- Вот уж не думал, что он сзади ударит, никак не думал. Верил ему.
- Почему?
- Вы правду сказали, начальник, старые счеты у нас. Не мне его, а меня ему надо было бояться. Сволочей не жалею. Спрашивайте, начальник.
- Когда отходили с боями из Минска, ваша рота на левом фланге дивизии шла. Что произошло тогда, Клюев?
- Что тогда происходило? Бомбили нас "юнкерсы". Несколько дней под бомбежкой шли. Да и "мессеры" донимали, бреющим полетом болотные тропы простреливали. Ну, рассыпались роты, где какая - не разберешь, и кто где - спутаешь. Лес хлипкий, гнилой ольшаник, но кучный - спрятаться можно. Меж кочками так и втискивались всем телом в торфяную жижицу.
- Ягодкин с тобой рядом был?
- Видел его первое время. То впереди, то сзади. А порой и совсем пропадал.
- Надолго?
- Да нет, когда "мессеры" уходили, мы даже рядком пристраивались. Покурить или пожевать что. А если немецкие патрули клиньями вперед прорывались, то мы и бой принимали, с успехом даже. На болоте-то немцам тоже нелегко было: на машинах не пройдешь. Танки - и те вязли. А болото длиннющее, день за днем все тот же ольшаник да рыжие бочажки. Тут нас ротный и задержал. "Фрицы, - говорит, - справа десант выбросили, отрежут нас от дивизии - тогда конец. Поэтому будем в обход пробиваться". Вот тут Ягодкин и пропал. Дня три или четыре мы еще по болоту блукали - не вижу Ягодкина. Ну, думаю, все, гниет где-то в грязи болотной. Ан нет, когда мы этак к концу пятого дня все же вышли на соединение с дивизией, где повзводно, где поодиночке, смотрю - Ягодкин впереди меж кочек лежит, от "мессеров" прячется. Только странно очень: мы насквозь мокрые, а он сухой, чуток лишь в торфяной грязи плащ-палатку с передка да с плечей и штаны на коленях вымазал. Ну а когда "мессеры" ушли, я и подполз к Михайле, сел рядышком. Смотрю вблизи, - а глаз у меня стреляный, примечающий, - он и совсем сухой, словно где-то в палатке у печки обсыхал. "Откуда, - говорю, - ты взялся, пять дней по этой мокрятине топаем, а тебя нет да нет?" - "А я не уходил никуда, - говорит, - я тут все время с вами бок о бок иду. Поотстал немного, правда, ну а потом нагнал. Ведь десант-то мы все-таки обошли". А я ему в ответ, не по фене, конечно, по фене он не понимает, мол, брось мне врать, мы все до нитки промокли, а ты сухонький да чистенький. В плену ты был, милок, может, взяли тебя, а может, и сам пришел, только сейчас тебя обратно подбросили. И для чего, тоже понятно. Наш политрук сразу тебя раскусит, да и шлепнет здесь же за милую душу. Взвизгнул Михайла, именно взвизгнул, а не крикнул, и за автомат. Только вырвал я у него автомат, да и прикладом ему два зуба выбил. "Вот я тебя и без политрука шлепну", - говорю. А он в слезы: как дите ревет. "Ну, взяли, - говорит, - с меня подписку, Клюев, силком взяли. Попал я им в лапы, струсил, честно говорю, струсил. А им-то всего и надо: бумажку подмахнуть. Так что мне - подписи, что ли, жалко? Я ведь не обязан им служить. Я лучше родине послужу". - "Твое дело, - говорю, - лично мне эта военная муть уже надоела. В город приду, сбегу. На воле у меня свои дела есть, и ты мне пригодиться можешь. Так что доносить на тебя не буду и убивать не буду, только автоматик твой разряжу. А сейчас катись от меня подальше, слизняк, а то передумаю". Вот и все, гражданин начальник. Ушел он в свою роту, а я в свою. Повоевал я еще с годик, должно быть, а в Ростове сбежал.
