Элард в оцепенении сел и помассировал виски, в которых пульсировала тупая боль. Возможно, сейчас все стало бы лучше, если бы он наконец опять перешел к упорядоченному режиму дня. Он был очень рад, что празднеством в семейном кругу завершилось самое последнее из бесчисленных официальных, полуофициальных и частных торжеств в честь 85-летнего юбилея его матери. Оставшаяся часть семьи, разумеется, ожидала от него, что он позаботится обо всем только потому, что он жил в Мюленхофе и, на их взгляд, больше ничем не занимался. Только сейчас он осознал, что случилось. Сообщение о смерти Гольдберга резко оборвало праздник в замке Боденштайн.
Элард Кальтензее скривил лицо в горькую улыбку и свесил ноги с кровати. Девяносто два года отмахал этот старый мерзавец. Нельзя было утверждать, что он был вырван из жизни. Элард, пошатываясь, отправился в ванную, разделся и встал перед зеркалом. Он критически рассматривал свое отражение. В свои шестьдесят три года еще в достаточно хорошей форме - ни живота, ни жировых складок, ни дряблой индюшачьей шеи. Он наполнил ванну, высыпал в воду горсть ароматической соли и, вздохнув, опустил свое тело в душистую горячую воду. Смерть Гольдберга его не потрясла; собственно говоря, он был даже очень рад, что торжество благодаря этому завершилось раньше намеченного времени. Элард сразу отозвался на просьбу матери, которая попросила отвезти ее домой. Так как Зигберт и Ютта прибыли в Мюленхоф чуть позже, он воспользовался возможностью незаметно уединиться. Ему срочно нужен был покой, чтобы наконец обдумать события последних дней.
Элард закрыл глаза и вернулся мыслями к прошедшему вечеру. У него бешено колотилось сердце, когда перед его внутренним взором проплывала цепочка будоражащих и тревожных эпизодов, как будто это был отрывок из видеофильма. Снова и снова. Как могло это так далеко зайти? Всю свою жизнь он должен был бороться с какими-то трудностями в личной и профессиональной жизни, но теперешние события грозили серьезно вывести его из равновесия. Это приводило его в замешательство, поскольку он просто не мог понять, что в нем происходило. Он потерял контроль, и не было никого, с кем он мог бы поговорить о своей дилемме. Как жить ему с этой тайной? Что бы сказали его мать, сыновья, невестки, если бы это однажды стало известно?
Дверь резко открылась. Элард испуганно вздрогнул и прикрыл свою наготу обеими руками.
- Господи, мама, - сказал он недовольно. - Ты не могла постучать?
Только потом он заметил растерянное выражение лица Веры.
- Йосси не просто умер, - выкрикнула она и опустилась на табурет рядом с ванной. - Он был убит!
- Боже мой! Мне очень жаль. - На большее, чем эта неуклюжая фраза, Элард не сподобился.
Вера пристально посмотрела на него.
- Какой ты бессердечный, - прошептала она дрожащим голосом. Потом закрыла лицо руками и начала тихо рыдать.
- Давай, мы должны чокнуться за нашу встречу! - Мирьям потянула Пию в направлении бара и заказала два бокала шампанского.
- С каких пор ты опять во Франкфурте? - спросила Пия. - Последнее, что я слышала о тебе, это то, что ты живешь в Варшаве. Твоя мама рассказала мне об этом пару лет назад, когда я ее случайно встретила.
- Париж - Оксфорд - Варшава - Вашингтон - Тель-Авив - Берлин - Франкфурт, - перечислила Мирьям телеграфным стилем и засмеялась. - В каждом городе я встречала любовь всей моей жизни - и опять с ней расставалась. Наверное, я не гожусь для прочных отношений. Но расскажи о себе! Чем ты занимаешься? Профессия, муж, дети?
- После трех семестров на юридическом факультете я пошла в полицию, - сказала Пия.
