После смерти родителей не было ни единого человека, кто был бы для него авторитетом, кому хотелось бы подражать. В детском доме в Хессельбю, куда его направили, он быстро подружился с так называемыми "проблемными" подростками: банды из Блакеберга и Риссне. Полудети, которым, куда бы они ни кинули взгляд, какие бы варианты жизни ни перебирали, не светило никакое будущее. Данни очень быстро сошелся с ними. По заказу взрослых уголовников они взламывали виллы, бродили по ночам по пояс в воде на лодочных стоянках и мощными бокорезами перерезали крепления подвесных моторов, занимались грабежом и продажей краденого. Избивали людей, которые им чем-то не нравились, но главное – подрабатывали наркокурьерами. Героин был везде. Катц видел, что делает героин с людьми, как ломает психику, но он был всего лишь подростком и не видел оснований противостоять соблазну – уж кто-кто, а он уж сумеет не поддаться зависимости! Его первый юношеский роман тоже был связан с наркотиками. Он продолжался всего несколько месяцев и закончился катастрофой. Может, именно поэтому он не успел стать по-настоящему зависимым. Странно, но чудовищная история с Эвой Дальман спасла его от наркотической гибели.
Они встретились летом, когда ему исполнилось шестнадцать. Их познакомил лучший друг Катца, Йорма Хедлунд. Эва была высокой и очень стеснительной девочкой. Она слегка заикалась, поэтому предпочитала молчать. А Катц сначала подумал, что это ее молчание – признак высокомерия, и потом решил, что она скрывает какую-то тайну. Она была на два года моложе, семья у нее, в отличие от Катца, была, но лучше бы ее не было. Эва ушла из дома, жила где придется, иногда ночевала в комнатке Катца в детском доме, если ему удавалось незаметно провести ее мимо дежурного. Первая инъекция тоже связана с ней. Они забрались в подвал многоквартирного дома на Астракангатан, и у него так дрожали руки, что в конце концов она взяла у него шприц и сама вколола ему героин.
В то лето они почти все время были вместе. Кололись, занимались любовью, подворовывали в супермаркетах. В августе Йорма заметил, что экипаж шикарной яхты в лодочной гавани у Хессельбю сошел на берег. Моряки, весело переговариваясь, поймали такси и уехали. Катц и Йорма дождались темноты и поплыли к яхте. Эва осталась на берегу, предупредить в случае чего. Тысяча крон наличными – вот и все, что нашлось. Больше ничего ценного. Рассчитывали на куда более жирную добычу и со злости испакостили на яхте все, что могли: разбили стулья и кресла, нашли банку с краской и залили одежду в гардеробе, перевернули всю еду в холодильнике.
В тот же вечер они с Эвой забрались в велосипедный гараж неподалеку. Торопливо смешали дозы, и Данни сразу понял, насколько крепкую штуку они прикупили: суставы мгновенно онемели. Как-то странно, по-другому, чем всегда… ему на секунду стало страшно, но он тут же отключился.
Проснулся он в лесу. Как он потом узнал, на Груббхольмене, необитаемом островке напротив набережной в Хессельбю. Его сразу ослепил неправдоподобно яркий луч направленного на него карманного фонаря. Повсюду были полицейские, неутомимо лаяли собаки. Брюки были спущены до колен, в руках женские трусы. Кто-то схватил его за волосы и повернул на живот. Он увидел Эву Дальман. Ее, совершенно голую и всю в крови, несли куда-то на носилках, на него кто-то орал, заставили сесть и защелкнули наручники.
В исправительной тюрьме для подростков, куда его определили, психолог много раз пытался помочь ему вспомнить, что же произошло в ту ночь. Полиция пришла к выводу, что якобы он, Даниель Катц, ударил чем-то свою подружку так, что она потеряла сознание, и искусал ей шею до крови. Но Катц, как ни старался, вспомнить ничего не мог. Эва тоже ничего не помнила. Ее поместили в лечебницу для несовершеннолетних наркоманов в Норрланде, много раз допрашивали, но она упорно и категорически отрицала вину Катца.
Эта история преследовала его много лет. Самое тяжкое – неизвестность. Кто вообще способен на такое? Он извел себя сомнениями. Может быть, и вправду он, под действием этого чертова, невиданной силы героина? Но так жить нельзя. Он принял решение. Надо жить дальше, надо кончать со старым.