С показаниями Клюева я возвращаюсь в Москву. На руках у меня свидетельство о том, что еще в первый год войны Михаил Федорович Ягодкин был завербован немецко-фашистской разведкой. Для меня это свидетельство совершенно бесспорно, и вместе с тем я сознаю, что бесспорность его для объективного следственного процесса вызывает сомнения. Во-первых, даже завербованный иностранной разведкой Ягодкин мог на нее и не работать, и вина его ничем, кроме рассказа Клюева, не доказана. А во-вторых, на первом же допросе Ягодкин мог вообще опровергнуть этот рассказ как злобное измышление клеветника, мстящего за анонимку. Да и ротный командир Ягодкина, вероятно, тоже не подтвердил бы клюевского рассказа. Я уже предугадываю то, что может сказать генерал, когда я положу ему на стол этот рассказ. Вызывает ли доверие сама личность автора как бывшего дезертира и вора-рецидивиста, отбывающего длительный срок заключения за серьезное преступление, и способствуют ли доверию его обвинения? Что я отвечу? Не вызывает, не способствуют, и ротный не подтвердит, и Ягодкин опровергнет. Но для меня эти обвинения были и весомы и убедительны. Я не подсказывал своей версии Клюеву, он рассказал именно то, что происходило в действительности. И пусть его рассказ был местью за анонимку, я не интересовался психологическими мотивами этой мести, но я нашел наконец тот кончик ниточки, которую нужно было тянуть и тянуть, разматывая весь клубок.
10
Утром прихожу в управление, а Жирмундский уже ждет меня.
- Что-нибудь случилось, Саша?
- Увы, ничего. Наблюдение за Родионовым пока безрезультатно. Ни в дирекции, ни в парткоме на него не жалуются: механик, мол, опытный, работает старательно. С кем общается, говорят, не знаем, в личную жизнь не вмешиваемся. Правда, его сосед по рабочему месту, тоже автомеханик, Мельников по фамилии, чуть больше сказал: "С кем дружит он, товарищ майор, я тоже не ведаю: домами не общаемся. Правда, "соображали" вместе не раз, после работы, конечно, но друзей тут у Фильки нет. Да и о своих делах у него всегда рот на замке. Пить, мол, с вами пью, а в душу не лезьте. Вот так, - говорит, - товарищ майор, о нашей с вами беседе я, конечно, трепаться не буду, знаю, что не положено, но сказать вам ничего более существенного не могу". Да, пожалуй, и я, Николай Петрович, ничего более существенного к рассказу его не добавлю. В круг Филиных связей еще не проникли, характер его работы на Ягодкина пока неясен.
- Пока, Саша, пока, - повторяю я Жирмундского. - Родионова на зубок взяли? Взяли. Вот что-нибудь да и выяснится. Кстати, генерал у себя?
- В ближайшие дни его не будет.
Внутренне, думаю, я даже доволен. Не будет скептического разговора о ценности привезенного мною документа. Во всяком случае, этот разговор откладывался.
- Пожалуй, так даже лучше. Через два-три дня доклад будет полнее. А пока подытожим, что уже найдено.
И я передаю Жирмундскому письменное признание Клюева. Майор читает его, перечитывает, потом долго глядит на меня без улыбки.
- Любопытный документ, - говорит он наконец. - Только вряд ли он обрадует генерала. Хочешь, я подскажу тебе его слова? - Жирмундский наклоняется над столом, как это делает генерал, и довольно похожим голосом начинает: - Ну, допустим, завербовали тогда немцы вашего Ягодкина, а что дальше? Туман, гипотезы, пока не схватили за лапу Ягодкина. И что вообще делает когда-то завербованный Ягодкин, кроме протезов в своей поликлинике? - Тут Жирмундский, сыграв генерала, продолжает уже своим голосом: - Я даже знаю, что ты ему скажешь на это. Что у нас есть теперь право на подозрение и несомненный вывод для следствия.
- Вот мы и поведем с тобой это следствие, - говорю я. - С чего начнем? Непосредственно с Ягодкина. И проникнем наконец в загадочную для нас область филателии.
- Я уже нашел для этого подходящего парня, - подводит итог Жирмундский. - Старший лейтенант Чачин из отдела полковника Маркова. И с тем и с другим уже согласовано.
- Где же он, твой Чачин?
