– И я подумал еще вот что, – сказал Катц, медленно обходя машину. – В подземном гараже у вокзала, где Джоель оставил машину, есть камера видеонаблюдения. Здесь, кстати, тоже есть – видите, вон там, наверху? Но сюда-то машину пригнали уже после его исчезновения. А там… Полиция проверяла? Наверняка есть запись момента, когда он парковал машину.
– Не знаю… мне про это не известно. Но я уже говорила – они не отнеслись всерьез к моему заявлению.
– Я понимаю…
Он проверил заднее сиденье, пассажирское, пальцем залез в щель между сиденьем и спинкой и захлопнул дверь.
– Пока все. Давайте поднимемся и посмотрим на компьютер, пока еще не слишком поздно.
Она провела его через какой-то узкий коридорчик – наверное, в старые времена он предназначался для прислуги. За полуоткрытой дверью спальня – величиной с его квартиру. Прошли великолепную, похоже, только что установленную суперсовременную кухню, обеденный зал с выложенной изразцом печью и мозаикой в эркере, гигантскую гостиную с окном с мелкорешетчатым переплетом в виде огромной бабочки и поднялись на второй этаж в кабинет Джоеля.
Широкое окно на крышную террасу. Компьютер на письменном столе.
– После исчезновения Джоеля никто к компьютеру не подходил, – заверила Ангела. – Кроме меня, конечно… Я посмотрела последнюю почту – на всякий случай. Ничего подозрительного не нашла… – Она поймала вопросительный взгляд Данни и покачала головой. – Нет-нет, Джоель особенно не таился. Никаких паролей.
С тихим жужжанием заработал жесткий диск. Данни осмотрел комнату. Сделанные на заказ книжные полки с папками и документами вдоль одной из стен. Над дверью – одинокая картина, что-то вроде натюрморта: два скрещенных птичьих пера, пробка от шампанского и пузырек духов, довольно неумелая любительская поделка. Свадебная фотография. Клингберг во фраке, Ангела в кремовом свадебном платье. Вид у обоих счастливый. Данни присмотрелся – похоже, искренне счастливый. Никакой натяжки. Не изображают счастье.
Он открыл поисковик. Щелкнул по стрелке – посмотреть последние сайты. Их оказалось совсем немного – Клингберг уничтожил все ссылки в середине апреля, за неделю или чуть больше до своего исчезновения. Восстановить их не составило для Катца большого труда – есть специальная программа. Но ничего примечательного он не обнаружил. Последнее время Клингберг читал в основном зарубежные деловые издания – Financial Times, The Economist, Finanzwelt. Помимо этого, справлялся в Википедии о бордоских винах и выбирал в Google адреса ресторанов.
Он включил почтовую программу. Письма, которое она назвала "прощальным", в отправленных не нашлось – он послал его с айфона. В корзине – сплошной спам, а сохраненная корреспонденция исключительно деловая.
– Я хочу инсталлировать одну программку… – обратился он к Ангеле. – Если вы не против… могут найтись вещи, о которых вам не хотелось бы знать…
– Нетрадиционные наклонности? – Ангела криво улыбнулась. – Я готова рискнуть.
Катц вставил флешку, щелкнул по появившейся иконке и перекачал программу в компьютер. Программу эту он составил сам и был вполне доволен результатом. Важно, что она не обращала внимания на нулевую информацию – на огрызки файлов, программ, на бинарный мусор, которым забит каждый компьютер.
Через десять секунд поиск закончился. Клингбергу, похоже, и в самом деле нечего было скрывать. Единственная скрытая информация, если это можно назвать информацией, заключалась в каком-то архивированном файле, который случайно был сохранен, как системный. Катц скопировал файл на флешку – этим можно заняться и потом.
– Итак, компьютер никто не трогал, кроме вас? Я имею в виду… после исчезновения Джоеля?
– Нет… а что?
– Чересчур прибран. Такое ощущение, что кто-то провел генеральную уборку.
– И ничего необычного?
– Ничего.
– Вы уверены?
– Совершенно уверен.
Ангела Клингберг покачала головой и посмотрела на свадебную фотографию.
