- А я не настаиваю на сдаче, Матвей Георгиевич, - сказал следователь. - Саблин проник в закрытый мир и от одного к другому в этом мире может что-нибудь узнать об интересующих нас ценностях. Версия его соблазнительна, и не стоит отказываться от нее.
Дневник отца Серафима
1
Дверь Саблину открыл дряхлый высокий старик, костлявый, но годами не согнутый, заросший седыми космами, торчащими из-под черной скуфьи. Одет он был, несмотря на припекавшее летнее солнце, в вывороченный дубленый полушубок, древний, как и его владелец, насквозь вытертый и заштопанный, неопределенного грязного цвета. Открыл он дверь одноэтажной дворницкой каморки с топившейся русской печью. На Саблина пахнуло затхлым и жарким пылом.
- А ведь я к вам, отче, не знаю, как именовать вас. Послал меня отец дьякон. Поговорить надо.
- Это можно, - сказал старик. - Я с властями в мире живу.
Он вышел на улицу, указав на стоявшую под окном дворницкой такую же доживающую свой век скамью - покосившуюся, щербатую.
- Жарковато тебе будет, товарищ начальник, у меня в идоловом капище. Я его сейчас под баньку сотворяю.
- Я вас ненадолго задержу, отче, - извинился Саблин.
- Так и зови, - подтвердил старик. - Для отца Панкратия рылом не вышел: звание не то. А Панкрашкой вроде бы и неловко: все-таки дьячок. А ты хорошо говоришь, товарищ начальник. Вежливо. По-церковному.
- А почему вы меня называете "товарищ начальник"? Я же не в форме.
- Я тебя и в форме видел, когда ты в собор приходил. На участкового непохож. Значит, начальство.
- Память у вас хорошая?
- Как скажешь. Что в старину было - помню. Что вчера - могу и забыть.
- Отца Серафима помните?
- Еще бы. И службы его, и домашность. Каждый денек, с ним проведенный. Бывало, придем с обедни, он перед трапезой и мне свое слово скажет. Церковь, Панкрат, мол, не только молитвенное здание. Она так зовется, потому что всех созывает и объединяет. И я от него и говорить по-евангельски научился, а проповеди свои он при мне писал и мне читал их, всегда спрашивая: от ума или от души? Вот отец Никодим не спросит: у него все от ума. Жесткое слово у него, монашеское. А отец Серафим в миру жил. Бога славил, но и людей не забывал.
- Тяжело было ему с Марьяной расстаться? - спросил Саблин.
- Страдал. Что ж поделаешь, когда указ его преосвященства был таков. Наш архиерей - старых дум человек. Но человек. И быть бы отцу Серафиму в другом приходе, ежели бы владыка не сжалился.
- Хороша жалость, - усмехнулся Саблин. - С любимым человеком порвать, отца у ребенка отнять, а ему что? Молитвы да одиночество!
- Не может священник вторично жениться - не дозволяет устав. Был грех у попа? Был. Ну и пришлось отмаливать.
- А на чей счет Марьяна жила? Запевала в церковном хоре - не велики доходы. А ей ребенка растить.
- Вырастила. Я каждую неделю то подарки, то деньги возил.
- Дорогие подарки-то?
- Не дешевые. Не любил дешевки покойный. Ребенку игрушки или носильное, ей подчас сережки или перстенек. А ежели часы, то с браслетом. Не жалел денег протоиерей.
- Он, говорят, и умер у вас на руках?
- Воистину так. Исповедался у отца Никодима и за Марьяной послал. А ее дома не было - где-то в очереди стояла. И Катюшка из школы еще не пришла. Ну и потопал назад, чтобы еще живым человека застать. Прихожу, а он уже кончается. Приподнял я его, поцеловал в лоб по-христиански, он и умер у меня на руках.
- А он не советовался с вами, как дочь свою обеспечить?
Псаломщик задумался, вспоминая. В старческих глазах его с большими зрачками - должно быть, болел глаукомой - отразилось радостное сочувствие.
