тут никто не найдет. Потому и не стали убегать, когда вы в нашу сторону направились. Вот скажи, как ты догадался, а?
Он повернулся к Стогову и хотел сказать что-то еще. Да только слушать его лирические отступления майору было недосуг. В конструктивное русло допрос он вернул за считанные секунды.
– Всю эту красоту красивую ты своему адвокату изложишь. А сейчас давай по порядку. С чего в тот вечер все началось?
Мужчина потер скулу, на которой виднелось яркое родимое пятно, и вздохнул:
– Тот вечер начинался, как обычно. Кто мог представить, что все закончится так, как закончится? Я, по крайней мере, не мог…
2
18 сентября.
За тридцать часов до допроса.
Университетская набережная
Дождь лил с такой силой, что Исаакиевский собор на другой стороне Невы было почти не видно. Он выглядел просто серой горой за рекой, а река, казалось, скоро выйдет-таки из берегов и смоет к едрене фене и этот город, и весь этот мир… То, что представлялось нам важным, станет просто мусором на дне реки.
Машины следственной группы не поместились перед служебным входом в Кунсткамеру, и часть из них пришлось парковать прямо на набережной. Стогов с капитаном Осиповым прятались от дождя под козырьком. Стогов просто курил, а Осипов пытался дозвониться до майора.
Дозвониться удалось не сразу. Но все-таки удалось.
– Да?
– Товарищ майор? Это Осипов.
– Вы уже на месте?
– Да. На месте. Ждем только вас.
– И этот умник тоже на месте? Или как всегда опаздывает?
– Нет, не опаздывает. Все тут.
– Знаешь, ты там давай сегодня без меня. Будешь за старшего. Осмотри все внимательно, свидетелей опроси.
– А вы?
– Я пока в отделе. Приедешь – доложишь, ладно?
– Ладно.
– Гуманитарию особенно расходиться не давай.
– Вы вообще не приедете?
– Не успеваю. Так что давай, действуй. За ход расследования отвечаешь лично, понял?
– Понял.
Стогов выкинул сигарету и посмотрел на капитана. Тот убрал мобильный телефон в карман и махнул рукой.
– Пошли. Поднимаемся, поднимаемся. Майора сегодня не будет.
Милиционеры стали вылезать из машин, вытаскивать из багажников оборудование, проходить внутрь. Служебная лестница в Кунсткамере была тесной и крутой. Мужчины поднимались гуськом, лбами почти упираясь в ягодицы идущего впереди. Стогов и капитан шли последними.
– Майор сказал, подъехать на место не сможет. Задерживается в отделе, какие-то дела. Велел разбираться самостоятельно, а потом доложить.
– Это хорошая новость. А в чем плохая?
– Плохой пока нет. Но не сомневаюсь, что скоро будет.
Они поднялись еще на пару лестничных пролетов, и Осипов все-таки спросил:
– Что-то уж больно вид у тебя довольный. С чего бы это?
– Не знаю. Просто рад тут быть.
– В Кунсткамере?
– Ну да. Я говорил, что когда-то тут работал?
– Ого! Дай угадаю: ребенком-уродом?
– Очень смешно. Просто обхохочешься, как смешно.
Они наконец поднялись. Место преступления выглядело роскошно. Будто кладовая феи, которая терпеть не может прибираться. По полу были разбросаны странные и очень странные вещи: ритуальные тибетские маски, зулусские кожаные щиты, обрывки древних папирусов, сушеные ящерицы, позеленевшие от времени арабские кувшинчики, а также много такого, о чем прежде Осипов не слышал вообще никогда. Войдя в зал, капитан сразу же наступил подошвой ботинка на вырванную страницу какой-то древней рукописи. Не исключено, что страница стоила больше, чем он зарабатывал за всю жизнь. Среди всей этой красоты бродили милицейские эксперты в форме и без. Фотографы щелкали вспышками фотокамер.
У противоположной от входа стены на полу лежал человек. Он был абсолютно мертв. Ровно из-под левой лопатки у него торчало здоровенное копье с зазубренным лезвием и несколькими помятыми птичьими перьями вокруг древка. В принципе для того, чтобы быть мертвым, человеку вполне хватило бы и одного этого копья, да только тот, кто бедолагу убивал, очевидно, желал стопроцентной гарантии и вдобавок отрезал парню голову. Чумазые спортивные штаны с лампасами, такая же чумазая куртка, а выше воротника куртки ничего и нет.