– Десять лет назад… – сказала она не сразу. – Почти ровно десять лет назад. Мне было двадцать пять… на следующее утро мы уехали в свадебное путешествие. В Доминиканскую Республику. Это же именно там когда-то родилась империя "Клингберг Алюминиум". Дед Джоеля Густав начал торговать сахаром и бокситом в Санта-Доминго еще в сороковые годы. Собственно, Густав и родился там, в семье шведского миссионера. Его родители помогали бедным, главным образом, в сельских районах. В Комендадоре даже улица названа в их честь… Комендадор – город на границе с Гаити. Джоель рассказывал – они спасли очень многих, когда доминиканская армия уничтожала гаитянских беженцев. Это был настоящий геноцид. Петрушечный геноцид, как его называли.
– И что потянуло вас именно туда? Джоель хотел полной грудью вдохнуть семейную историю?
– В какой-то степени – да. Он там часто бывал в детстве, с дедом. Почти каждое лето. И мы тоже… посетили первую бокситную разработку. Побывали на лютеранском кладбище в Санта-Доминго, где похоронены многие члены семьи. – Она мечтательно улыбнулась. – Это было замечательное путешествие. Я научила Джоеля дайвингу. Он даже получил сертификат PADI. В городке на восточном побережье. Я к тому времени уже начала учиться на морского биолога. В Карибском море совершенно фантастическая, неправдоподобная морская фауна. И флора тоже… Мы видели барракуд, тигровых акул. Я бы охотно опять туда съездила. Мы даже говорили с Джоелем – а не совершить ли нам юбилейную поездку, отметить десять лет свадьбы.
Она помолчала и кивнула на натюрморт над дверью.
– Джоель нарисовал это, когда мы там были. Довольно беспомощно, правда?
– Я не знал, что Джоель увлекается живописью.
– А он и не увлекается… это его единственное произведение, если можно так назвать. Это… как вам объяснить… это как бы память о дне, когда исчез его старший брат. Джоелю было года два или три… но он утверждает, что все помнит. Женщина обещала подняться с Кристофером по лестнице в метро, а Джоель был в коляске, и отец пошел к лифту. Но когда они поднялись на перрон, не нашли ни женщины, ни Кристофера. Они должны были сидеть на скамейке и дожидаться Джоеля с отцом.
– А какая связь с картиной?
– Джоель утверждает, что под скамейкой лежали два скрещенных птичьих пера, а на них – пробка от шампанского. Почему-то он вспомнил все это, когда мы были в Санта-Доминго.
– Странно…
– Еще как, правда?
– А духи?
– Вот это я не помню. Думаю, женщина, которая похитила Кристофера, была сильно надушена. Или что-то в этом роде. В общем, все это неважно. Верны воспоминания или нет, никому не известно, но Джоель уверен, что так и было.
Катц выключил компьютер и встал. Ангела Клингберг откинула упавшую на лоб прядь волос – жест напомнил ему Эву Дальман. Они чем-то похожи – почему он не заметил при первой встрече?
– На сегодня все? – спросила она.
– Да.
– Чем я еще могу помочь?
– Мне надо было бы поговорить с дядей Джоеля. Но это, оказывается, не так легко.
– Не беспокойтесь. Я позвоню Понтусу и закажу для вас время.
* * *
В десять часов вечера Катц поставил машину на стоянке у Центрального вокзала и дошел до подземного гаража. В плексигласовой будке сидел одутловатый, совершенно лысый парень лет тридцати и решал судоку.
Катц представился, и парень впустил его в будку – с задней стороны была дверь.
– Значит, это ты мне звонил только что… хочешь посмотреть записи? Я отобрал кое-что… сам понимаешь, делать здесь нечего, поэтому радуешься любому развлечению. Двадцать второе апреля? Я правильно понял? Время ланча, красный "лексус"?
Катц молча кивнул.
– Не бесплатно, понятно, поскольку ты не из полиции. Скажем так… тысячу спенн, и можешь смотреть кино с утра до вечера. Нон-стоп видеосалон… если, конечно, шеф не объявится.
Катц отсчитал две пятисотенные бумажки и положил на стол.
– Машину запарковали на втором подвальном этаже. Рядом со столбом, в 11:54.