У него обнаружились нешуточные способности, и это стало его спасением. В подростковой тюрьме, или "исправительном учреждении для трудных подростков", как это называлось официально, ему разрешили поступить в гимназию в Хюддинге, по линии естественных наук. Он получил высшие оценки по всем предметам, особенно отмечены были его редкие способности к языкам и математике. Данни повезло и с педагогами – ему позволяли и даже поощряли далеко выходить за пределы учебной программы. Он даже иногда замещал педагогов, если кто-то заболевал.
В восемнадцать лет он записался в армию. Военный психолог предложил пройти несколько тестов, необходимых для получения специального образования. Тест Стэнфорда-Бине показал заоблачные результаты, впрочем, как и другие тесты умственного развития. Через месяц ему позвонил майор из призывной комиссии и предложил проходить военную службу в школе переводчиков. Если Катц заинтересован, для него сохранено место.
Он стал одним из трех выпускников школы военных переводчиков, кому сразу предложили должность. Осенью 1988 года он начал работать в посольстве Швеции в Хельсинки, переводил для военного атташе русские газеты, указы, перехваченные пограничные переговоры – все что угодно. Очевидно, Катц справлялся со своими обязанностями хорошо – его повысили в звании и перевели в генеральное консульство в Ленинграде, который вскоре сменил название на Санкт-Петербург.
Там он впервые встретил Юлина. Формально должность Юлина называлась так: вице-консул по визовым вопросам, но на самом деле он работал на военное ведомство. Советский Союз к тому времени висел на ниточке, но консульство по-прежнему отвечало за официальные контакты с Северо-Западом: Архангельская, Мурманская, Новгородская и Псковская области, автономные республики Карелия и Коми, Ненецкая автономная область и калининградский анклав. События развивались с пугающей быстротой, и Юлину вменялось в обязанность отслеживать, что происходит с военной промышленностью, кто отвечает за склады вооружения и ракетные базы.
Катц встречался с ним не часто, два-три раза в неделю – тот в основном был в разъездах. Но Юлин ему очень нравился – его спокойствие, его располагающая приветливость… чего еще можно требовать от профессионального военного? Он быстро сообразил, что Юлин довольно долго работал под чужим именем, под цифровым кодом и даже с дублером, чтобы избежать попыток двойной вербовки. Это произвело на Данни сильное впечатление. Юлин был старше его на шестнадцать лет, и только когда тот получил срочное назначение в миротворческую миссию на Балканах, Катц сообразил, что значил для него Юлин. Он заменил ему старшего брата.
Весной 1992 года Катца сократили – так же внезапно, как и назначили. Его должность военного переводчика перестала существовать, "холодную войну" посчитали законченной. Он вернулся в Стокгольм в период резкого снижения конъюнктуры и написал заявление в управление по трудоустройству, прекрасно понимая, что шансов почти нет. Самолет приземлился в Арланде, и он внезапно осознал, что идти ему некуда. С Юлином он не встречался больше года и, почти не надеясь на успех, позвонил по старому служебному номеру – как ни странно, Юлин взял трубку. Мало того – оказался настоящем ангелом-хранителем: буквально за неделю нашел Данни работу переводчика в FRA, Управлении радиоразведки и радиоперехвата, гражданского ведомства, выполняющего заказы Министерства обороны.
Работа заключалась в том, что он сидел в одиночестве в маленьком кабинете на Лувё и готовил материал для военных аналитиков. По крупицам собирал осколки информации, а кто-то другой склеивал эти осколки в более или менее понятное целое. Иногда встречался с Юлином. Тот делал карьеру: теперь он уже был атташе при главной квартире НАТО. Иногда возвращался в Стокгольм, они встречались, ради шутки говорили по-русски и обменивались сплетнями про бывших сослуживцев.
Уже на второй год в Стокгольме Катц опять начал злоупотреблять героином. Даже и сам не знал почему. Скорее всего, его мучило одиночество. Одиночество окружало его все плотнее и плотнее, как постепенно сжимающийся стеклянный пузырь, вобравший в себя все: и безвременную смерть родителей, и глупо потраченную юность, и Эву Дальман, с которой он так ни разу и не встретился после того кошмарного дня… и беспричинную и безымянную ярость, которая всегда была с ним, насколько он себя помнил. Эту проклятую ярость тоже вобрал в себя непробиваемый пузырь одиночества.