- Не может быть! - Мирьям сделала большие глаза. - Каким образом?
Пия замялась. Ей все еще было тяжело говорить об этом, хотя Кристоф считал, что это единственная возможность справиться с ее травмой. Почти двадцать лет Пия ни с кем не говорила об этом самом неприятном событии своей жизни, в том числе и с Хеннингом. Она не хотела опять вспоминать о своей слабости и страхе. Однако Мирьям обладала большей чуткостью, чем предполагала Пия, и сразу стала серьезной.
- Что случилось?
- Это было летом, после выпускных экзаменов, - ответила Пия. - Я познакомилась во Франции с одним мужчиной. Так, курортный роман. Он был симпатичный, и нам было приятно друг с другом. После отдыха для меня все закончилось. Но, к сожалению, не для него. Он преследовал меня, терроризировал письмами и звонками, подстерегал меня везде. А потом ворвался в мою квартиру и изнасиловал меня.
Она пыталась придать своему голосу хладнокровный оттенок, но Мирьям, казалось, почувствовала, какой силы стоило Пие говорить об этом спокойно и на первый взгляд безучастно.
- Боже мой, - сказала она тихо и схватила Кирххоф за руку. - Это ужасно!
- Да, вот так. - Пия криво улыбнулась. - Как-то я подумала, что если бы работала в полиции, то не была бы столь уязвима. И вот так я оказалась в полиции, в комиссии по расследованию убийств.
- А дальше? Ты что-нибудь предприняла? - спросила Мирьям. Пия поняла, что она имела в виду.
- Ничего. - Она пожала плечами и удивилась тому, насколько просто ей было сейчас говорить с Мирьям об отрезке ее жизни, который до этого являлся табу, поскольку раньше она уже пыталась это делать. - Я никогда не рассказывала об этом моему мужу. Думала, что справлюсь с этим сама.
- Но не получилось…
- Да нет, какое-то время было даже довольно неплохо. Только в прошлом году вся эта история опять вернулась.
Она коротко рассказала Мирьям о двух убийствах, которые произошли прошлым летом, и о расследованиях, в ходе которых она познакомилась с Кристофом, и противопоставила это тому, что с ней произошло.
- Кристоф хочет убедить меня посещать группу самопомощи для жертв насилия, - сказала она. - Но я не знаю, следует ли мне это делать.
- Конечно, обязательно! - Голос Мирьям звучал убедительно. - Такая травма может разрушить всю жизнь. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Во время моей работы в Институте Фрица Бауера и в Центре по борьбе с депортацией в Висбадене я слышала об ужасных историях женщин после Второй мировой войны на Востоке. Что пережили эти женщины, не поддается никакому описанию. И многие из них ничего не рассказывали об этом в течение всей их жизни. Это разрушило их психику.
Пия внимательно посмотрела на подругу. Мирьям действительно изменилась. От беззаботной, неглубокой девочки из привилегированной семьи не осталось и следа. Двадцать лет - немалый срок.
- Что это за институт, в котором ты работаешь? - поинтересовалась она.
- Учебно-информационный центр по истории и последствиям Холокоста, - объяснила Мирьям. - Я читаю там лекции, организую выставки и тому подобное. Здорово, да? Раньше я всегда думала, что стану владелицей дискоклуба или жокеем. - Она неожиданно засмеялась. - Ты можешь представить себе лица наших учителей, если бы они узнали, что из нас обеих что-то получилось?
- Они постоянно предрекали нам, что мы закончим нашу жизнь, по меньшей мере, где-нибудь под забором, - ухмыльнулась Пия.
Они заказали еще два бокала шампанского.
- А что с Кристофом? - спросила Мирьям. - Это серьезно?
- Надеюсь, - ответила Пия.
- Он ужасно влюблен. - Мирьям подмигнула ей и наклонилась вперед. - Все время не спускает с тебя глаз.