- Был разговор, припоминаю, - сказал он. - Даже два. Один раз, когда Марьяна приходила, он при мне ей сказал: о деньгах, мол, не тревожься, я свой вклад на сберкнижке откажу на твое имя в завещании. Ну а кроме того, подарок на будущее, может, бесценный подарок-то. Вот в Загорск съезжу…
- Почему в Загорск? - перебил Саблин.
- К профессору какому-то. Ведь духовная академия у патриарха в Загорске.
Старик рассказывал так медленно, что Саблин опять не стерпел - прервал:
- А зачем к профессору?
- Посоветоваться. О чем? Не знаю, не спросил. Неловко было в чужую душу с назойливыми вопросами лезть. А второй разговор об этом был уже в преддверии смертного часа его. Начался сердечный приступ. Я ему горчичники на грудь и на спину поставил, капли от сердца дал. Отошло. Выпил он холодного чаю с лимоном и говорит: есть у меня сокровище, Панкрат. Так и сказал: сокровище. Никому, говорит, не открываю - что. И тебе не открою, хоть ты и человек верный. Но Катю я на всю жизнь обеспечу. А я его все хозяйство знаю: нет у него никакого сокровища. Думал, гадал о сем - так и не догадался.
Саблин дрогнул, как от удара. Сокровище! Вот откуда попало оно в язык Михеевых, от которых услышала это слово проходившая мимо окон свидетельница. Значит, прав он, предполагая корыстный мотив преступления. Значит, "сокровище" все-таки существует, где-то далеко и хитроумно запрятанное. Но, чтобы найти его, надо прежде всего знать или хотя бы предполагать, что это такое.
- Может, подружки Марьяны знают? - вырвалось у Саблина.
- Не было тогда у нее подружек, - погасил эту надежду старик. - Отец Серафим не любил бабьего трепа.
- А ездил протоиерей в Загорск? - словно ощупью пробивался к загадке Саблин.
- Ездил. Месяца за два перед смертью. Довольный приехал. Даже веселый.
- Не рассказывал вам о своей поездке?
- Не. Даже вроде бы совсем затаился.
- И вы не расспрашивали?
- Мое дело маленькое. Я не духовник. Да и у отца Серафима, ежели он молчит, слова не выпросишь. Строг и взыскателен ко всему причту был. К тем, кто причислен.
- А я к вам за этим и пришел, отец Панкратий, - со вздохом высказал Саблин. - Чтобы побольше узнать о "сокровище". Кто хранит, где хранит, что хранит и зачем хранит.
- Марьяна же и хранит. А зачем - не знаю.
- И я пока не знаю.
- А ты самого протопопа спроси.
- Серафима? Нехорошо так шутить, отец Панкратий, - укоризненно сказал Саблин.
- А я не шучу. Последние месяцы перед смертью покойный начал дневник вести. Каждый денек в школьную тетрадь записывал.
- А где дневник?
- У нового протопопа спроси. У отца Никодима. По воле покойного я тому эти тетрадки и отдал.
2
Протоиерей встретил Саблина сухо, даже не поднявшись с кресла. Он читал. Не улыбаясь, отложил в сторону книжку и снял очки в золотой оправе.
- Перечитываю классиков, - признался он, - в данном случае Алексея Толстого. По телевизору показывают "Хождение по мукам". Это, по сути дела, фильм о прошлом нашего государства, каким его видят авторы фильма. Вот мне и захотелось вспомнить, каким оно выглядит в первоисточнике.
- Каждый человек по-своему видит прошлое, - заметил Саблин. - Мне тоже иногда хочется на него взглянуть. Для этого я и пришел.
- Объяснитесь.
- Ваш предшественник, отец Серафим, за несколько месяцев до смерти завел дневник. Мне удалось выяснить, что сохранилось несколько школьных тетрадок и что находятся они у вас.
- Допустим.
- Я должен изъять их у вас.
- Вы из милиции?
- Из уголовного розыска.
- Протоиерей Серафим никогда не был и, к счастью, уже не будет под следствием, - повысил голос протоиерей.
- А если под следствием кто-то другой, кого могут уличить или оправдать эти записки?