Он вывел запись на экран – Катц успел заметить, что все материалы рассортированы по датам. Появилось восемь кадров.
– У нас по две камеры на каждом этаже. Есть еще одна, на въезде, но она выведена на другой терминал. Парень, которого ты ищешь… вот он, – вахтер показал на два кадра слева внизу. – Вот, смотри… вот въезжает красный "лексус", вот он его паркует, выходит из машины, вот идет к лестнице… Но если ты меня спросишь, я скажу так: смотреть здесь не на что.
Он щелкнул мышкой по нижнему кадру слева и вывел его на полный экран. Красный "лексус" спускается по пандусу, лица водителя не различить, но, похоже, в машине больше никого нет.
– А увеличить можно?
– Не-а. Увидишь сплошные пиксели. А вот он выходит из своей тачки.
Пошла запись со второй камеры. Машина Клингберга остановилась, но теперь видеть ее мешал столб.
– Погоди-ка… Вот он во весь рост. Опять же лица не видно… но ставлю тысячу спенн, что мигрант. На таких машинах только мигранты ездят, у них денег куры не клюют.
В кадре появился мужчина в серой куртке с капюшоном. Фирмы "Песец". Хорошие куртки, Катц прошлой осенью купил точно такую же, но ее украли. Ограбили подвал.
– А на лицо нельзя посмотреть?
– Нет… и дождя в тот день не было. Почему он в капюшоне? Я проверял камеру на въезде. Холодина – это да. Минусовая температура. В апреле-то! Но солнечно. Дождя и в помине не было. День, ясное дело, холодный, но солнечный.
Мужчина в куртке явно сознавал, что работает видеокамера. Насколько можно, закрыл лицо капюшоном, наклонил голову, быстро пошел к выходу, открыл дверь на лестницу и исчез.
– Не так уж много экшена, а? – Парень усмехнулся и мотнул головой в сторону экрана, где продолжала беззвучно крутиться запись. – Ни голубя, ни крысы. А этого добра у нас… И подростки из пригородных банд. Нарики. Тут ночью зоопарк… А в чем дело вообще? Что-то натворил этот парень? Не ты один интересуешься.
Катц посмотрел на него с удивлением.
– А кто еще?
– Полиция. Снюты.
А это уже непонятно. Ангела Клингберг сказала, что полиция вряд ли проверила камеры наблюдения. И в материалах Юлина ни слова.
– Когда?
– Несколько дней назад. Самое большее – с неделю. Баба какая-то. Красивая, вообще-то. В отличной форме, лесбиянка, скорее всего. Лет сорок навскидку. Удостоверение, все как положено.
Вахтер, не вставая, дотянулся до стоящей на полке банки с кока-колой, сделал большой глоток и зло осклабился:
– Я ж тебе говорил – зоопарк!
Он выбрал другую секвенцию, и на экране появилась стайка подростков. Они остановились на лестничной площадке прямо под камерой, достали, как по команде, аэрозольные краски и начали. Управились за минуту, не больше – все четыре стены изгвазданы так, что чистого места не найдешь. Один из парней с заплетенными в косички волосами повернулся к камере, ухмыльнулся и запустил в нее бутылкой из-под пива. Не попал. Попытку повторять не стал, и вся банда исчезла. В камере застыла картинка: испачканные стены и осколки бутылки на полу.
– Вот подонки! Видел этого павиана, который бутылку швырнул? И знаешь, что я думаю? Думаю, этот норвежец, Брейвик был прав. Вся эта мульти-культи бредятина до добра не доведет. Но никто же не решается сказать вслух! Даже Окессон со своими "шведодемократами" и то… теперь они, суки, политкорректны. Так что скажешь? Прав Брейвик или не прав? А я тебе вот что скажу: сделал то, что и надо было сделать. Единственный способ. Надо же добраться до корней проблемы, корчевать, пока не поздно…
Вахтер замолчал и почесал лысину.
– Значит, есть еще одна камера, – сказал Катц спокойно.
– Что?
– На входе. На лестничной площадке. Ты сам ее установил? Гараж не имеет права вести наблюдение вне парковочных залов.