Наркоту он покупал у дилера, знакомого еще по временам Хессельбю, латиноамериканца по имени Хорхе. Кожа лица у него была похожа на рыхлую, порозную штукатурку – как и у всех, кто давно и прочно сидел на игле. Но Катц долгое время не позволял наркотикам взять вверх – работал добросовестно, заказы сдавал вовремя, не задерживал, и носил сорочки с длинными рукавами, чтобы никто не заметил следы инъекций.
Летом 1993 года руководство управления неожиданно командировало Катца в Берлин. Старый четырехсторонний договор после объединения Германии утратил свою силу. Русские разбирали склады, упаковывали и отправляли оружие в берлинский пригород Эркнер, откуда поездами вывозили в Москву. Катцу вменялось собирать данные об организации этой беспрецедентной эвакуации, насколько поторапливаются русские, какие части войск задействованы, какова реакция прессы – как русской, так и немецкой.
Получив подробные инструкции, он поехал в Берлин – с дипломатическим паспортом и десятью граммами голландского героина во внутреннем кармане пиджака. К этому времени он утроил дозу.
Консульство сняло ему квартиру на Винерштрассе в Кройцберге, в двух шагах от Коттбуссер Тор. И это значило, что раздобыть препарат не составит никаких трудов. Коттбуссер Тор – центр героиновой торговли в центральном Берлине. Беззубые нарики продавали турецкий героин раз в пять дешевле, чем в Стокгольме. Шприцы покупали у дверей аптеки, в упаковках по десять штук.
Через два месяца он уже не мог жить без дозы – потребность все увеличивалась, он нуждался в героине круглые сутки, иначе наступала полная апатия и безразличие ко всему. Иной раз рисковал – делал укол прямо в своем кабинете, все чаще брал отгулы, завел друзей в кругу себе подобных. Потом стал брать больничный, на неделю и больше… в эти дни он жил как в тумане и, как правило, потом ничего не мог вспомнить.
Временное спасение пришло, когда его вызвали в Стокгольм на компьютерные курсы в KTH. Картотека оборонщиков работала как часы. Они знали про его необычные способности к программированию, талант полиглота и еще более редкий талант – умение собирать информацию. Наступало новое время. В жизнь, как ураган, ворвался Интернет с его возможностями. Персональные компьютеры становились все мощнее, все быстрее. Надо было смотреть в будущее, и все понимали, что такие люди, как Катц, на улице не валяются… когда какой-то приветливый полковник, желая вдохнуть в него энтузиазм, произнес эту фразу – на улице не валяются, Катц мысленно усмехнулся, но ему сразу стало невыносимо стыдно. Знал бы ты…
Ему удалось самостоятельно прервать порочный круг и завязать с наркотой – по крайней мере, до конца курсов. Но уже в день получения диплома он сорвался. Опять ступил на наклонную, и довольно крутую, плоскость.
Настолько крутую, что меньше чем за год потерял все – работу, жилье, друзей. Стал настоящим бомжом.
Деньги? Можно взломать какую-нибудь кладовку, можно самому продавать. Подороже. Йорма Хедлунд – единственный из его старых знакомых, с кем он поддерживал контакт. Йорма по-прежнему был не в ладах с законом, но пытался, как мог, помочь Данни. Беда заключалась только в том, что Данни не хотел, чтобы ему помогали.
Поначалу удавалось иной раз переночевать в одном из приютов для бездомных – временный выход, потому что, как только начинало пригревать солнце, постояльцев выгоняли на улицу. А потом ему стало плевать на все, в том числе и на себя самого, он спал там, где заставал его наркотический сон – в подъездах, в парках, в подворотнях. В этой кромешной тьме он неотвратимо падал в бездну, но внезапно пришло спасение, опять принявшее облик Рикарда Юлина.
Катц до сих пор помнил этот день, как будто все произошло вчера. Юлин наткнулся на него на станции метро Гулльмаршплан. Катц куда-то направлялся… он и сам не помнит, куда именно. Остановился на перроне, даже не замечая, что люди сторонятся его грязной одежды, инфицированных ран на руках, не замечая, что громко разговаривает сам с собой. Но это его и спасло – как утверждал Юлин, он ни за что бы не узнал Катца. Он узнал голос.
Там все и началось. Юлин заставил Катца взять его визитку и настоял, чтобы тот позвонил, – без всякой цели, сказал Юлин. Просто поговорить. Такой уж он был человек, помогал другим совершенно бескорыстно и, наверное, находил в этом удовольствие. Через месяц Катц уже лежал в антропософской реабилитационной клинике в Уттерйерне.