- Не вижу таких в его окружении. Нет о них ни слова и в его дневнике.
- Я прочту ею и соглашусь с вами, если вы правы.
- А если я не дам вам эту возможность?
Саблин улыбнулся:
- Вы служитель церкви, отделенной от государства, - сказал он, - но, как гражданин этого государства, вы обязаны оказывать ему всяческое содействие.
Отец Никодим, не отвечая, подошел к стенке с книжными полками и с верхней вынул втиснутые меж книгами три школьных тетрадки. Ему было явно жаль расставаться с ними.
- Не понимаю, - проговорил он недоуменно, - зачем вам понадобились записки священника? По какому делу вы собираетесь ворошить прошлое? Ведь это же чужой вам личный мир, свои радости и печаль, свои заботы и прегрешения. Я читал их, как исповедь покойного, а тайна исповеди для меня священна.
- Но у него есть еще сын и дочь.
- Они недостойны этой исповеди. Сын - очень плохой человек, а дочь - пустышка без сердца. Даже траур по матери не надела. Регентша нашего хора, а поет без веры в господа бога нашего и без уважения к религии.
- Обещаю вам, - сказал Саблин, - что я прочту эти записки без веры в бога, но с уважением к написанному.
3
Из трех школьных тетрадок отца Серафима Саблин сделал всего две странички выписок. Вот они.
"20 апреля. Возвратился из Хомутовки на свое пепелище. Родные стены не радуют. Владыка был хмур и строг. Грех мой простил, но соизволил настоять на разлуке с Марьяной. Тяжко мне сие, даже непереносно. Потихоньку думаю отпроситься за штат.
Вечером с почты принесли письмо из Загорска. Профессор Смиренцев заинтересован и готов посмотреть мной привезенное".
Примечание Саблина: "Выяснить, работает ли в Загорске проф. Смиренцев и организовать встречу".
"7 мая. Житие мое одинокое: я да Панкрат. А соборный клир где-то в тумане. Сегодня Марьяна порадовала: пришла с Катенькой. Расцеловал и благословил. А "сокровище" мое не по сердцу греховной подруге моей: слышать не хочет о церковном подарке. Не знаю, говорит, как нажито и кем нажито - богобоязненная она. Отцово наследство, говорю, а он господу человек верный. Взять, обещает, возьму и до совершеннолетия Катерины спрячу. Так и порешили. Смиренцеву покажу, посмотрит, оценит, и за будущее Катеньки у нас тревоги не подымется. Смиренцеву я и завещаю открыть ей правду о "сокровище" сем, когда она уже в летах к нему обратится. А сына моего, от бога ушедшего и христианскую честь свою потерявшего, я не жду у смертного ложа своего - пусть ищет утех в страстях греховных.
По уходу Катеньки задумался Почему я тайно пишу о "сокровище" и не говорю, что и откуда. Ведь дневник - это исповедь, разговор наедине с богом. А записывать его полностью не хочу: школьную тетрадку может взять и прочитать любой мытарь, без расчета живущий".
"12 июня. В жизни человека по промыслительной воле господа иногда происходят события, наполняющие душу восторгом и ликованием. Такое переживание охватило меня, когда профессор Смиренцев, принявший меня в патриаршей духовной академии, сам назвал мой перл настоящим сокровищем. Я не ошибся, значит, сохранив эту драгоценность для будущего любимой дочери моей. Теперь можно уйти за штат и отдать ключи от храма новому настоятелю и ключарю".
"Сокровище"
1
Саблин докладывал. Слушали начальник угрозыска и следователь прокуратуры. Слушали, не перебивая, позволив тем самым старшему инспектору зачитать не только выписки из дневника отца Серафима, но и свои собственные ремарки.
- Все? - спросил Глебовский.
- Все, - был ответ.
- Признаюсь: был не прав, когда настаивал на неумышленном убийстве, - продолжал следователь. - Теперь другая версия и другая статья обвинения. Что ж, могли и мы ошибиться в столь хитро задуманном преступлении. А Саблин доказал, что задачку-то можно решить.