Жирмундский смотрит на часы.
- Думаю, что сейчас уже в приемной.
- Зови.
В кабинет входит спортивного вида парень лет тридцати, русоволосый и миловидный, похожий на любого из наших молодежных экранных героев, когда их показывают на лесах стройки или в поле на тракторе. Некогда коротко стриженные волосы успели уже отрасти до современного уровня парикмахерской моды, на верхней губе пушились недлинные блондинистые усы, на щеках у висков обозначились бачки, и очевидная небритость была явно не к лицу нашему ведомству.
- Разрешите объяснить, товарищ полковник, - рапортует он не без смущения. - Я только что с самолета. Вернулся из командировки и даже побриться не успел. Товарищ майор не разрешил, приказал явиться таким, как есть.
Я понимаю ход Жирмундского. Парень нужен нам именно таким, как есть, именно в том же мятом замшевом пиджаке и цветастой рубашке без галстука. Но я все-таки спрашиваю:
- Таким и разгуливали в своей командировке?
- Для маскировки, товарищ полковник.
- Разрешаю побриться. Но усов и бачек не трогайте. И не стригитесь. Так вот, с этой минуты вы поступаете в наше распоряжение. В свой отдел пока не возвращайтесь, все уже согласовано.
- Есть, товарищ полковник.
- Называть меня можете Николай Петрович. И садитесь, пожалуйста. Говорят, вы марки собираете?
По глазам его вижу, что он ничего не понимает. И очень уж хочется ему узнать, в чем дело.
- Со школьных лет еще, Николай Петрович. Только в университете всю коллекцию обновил и скорректировал.
- Что значит "скорректировал"?
- Тематически. Собираю только русские марки, дореволюционные. А советские - только об авиации.
- Хорошую коллекцию собрали?
- Говорят, хорошую.
- Кто говорит?
- Собиратели.
- Вот мы и хотим ввести вас в этот круг, а конкретнее - в Общество филателистов.
- А я давно уже член общества. Даже на выставку марок в Ленинской библиотеке кое-что из моей коллекции взяли.
Я развожу руками.
- Засвечен твой кандидат, майор. Со старта засвечен.
Сообразительный Чачин сразу же понял меня и опережает с ответом Жирмундского.
- В обществе не знают, где я работаю.
- Это точно?
- Я никому о работе не говорил, да там и не интересуются, где кто работает. Только и речь, что о марках да выставках.
- Так в анкете же есть все данные.
- А я вступал в общество, когда еще в университете учился.
- На юридическом, - говорю я Жирмундскому. - Нам это может и помешать. Куда идут с юридического, сам понимаешь. Могут и к нам.
- Нет, - радостно улыбается Чачин: он уже понял смысл моей реплики, - я тогда на филологическом был. На юридический перешел после первого курса.
- Часто бываете в обществе?
- Больше в марочных магазинах и на почте - там у меня есть девушка, которая подбирает для меня марки, только что выпущенные. А в обществе не был с того дня, когда мою коллекцию на выставку отобрали. Она и сейчас там висит.
- Теперь будьте в своем собирательстве несколько пошумнее. И общайтесь с марочниками. У вас свободные деньги на марки есть?
- Для только что выпущенных много не нужно, а на редкие я все сбережения ухлопал. Уже мать жалуется.
- Вы женаты?
- Холост.
- Отлично. Нам удобнее. Если в связи с заданием возникнет необходимость в женской компании, не уклоняйтесь. Вас как зовут?
- Сергей Филиппович. Чаще Сережей.
- Значит, Сережа Чачин. Это и будут ваши позывные для связи. Никаких званий! В комитете больше не появляйтесь. Будем встречаться у майора - он тоже холостяк. А поскольку мы вас отправляем в командировку…
- Куда, Николай Петрович?
- В Москву. В общество собирателей марок, где бы они ни собирались. Говорите всем, что в отпуск не поехали, а отпускные пустили на пополнение коллекции. А если спросят, где вы работаете, скажете, что у одного профессора. У вас есть приятели среди собирателей? Ну и отлично. Похвастайте, что в скором времени поедете туристом в какую-нибудь капстрану - поохотиться за марками. Редкие марки вам, мол, для обмена пригодятся. А задание ваше состоит в том, чтобы этот намек дошел до сведения некоего Ягодкина.