Над пришпиленным к полу покойником милиционеров стояло особенно много. Руками никто ничего не трогал, но зазубренное копье мужчины рассматривали с большим интересом. Некоторые наклонялись к самому древку и качали головами. Вместе с ними стоял сотрудник музея. Молодой и выглядящий огорченным.
Осторожно переступая через разбросанные экспонаты, поближе к ним подошел Осипов.
– Здравствуйте. Мы из милиции.
– Здравствуйте.
– Скорее всего, это дело будут вести сотрудники нашего отдела. Так что давайте поговорим.
– Давайте.
Осипов еще раз огляделся.
– Здорово у вас тут всё распотрошили. Уже известно, что конкретно пропало?
– Неизвестно. Понимаете, у нас инвентаризация. Недавно предыдущий хранитель умер, и все эти коллекции передали мне. Моя фамилия Тихомиров, я аспирант… ну, вернее, раньше был аспирант, а теперь стану, наверное, младшим хранителем… но я даже толком не успел еще вступить в должность. И что именно передали, сказать пока не могу: мы только начали переписывать экспонаты, а тут к нам и залезли. Боюсь, работы теперь на несколько недель. Может быть, на несколько месяцев. Все разгромили, вандалы.
Осипов вздохнул. Неизвестно кто влез в один из главных музеев города, неизвестно что именно тут украл, а потом отрезал себе голову, приколол себя на память к полу, а саму голову куда-то унес. И разбираться с этим теперь предстоит ему. Получающему всего лишь крохотную зарплату милицейского капитана. Он достал из папки листок бумаги и стал записывать ответы аспиранта.
– Давайте начнем с самого начала. Как, вы говорите, ваша фамилия?
С одной стороны окна в зале выходили на Неву, а с другой – в небольшой садик позади Кунсткамеры. Стогов подошел к окну и выглянул наружу. Снаружи, в садике на деревьях желтели листья. Дождь немного стих. Под деревьями стояло несколько лавочек. На одной из них какие-то ханурики в дурацких куртках с самого утра пили алкоголь. Капли стекали по стеклу, и от этого хануриков было толком не разглядеть. "И охота им, – поежился Стогов. – На улице-то…" В такую погоду хотелось прямо в одежде залезть под теплое одеяло и лежать там с закрытыми глазами.
Осипов продолжал задавать аспиранту дурацкие вопросы.
– Ну а хотя бы приблизительно: что они тут могли искать?
– Да что угодно! Вон видите ящики в углу? Согласно нашим документам, они стоят запечатанными с 1794 года.
– И что там внутри?
– Никто не знает. Я же говорю: их никогда в жизни не вскрывали. Любой музей на свете – это просто очень большая куча очень старых экспонатов. Разобраться в которой способен только хранитель. Пока хранитель жив, есть надежда навести в этой груде хоть какой-то порядок. А не дай Бог умрет хранитель – все, концов не найдешь.
– А хранитель, вы говорите, умер?
Аспирант подбородком указал на стену. Там висело фото с траурным кантиком. На фото был изображен пожилой мужчина в очках.
– Его звали Ростислав Васильевич. Он тут работал еще с довоенных времен, представляете? Последнее время он болел, на службе почти не появлялся.
– То есть искать концы теперь бессмысленно?
– Абсолютно!
Капитан попробовал вспомнить, что еще обычно в таких случаях спрашивал у свидетелей его начальник. Вспоминались сплошь удары по печенке да выпученные глаза писающихся от страха подозреваемых. Но в данном случае этот метод, наверное, не годился. Или, по крайней мере, годился не прямо сейчас. Он покусал кончик обгрызенной ручки, а потом, наконец, сформулировал еще вопросик:
– А как вы думаете, как злоумышленники могли сюда попасть?
– Это как раз не секрет.
Аспирант рукой показал на окно, у которого все еще стоял Стогов.
– Вот окно. Вон, видите, снаружи карниз? Подтянуться на руках. Выдавить раму. Спрыгнуть на пол. И до утра делай тут, что хочешь.
– У вас что, в залах нет сигнализации?
– На дверях есть. На окнах первого этажа тоже есть. А на нашем этаже нет. И не спрашивайте меня почему.