- К сожалению, пока еще не решили, - сказал Князев. - Полностью не решили. Мы знаем, что "сокровище" существовало и, может быть, существует поныне. Только неизвестно, где оно и что собой представляет.
Саблин откликнулся с большой долей самоуверенности. Он был убежден, что находится на верном пути.
- Многое выяснится в Загорске, Матвей Георгиевич.
- Ты сначала узнай, жив ли этот профессор Смиренцев.
- Уже узнал. Жив и по-прежнему читает лекции в духовной академии. Он значительно моложе отца Серафима и пока умирать не собирается.
- Ну что ж, тогда поезжай в Загорск. Тем более что это недалеко.
- А я тем временем допрошу Михеева, - сказал Глебовский.
Князев усомнился:
- А не спешишь, Виктор Петрович? Для этого мы еще недостаточно вооружены…
- Почему? Когда я сообщу ему об изменении статьи обвинения, шоковое состояние его почти неизбежно. Рушится вся система защиты. В таких случаях сдаются, Матвей Георгиевич.
"Молод еще, неопытен и самонадеян, - думал Князев. - В таких условиях, говорит, сдаются. Ну а если шокового состояния не будет, эмоции, скажем, притуплены или характером крепок - тогда что? Михеев неглуп, сообразит, что Глебовский всего не знает, только нащупывает путь к решению загадки, значит, можно, как говорится, тянуть волынку. Может, и было "сокровище", скажет, а может, и нет, что вы о нем знаете? А старый протопоп мог и рехнуться на склоне жизни. Только я о его дарственной ничего не знаю, да и жена с Андреем не знают. Вызовите их и спросите. Вот вам, Глебовский, и шок, на который вы рассчитываете".
- Провалишь допрос, - сказал полковник. - Твой Михеев - не перепуганная девочка. На дневнике отца Серафима его не сломишь.
- Можно и повременить, - согласился следователь. - Только очень уж я завидую Саблину. Он, как подводная лодка, сквозь океанскую толщу прошел, а я и ног не замочил. Теперь из розыска Саблина мы знаем, что Востоков добыл письма Вдовиной своему сожителю. В одном из них, вероятно, говорилось о том, как был спрятан ею подарок протоиерея…
- Почему же она не отдала его дочери?
- Она ненавидела Михеева. Мечтала о расторжении брака.
- Дальше?
- Дальше - проще простого. Справедливо полагая, что спрятанное "сокровище" ему одному не достанется, Востоков сговаривается с Михеевыми. Установить, где спрятано это сокровище, им не сложно: письмо Марьяны, допустим, все объясняет. Разделить его они не могут: живая Марьяна не позволит. Значит, надо ее устранить. Исполнителем избирается Михеев: ему это проще, чем соучастникам. Одним ударом, как мы видели, он может замертво свалить человека. Подбирается подходящая статья Уголовного кодекса и соответственно ей инсценируется картина неумышленного убийства. Саблин прав.
- А вдруг "сокровище" уже вынуто из тайника?
- Не думаю, Матвей Георгиевич. Если и вынуто, то перепрятано. Без Михеева они делить не будут.
2
Саблин сошел на конечной остановке - в Загорске. Со станционного перрона он двигался в людской толчее в одном направлении - к недалекой горе Маковец, будто осевшей под тяжестью многоцерковной, узорчатой, сверкающей золотыми куполами соборов белостенной Троице-Сергиевой лавры. Подходя ближе, он уже видел ее бойницы и башни с высоченной пятиярусной колокольней в центре. Детище четырнадцатого века, этот древнерусский монастырь-крепость хранил предолгую память о многом. И славился он не только всенощными и обеднями, акафистами и молебнами - они звучат и сейчас, но и великим мужеством монахов-воинов. Ведь это из их среды вышли запечатленные в летописи герои Куликовской битвы Пересвет и Ослябя…
Саблин задержался, оглядев догоняющего его молодого монаха. Спросил, чтобы только завязать разговор:
- Это все экскурсанты небось?
- Они, - охотно ответил монах. - Каждый день народ валом валит.