- Знаю его.
- Знакомы?
- Нет. Только видел его недавно на выставке марок в Ленинской библиотеке. Потом ребята говорили о его выставочной коллекции. Редчайшее собрание марок, связанных с историей полярных исследований.
- А можно, скажем, такую коллекцию за год собрать?
- Сомнительно.
- Вот и узнайте все, что сможете, об этом собирателе. Добейтесь личного знакомства и сделайте так, чтобы эта возможность была случайной. В общем все.
11
В субботу мы едем в стоматологическую поликлинику. Она закрыта по воскресеньям, а суббота - неприемный день, когда из медицинского персонала дежурит только одна медсестра на случай экстренного вызова стоматолога на дом. И суббота - единственный день, когда мы без помехи можем проверить клиентуру Ягодкина.
Предварительно договариваемся с директором, просим назначить дежурной опытного, давно работающего здесь человека, способного обеспечить нам секретность нашей проверки. Директор сразу же объясняет нам, что дежурит в субботу именно такой человек - старшая медицинская сестра Корнакова, и робко спрашивает, нужно ли ему тоже быть в поликлинике. Мы поясняем, что в этом нет необходимости, пусть он предупредит сестру о нашем визите.
- У тебя есть план проверки? - интересуется Жирмундский.
- Какой еще план? Просмотрим регистрационные карточки пациентов Ягодкина за последние два года и отложим наиболее существенные.
- А принцип отбора?
- Элементарно прост. Во-первых, отберем карточки тех, кто работает в учреждениях военного ведомства или в так называемых "почтовых ящиках". Во-вторых, тех, кто был у него за эти два года всего однажды или два-три раза, но с большим многомесячным промежутком, да и то лишь на одном приеме. Ведь за полчаса или час на одном приеме не поставишь даже коронки. Вот мы и сопоставим один прием стоматолога с его диагнозом в медицинской карточке. И, в-третьих, отберем всех, кто живет не в Киевском районе, потому что для их обслуживания требуется специальное разрешение директора или ходатайство лечащего врача.
- Для такой проверки двух человек мало. Там прорва регистрационных карточек.
- Почему двух? Мы прихватим с собой еще двух-трех оперативных работников помоложе. А сами просмотрим уже отложенные карточки - и бесспорные и сомнительные. А потом отцедим наиболее интересные.
- А если самых интересных Ягодкин принимает без регистрации?
- Не думаю. Ягодкин не работает дома. Следовательно, любой "левый" заказ может быть выполнен только из материалов поликлиники и силами ее зубных техников, а оплачивать их работу должен сам Ягодкин из своего "левого" гонорара. Это затруднительно и невыгодно. Проще зарегистрировать пациента и официально оформить его заказ. Дополнительный же гонорар стоматолог получает, как говорится, с глазу на глаз без хлопот и дележки. Значит, и такие заказы не минуют регистратуру.
В поликлинике нас встречает директор - не удержался все-таки, приехал полюбопытствовать - и дежурная медсестра Корнакова, похожая на строгую учительницу старших классов.
Здесь непривычная для поликлиники пустота. Нет обычной суеты в коридорах. Тихо. Не звонят телефоны. Не мелькают белые халаты врачей.
Нас четверо - меня и Жирмундского сопровождают старшие лейтенанты Строгов и Ковалев. Все в штатском, что, по-моему, даже озадачивает директора.
- Целая делегация, - недоумевает он. - Чем обязан?
- Ничем, - говорю я. - Ваше разрешение ознакомиться с картотекой пациентов поликлиники мы уже получили по телефону. А сейчас, собственно, и начинается наша работа.
- Поднять всю регистратуру? - восклицает он. - Это же бездна работы. А могу я спросить зачем?
- Спросить можете. Нам необходимо установить по регистрационным карточкам некоторые данные некоторых пациентов. Не всех, конечно. Подымать всю регистратуру не будем. Нас, в частности, интересуют лишь некоторые пациенты доктора Ягодкина.
Глаза у директора круглеют, он даже руками всплеснуть готов.