От этого ее наблюдения у Кирххоф мгновенно побежали по коже мурашки. Подали шампанское, и они вновь чокнулись. Пия рассказала о Биркенхофе и своих животных.
- А где ты живешь сейчас? - поинтересовалась она. - Здесь, во Франкфурте?
- Да, - кивнула Мирьям. - В доме бабушки.
Кто-то, кто не был в курсе семейных отношений Мирьям, уловил бы в этой фразе оттенок мещанства, но Пия прекрасно знала, о чем идет речь. Бабушка Мирьям Шарлотта Горовиц была знатной дамой самого изысканного общества Франкфурта. Ее "дом" был великолепной старой виллой с огромным участком земли в квартале Хольцхаузен, который являлся предметом алчных устремлений всех перекупщиков земельных участков.
Вдруг Пие в голову пришла одна мысль.
- Скажи, Мири, - повернулась она подруге, - имя Давида Йосуа Гольдберга тебе о чем-нибудь говорит?
Мирьям посмотрела на нее с удивлением.
- Конечно, - сказала она. - Йосси Гольдберг - старый знакомый бабушки. Его семья уже десятки лет поддерживает множество проектов еврейской общины во Франкфурте. Почему ты спрашиваешь?
- Так, - ответила уклончиво Пия, когда увидела любопытство в глазах Мирьям. - Сейчас я, к сожалению, не могу тебе больше ничего сказать.
- Полицейские тайны?
- Примерно так. Извини.
- Ничего страшного. - Мирьям подняла свой бокал и улыбнулась. - За нашу встречу через долгие годы! Я действительно очень рада!
- Я тоже. - Пия улыбнулась. - Если у тебя будет желание, заезжай в гости, и мы сможем опять покататься верхом как раньше.
К стойке, у которой они стояли, подошел Кристоф. Самоочевидность, с которой он положил руку на талию Пии, заставили ее сердце счастливо забиться. Хеннинг этого никогда не делал. Нежные прикосновения в общественном месте он считал "безвкусным выставлением напоказ гордости обладателя" и всячески этого избегал.
Они выпили втроем еще по бокалу шампанского, потом еще по одному. Пия рассказала о своем походе в Н&М, когда она оказалась в отделе моды для беременных, и они до слез смеялись над этим. Когда Кирххоф опомнилась, было уже половина первого, и она подумала, что давненько так приятно и раскрепощенно не веселилась. Хеннинг всегда уже в десять часов хотел ехать домой или в институт, или где-нибудь в углу вел с кем-нибудь важные беседы, из которых она автоматически исключалась. На сей раз все было по-другому. Кристоф в тайной балльной системе оценки Пии, в категории "Развлечения", получил высший балл.
Когда они покинули Дом Зоологического общества и рука об руку искали машину, они все еще продолжали смеяться, и Пия знала, что она вряд ли могла быть еще более счастливой, чем в данный момент.
Боденштайн вздрогнул, когда в дверном проеме его кабинета появилась Козима.
- Привет, - сказал он. - Ну, как прошло твое совещание?
Жена подошла ближе и наклонила голову.
- Весьма конструктивно. - Она улыбнулась и поцеловала его в щеку. - Не беспокойся, я не собираюсь самолично пробираться через реликтовые леса. Но мне удалось заполучить в качестве руководителя экспедиции Вильфрида Дечента.
- Я уже задавался вопросом, возьмешь ли ты Софи с собой, или мне нужно брать отпуск, - ответил Оливер, скрывая свое облегчение. - Который час?
- Половина первого. - Козима наклонилась вперед и по смотрела на экран лэптопа. - А что ты делаешь?
- Ищу информацию о человеке, который был убит.
- И?.. - спросила она. - Что-нибудь нашел?
- Не особенно много.
Боденштайн коротко рассказал, что узнал о Гольдберге. Он любил советоваться с Козимой. Она обладала острым умом и достаточно беспристрастно смотрела на его дела, чтобы помочь ему, если он при затянувшихся расследованиях иногда не видел очевидного.