– Я же говорил – здесь ничего не происходит. Восемь часов в стеклянном стакане. Надо же чем-то развлечься… Кстати, я ее снял. Кто-то донес шефу.
– А двадцать второго апреля она стояла?
– Может быть…
– И ты ничего не сказал полиции?
– Кому? Этой лесби?
– Я хочу посмотреть запись. Ведь этот парень с "лексусом" прошел мимо твоей камеры, когда выходил на улицу? Прошел.
Вахтер вздохнул:
– Может, она где и есть, эта запись. Но это стоит еще пятьсот.
Катц выложил еще одну ассигнацию, и через две минуты владелец "лексуса" появился на экране. Он прошел спиной к камере, капюшон по-прежнему не снят. Среднего роста. Как Клингберг, как он сам и как еще миллион особей мужского пола в стране. Походка самая обычная, ничто не бросается в глаза. Лицо так ни разу и не показал.
– Осторожный тип, – прокомментировал вахтер. – Не хочет, чтобы его узнали… Можно выключать? У меня есть дела…
– Подожди!
Судоку, вот все твои дела.
Запись продолжалась. Внезапно освещение в кадре изменилось – кто-то открыл дверь этажом ниже. На стене появились две тени. Двое встретились, несколько секунд поговорили о чем-то и разошлись. Потом один из них – человек в куртке с капюшоном – вышел на улицу, а второй пошел по лестнице на второй этаж.
Катц узнал его. Молодой парнишка, лет семнадцати. Он остановился на площадке прямо под камерой. Грязная одежда, на плече рюкзак. Бомж и наркоман. Но сейчас, судя по всему, чист. И чем-то смертельно напуган.
– Нарик, – брезгливо сказал вахтер. – Здесь их кишмя. Я одного нашел мертвым. На той неделе. Сначала решил, спит… лежит на заднем сиденье старой "тойоты" и спит. А он, оказывается, коньки откинул… а посмотри на этого! СПИД у него, что ли…
Сомнений не было – тот самый парень, которого он видел на встрече Анонимных наркоманов. Катц открыл встречу, "поделился", как они это там называли. Послушал рассказы других. Подивился, как отстали эти люди в развитии. Они даже не понимали, даже не могли толком рассказать о своих проблемах – так, лопотали что-то несвязное. Данни тогда обратил внимание на сидевшего поодаль парнишку. Вид у него был отсутствующий, он, похоже, толком не понимал, что вокруг происходит. В той же грязной одежде, что и на этих кадрах, с пятнами крови на джинсах. С тем же рюкзаком – только тогда рюкзак стоял на полу, прислоненный к ножке стула.
– А распечатать можно?
– Отдельные кадры? Конечно…
– Мне нужно фото человека в куртке и этого паренька.
Вахтер включил принтер, и через полминуты передал Данни два листа.
– Тебе повезло, – усмехнулся он. – Распечатка входит в цену. Катц внимательно рассматривал снимок юного наркомана. И в самом деле, чем-то смертельно напуган… чем? Или кем? Человеком в куртке "Песец", с которым встретился на площадке? Почему-то Данни все больше сомневался, что этот человек – Клингберг.
А паренек слишком юн для наркоты. Впрочем, он и сам был когда-то слишком юн…
В первые десять лет жизни Катц сменил шесть школ. Родители, Беньямин и Анн, были учителями, но у Беньямина был невыносимый характер, поэтому он долго нигде не задерживался. На последнем месте работы он сломал завхозу ключицу – причиной ссоры на этот раз оказалась неисправная вентиляция в учительской. Отец был совершенно не в состоянии контролировать неожиданные вспышки ярости. Это было в крови, и сын унаследовал его характер. Всю свою жизнь он пытался с этим справляться, но удавалось далеко не всегда.
Беньямин умер от рака легких через несколько дней после четырнадцатилетия сына. А вскоре умерла и мать. Она перестала есть и постепенно истаяла в больнице в Соллентуне. Родственников не нашлось. И Катца поместили в детский дом. Собственно, странно, что он не угодил туда раньше: уже несколько лет как паренек совершенно отбился от рук – в одиннадцать попался на мелком воровстве в магазине, а в двенадцать на него был составлен первый акт в социальных службах.