- Михаила Федоровича! Так ведь он лучший протезист поликлиники. Самый честный и добросовестный. Только зарплата и никаких "левых" заработков.
- Нас не интересуют ни левые, ни правые заработки ваших врачей вообще и Ягодкина в частности. Мы ни в чем его не обвиняем. Нам нужен не он, повторяю, а кое-кто из его пациентов. Вот мы и настаиваем на соблюдении строжайшей секретности нашей проверки. Никто, кроме вас и товарища Корнаковой, не должен знать о ней, и тем более Ягодкин. Незачем бросать даже малейшую тень на врача, репутация которого вне подозрений.
- Но карточки у нас лежат не по фамилиям врачей, а по алфавиту, - директор явно растерян, - да и только за этот год. Все прошлогодние записи сданы в архив.
- У нас есть списки пациентов каждого стоматолога, - вмешивается медсестра, - а прошлогодних пациентов, которые вновь обращаются к нам, мы регистрируем заново. - Она протягивает мне список посетителей Ягодкина. - Не так уж много работы, товарищ.
- Один вопрос, - останавливаю я уже уходящего директора, - а бывают у вас случаи приема без регистрации?
- Нет, конечно. "Леваков" мы не держим. Наши протезисты, особенно Ягодкин, работают на износ. Усердно и доброкачественно. Никаких претензий к ним не имею.
А Строгов и Ковалев уже разбирают карточки, взятые с полок. Жирмундский присоединяется к ним. Я же тихо беседую с Корнаковой.
- Это все из-за того иностранца? - спрашивает она.
- Отчасти, - говорю я.
- Так он как раз и не был зарегистрирован.
- Увы, это ему не помогло.
- А все остальные у Ягодкина только наши, советские.
- И среди них могут быть люди с нечистой совестью.
- Николай Петрович, - зовет меня Жирмундский, - взгляни-ка на эту карточку.
Карточка выписана на имя Немцовой Раисы Яковлевны, 1944 года рождения. Протез верхней челюсти: мост и две коронки.
- Обратите внимание на место работы.
Я читаю.
- "Научно-исследовательский институт имени Жолио-Кюри".
- Ядерные дела, - усмехается Жирмундский. - Я знаю этот институт. - Он щелкает по картонному переплету медкарточки. - Кстати, и другая любопытная деталь: живет эта дамочка в Сокольническом, а не в Киевском районе. Записать?
- Пиши.
Мы отбираем еще четырех человек. Жирмундский, подсев ко мне, читает вслух:
- "Ермаков Иван Сергеевич. Сорок пять лет. Научный работник НИИ твердых сплавов. Диагноз: протезы верхней и нижней челюстей".
- А живет, посмотрите-ка, где? На Ленинском? Где имение, а где наводнение.
- Дальше?
- "Шелест Яков Ильич, - читает Жирмундский, - двадцать девять лет. Переводчик советского комитета Международного совета музеев", - перелистывает карточку. - Был в январе и феврале с диагнозом: две коронки и мост верхней челюсти. Тоже в другом районе живет. "Лаврова Ольга Андреевна. Двадцать три года. Модельер Дома моделей". Живет в Киевском районе, но была только один раз, в феврале этого года. Диагноза нет… Вот еще один: "Челидзе Георгий Юстинович. Тридцать два года. Работает по договорам, как член Союза художников". Смотри-ка: в поликлинике бывает даже чаще, чем этого требует диагноз. И тоже не из Киевского…
Я возвращаю карточку Лавровой сестре.
- Почему не записан диагноз?
- Бывает, - отвечает та. - Может, забыл Михаил Федорович, или, что всего вероятнее, больной просто не потребовалась помощь протезиста.
- Так почему же она записана к Ягодкину? В карточке нет ни одной записи лечащих врачей.
Корнакова недоуменно пожимает плечами.
- А почему зарегистрированы у вас эти четверо? - Я предъявляю ей карточки Немцовой, Ермакова, Шелеста и Челидзе. - Ведь ни один из них не проживает в вашем районе.
- Мы делаем это в особых случаях с разрешения директора.
- Так почему же он разрешает?