Когда он сообщил ей о результатах вскрытия, жена широко раскрыла глаза.
- Я не верю, - сказала она убежденно. - Этого не может быть!
- Я это видел собственными глазами, - возразил Оливер. - Кирххоф еще никогда не ошибался. На первый взгляд, в самом деле, ничто не указывает на то, что у Гольдберга было темное прошлое. Но более чем через шестьдесят лет многое можно скрыть. Его ежедневник не содержит никакой информации, пара имен и сокращений, больше ничего. Только на сегодняшней дате было написано имя и число. - Он зевнул и потер затылок. - "Вера 85". Звучит как логин электронной почты…
- "Вера 85"? - прервала его Козима и выпрямилась. - Сегодня утром мне кое-что пришло в голову, когда ты упомянул имя Гольдберга. - Она коснулась указательным пальцем носа и наморщила лоб.
- Да? И что же?
- Вера. Вера Кальтензее. Она сегодня отмечала свой 85-летний юбилей у Квентина и Мари-Луизы. Розали об этом рассказывала, и моя мама тоже была приглашена.
Боденштайн почувствовал, как мгновенно исчезла его усталость. Вера 85. Вера Кальтензее, 85-й день рождения… Это могло бы стать объяснением загадочной записи в дневнике погибшего! Разумеется, Оливер знал, кто такая эта женщина. За свои достижения в области предпринимательства, а также за активную деятельность в социальной и культурной сфере Вера Кальтензее, имя которой упоминалось в одном ряду с такими влиятельными женщинами, как Энне Бурда или Фриде Шпрингер, получила бесчисленные награды и премии. Но какое отношение имела эта дама с безупречной репутацией к бывшему члену СС? Ее имя в связи с этим человеком придало бы делу дополнительную шумиху, от которой Боденштайн с удовольствием отказался бы.
- Кирххоф, должно быть, ошибся, - сказала Козима прямо. - Вера никогда не стала бы общаться с бывшим нацистом, тем более после того, как она в 1945 году благодаря нацистам потеряла все - семью, родину, замок в Восточной Пруссии…
- Может быть, она этого не знала, - ответил Оливер. - Гольдберг выстроил превосходную легенду. Если бы его не убили и он не оказался бы на столе Кирххофа, то унес бы свою тайну с собой в могилу.
Козима задумчиво прикусила нижнюю губу.
- Бог мой, как это ужасно!
- Прежде всего, ужасно для моей карьеры, как мне сегодня достаточно отчетливо заявил Нирхоф, - ответил Боденштайн с ноткой сарказма.
- Что ты имеешь в виду?
Он повторил, что сказал ему сегодня шеф.
Козима удивленно подняла брови.
- Я не знала, что он собирается покидать Хофхайм.
- Да, об этом уже некоторое время перешептываются на работе. - Оливер выключил настольную лампу. - Нирхоф опасается дипломатических осложнений. В таком деле, как это, ему не удастся заполучить лавры, и он это понимает.
- Но он не может просто запретить вам вести расследование! Это ведь воспрепятствование действиям полиции!
- Нет, - Оливер поднялся и положил руку на плечо Козимы, - это просто политика. Ладно, неважно. Пошли спать, завтра будет еще день. Может быть, наша принцесса даст нам выспаться.
Воскресенье, 29 апреля 2007 года
Директор уголовной полиции Нирхоф был обеспокоен. Крайне обеспокоен. Ранним воскресным утром ему позвонил чиновник высокого ранга из ФУУП - Федерального управления уголовной полиции - и дал ему категорическое распоряжение немедленно прекратить все следственные действия по делу Гольдберга. Несмотря на то что из-за политических осложнений, которые могли легко возникнуть в связи с этим убийством, Нирхоф не испытывал страстного желания подставлять себя и свое ведомство под перекрестный огонь критики, ему совершенно не понравилось, как с ним обошлись. Он вызвал Боденштайна в комиссариат и под большим секретом сообщил руководителю отдела, что случилось.