* * *
Катц вернулся домой после полуночи. Открыл дверь и насторожился – показалось, что в квартире кто-то был. Достал бумажный носовой платок и провел по замочной скважине – следов жира нет. Значит, даже если кто-то пользовался отмычками, то тщательно вытер следы графитовой смазки.
Он вошел и остановился. Слабый неживой свет уличных фонарей из окон освещал прихожую. Постоял не двигаясь, напряг слух, пытаясь уловить малейший звук – чье-то сдерживаемое дыхание, шорох одежды. Ничего.
Прошел в спальню. Еле заметное красное пятно на стене – отсвет электронного будильника. Постель застелена кое-как, но так было и утром. Дверь платяного шкафа слегка приоткрыта. А вот этого он не помнил. Собственно, с чего бы ему запоминать, закрыт гардероб или нет? Одежда на месте… но опять то же странное чувство: кто-то снимал одежду, запоминал, где что висит, осматривал, а потом вешал на место.
Кухня. Шуршит вентилятор. Вымытая посуда в сушилке, салфетка "Ветекс" на кране. Пол и кафель идеально чистые. Все, как он оставил.
Он перешел в гостиную. Диван у стены похож на большого задремавшего зверя. Опасного зверя, мысленно поправил себя Катц и мысленно же улыбнулся. Под телевизором мигает красный огонек кабельного декодера. Сложенная вдвое газета на журнальном столике. Книжный шкаф… подоконники… все на месте.
Катц еще раз прошел по комнатам, на этот раз более систематично, но никаких следов взлома не обнаружил. Что ищет вор? По собственному опыту знал – вор ищет ценные вещи. Он в своей мрачной юности и сам этим занимался. Нет… и это нет, и это нет. Ничто не украдено, все стоит на своих местах. Включил свет и посмотрел на горшки с цветами на подоконниках – даже за день налетает немного пыли, и если бы горшки хоть на миллиметр сдвинули с места, обнаружился бы серпик чистого мрамора.
Вернулся в кухню, поджарил ломтик хлеба, намазал маслом и съел, не садясь. Неприятное чувство понемногу отпускало.
Звякнул мобильник. Эсэмэска от Ангелы Клингберг: время заказано. Понтус Клингберг готов принять его завтра в десять утра, в главной конторе "Клингберг Алюминиум".
Почему-то не выходил из головы этот юный наркоман из подземного гаража. Надо бы попытаться его найти, поспрашивать по приютам, в стокгольмской группе АН. Парень видел человека, который парковал машину Клингберга, мало того – о чем-то с ним говорил. И тот перепугал его до полусмерти.
И потом эта женщина из полиции. С чего бы ей понадобилось просматривать видеозаписи из гаража? Причем всего пару дней назад… Ведь Юлин сказал, что следствие закрыто через сутки после исчезновения Джоеля. Но, судя по всему, кто-то все же сомневался.
Что-то не склеивалось. Вообще вся история Клингберга не склеивалась. Что-то не так.
Прошел в гостиную, запустил стационарный компьютер – он пользовался им, когда было лень спускаться в офис. Вставил флешку.
Файл, который он скопировал у Клингберга, судя по всему, поврежден. Данни скачал программу ремонта архивированных файлов, и через несколько минут документ открылся. Каталог, названный "М.К.", содержал несколько защищенных от редактирования документов. "М.К". Те же инициалы, что на холщовом полотенце, переданном ему Ангелой.
Несколько сканированных фотографий. Семейный портрет, сделанный более полувека назад. Явно в тропиках. Мужчина, женщина и два мальчика. Еще два снимка. Те же люди, но в городе. На заднем плане – вывески на испанском. Патриарх семьи Густав с женой и двумя детьми. Младший – скорее всего, отец Джоеля.
И еще один документ, на этот раз в Word. Данни щелкнул правой кнопкой – записи сделаны за день до исчезновения Джоеля.
Кристофера похитили в июне 1970 года.
Маму и папу нашли мертвыми в сентябре 1979 года. Почему именно в усадьбе?
Мари Бенуа умерла в 1978 году. Как?
Судя по всему, Клингберг видел связь между этими событиями – исчезновением брата и смертью трех людей. Фотографии… на фотографиях его отец, дяди и дед с бабушкой. Очень старые снимки, сделаны почти наверняка в Доминиканской Республике. А кто такая Мари Бенуа? Член семьи? Если нет, то почему Клингберг упоминает ее наряду с ближайшими родственниками?