- А на что смотреть-то? - с хитрецой спросил Саблин. Ему очень хотелось разговорить монаха.
- Как на что? - обиделся тот. - Одни соборы чего стоят! Успенский, Троицкий, Сошествия святого духа. Стенные башни, трапезная… А иконостасы в соборах! И музеями мирскими Загорск славен. Зри и ликуй.
- Почему вы говорите "зри", а не "смотри" или "гляди"?
- Потому что я знаю русский и церковнославянский. Последний, мне кажется, здесь наиболее уместен.
Интеллигентно говорит, подумал Саблин. А может быть, он и Смиренцева знает? Спросил:
- Вы всех здесь знаете?
- Не всех, конечно. Но многих. А кто вас интересует?
- Скажем, профессор Смиренцев. Духовная академия.
- Отец Макарий! - возликовал монах. - Так это же мой профессор. Он у нас курс иконописи ведет. Я его с семинарских лет помню. Чудо-ученый!
- Как найти его, не подскажете?
- Он сейчас, наверное, в Успенском соборе обедню стоит. Летом каждую обедню отстаивает. В академии занятий нет: каникулы. А вы кто по специальности? Искусствовед?
- Немножко, - слукавил Саблин.
Помолчали.
Врата Успенского собора были открыты. Он показался Саблину знакомым, а сопровождавший его монах поспешил пояснить:
- Провинциальная копия Успенского собора в Московском Кремле. Только тот построен в конце пятнадцатого века Аристотелем Фиораванти, а этот скопирован суздальскими "содругами зодчими" почти на сто лет позже. Хотите взглянуть на усыпальницу Бориса Годунова, она здесь же, снаружи, у западной стены?
- Не успею. Тут еще смотреть и смотреть, а у меня времени мало. Вы лучше помогите мне найти вашего отца Макария…
Второе знакомство с церковью не поразило, а подавило Саблина. Подавило своим пространственным пафосом, узостью своих высоких, почти готических окон и позолоченными рамками уходящего в далекую высь пятиярусного иконостаса. Монументальность окружающих стенных фресок дополняла впечатление. Хотя молящихся и любопытных кругом было достаточно, он чувствовал себя как Гулливер в чертогах Бробдиньяга.
Монах, осторожно обходя молящихся, подошел к коленопреклоненному профессору, стал рядом с ним и что-то шепнул. Тот окинул взглядом стоявшего поодаль Саблина и указал жестом на выход.
- Простите меня, профессор, что я позволил себе нарушить вашу молитву, - почтительно сказал Саблин.
- Бог простит, когда в моей помощи человек нуждается, - ответствовал Смиренцев. - Вы откуда к нам прибыли?
- Из Подмосковья, недалекий сосед ваш.
- Вы священнослужитель?
- Никак нет. По специальности очень далек от русской православной церкви. Инспектор уголовного розыска Саблин Юрий Александрович, - представился он.
Профессор взглянул на него с видимым интересом.
- Ну что ж, поговорим дома. Дело, очевидно, важнее, чем я помыслил.
3
Дома профессор остался в том же аккуратном черном костюме, застегнутом на все пуговицы, в каком был в Успенском соборе, только сменил уличные туфли на сафьяновые домашние тапочки. За это время Саблин успел оглядеть гостиную, где его приникал хозяин. Ему казалось, что он попал в маленький музей, собравший редкую старинную мебель. Вольтеровские глубокие кресла, обитые темно-зеленым плюшем, овальный столик красного дерева на бронзовой скульптурной основе, цветной ковер под ногами, широкий киот с трехъярусным расположением икон древнерусского письма, реставрированных любовно и тщательно, и несколько живописных портретов духовных лиц в узорчатых позолоченных рамах. Разглядел он и самого хозяина: высокий рост, худоба, длинные седые волосы, узкое, вытянутое, как на иконах, лицо, ухоженные бородка и усы. Но главное, что привлекло Саблина, это большие, умные, кажется - всепонимающие глаза.
- Что же хочет от меня уголовный розыск?
- Ответить на три вопроса, профессор.