- Сегодня утром первым самолетом из Нью-Йорка прилетел Залмон Гольдберг, - сказал он. - И потребовал немедленной выдачи останков своего отца.
- От вас? - удивленно спросил Боденштайн.
- Нет. - Нирхоф раздраженно покачал головой. - Гольдберг появился с подкреплением из двух людей из ЦРУ и генерального консула США при начальнике полицейского управления. Он, конечно, не имел представления, о чем вообще идет речь, поэтому связался с Министерством внутренних дел и Федеральным управлением уголовной полиции.
Министр внутренних дел лично взялся за это дело. Все собрались в Институте судебной медицины: Нирхоф, госсекретарь из МВД, начальник Полицейского управления Франкфурта, профессор Томас Кронлаге, два чиновника из ФУУП, Залмон Гольдберг в сопровождении влиятельного председателя еврейской общины Франкфурта, генерального консула и представителей тайной полиции. Создалась исключительная дипломатическая ситуация: требование американцев было недвусмысленным. Им нужно было получить тело Гольдберга, и немедленно. Конечно, с юридической точки зрения никто из представителей немецко-американского руководства не имел права вмешиваться в ход расследования убийства, но министр внутренних дел не был заинтересован в скандале, тем более за полгода до выборов. Спустя два часа после прибытия Залмона Гольдберга дело было передано в Федеральное управление уголовной полиции.
- Я вообще больше ничего не понимаю, - сказал в заключение ошеломленный Нирхоф. Он долго ходил по своему кабинету, потом остановился перед Боденштайном. - Что случилось?
- Гольдберг пережил Холокост, он был в Освенциме и потерял там всю свою семью. Так, по крайней мере, гласит его легенда. - Боденштайн откинулся назад и положил ногу на ногу. - Но я полностью и абсолютно доверяю заключению доктора Кирххофа. И это объясняет тот факт, что не прошло и суток после того, как был обнаружен труп Гольдберга, а его сын уже явился с целой армией, чтобы воспрепятствовать нашему дальнейшему расследованию. Или Гольдберг-младший, или кто-то другой имеет хорошие связи и заинтересованность в том, чтобы останки его отца исчезли как можно скорее.
Нирхоф глубоко вздохнул, прошел за свой письменный стол и сел.
- Предположим, вы правы, - сказал он через некоторое время, - но как мог сын Гольдберга так быстро привлечь всех этих людей?
- Он знает нужного человека в нужном месте. Ведь для вас не секрет, как делаются такие дела.
Нирхоф недоверчиво посмотрел на Боденштайна.
- Это вы вчера оповестили родственников?
- Нет. Вероятно, это сделала домработница Гольдберга.
- Они захотят получить протокол вскрытия. - Нирхоф нервно потер подбородок. В нем сейчас боролись полицейский и политик. - Вы можете себе представить, что из этого может получиться, Боденштайн?
- Да, могу, - Оливер кивнул.
Нирхоф опять вскочил и стал молча ходить по кабинету взад и вперед.
- Что я должен теперь делать? - размышлял он вслух. - Если дело станет достоянием общественности, мне не поздоровится. Трудно представить, что из этого раздует пресса, если что-то разнюхает!
При этих словах, в которых прозвучала жалость шефа к самому себе, Боденштайн скривился. Расследование убийства, очевидно, вообще не интересовало Нирхофа.
- До общественности ничего не дойдет, - ответил он. - Поскольку никто не заинтересован в том, чтобы дело получило огласку, ничего не случится.
- Вы так легко об этом говорите… Что же делать с протоколом вскрытия?
- Пропустите его через уничтожитель документов.
Нирхоф подошел к окну, сложив руки за спиной, и какое-то время смотрел на улицу. Потом он порывисто обернулся.