Саблин упорно называл Смиренцева профессором, хотя и выяснил у монаха-студента его церковное звание: протопресвитер. Однако красивое слово это ничего не говорило. Что за обращение ему долженствует? Ваше святейшество? Ваше преосвященство? Бог его знает! Профессор - куда привычнее. И Смиренцев, поняв это, помог.
- Давайте без званий, Юрий Александрович. Для светских я просто Макарий Никонович. И отвечу, если смогу, с готовностью.
- Вы помните покойного отца Серафима, настоятеля собора Петра и Павла у нас в епархии?
- Припоминаю. Муж честный, строгий и не лукавый. Он приезжал ко мне…
- Зачем?
- За консультацией о ценности лично ему принадлежащей древнерусской иконы.
Саблин обомлел.
- Значит, это - икона? Только икона? А ведь он ее называл "сокровищем".
- А она действительно сокровище, - сдержанно заметил профессор. - Иначе и не назовешь.
А Саблин продолжал недоумевать. Несведущий в иконописи, он не представлял себе даже приблизительной ценности древней иконы. Неужели из-за обладания ею можно убить человека?
- Должно быть, я ничего не понимаю, - признался он. - Сейчас многие собирают иконы, это даже модно, пожалуй. Знаю, что некоторые платят по двести, триста рублей для пополнения коллекции. Но о больших ценностях в любительских коллекциях не слыхал. Знаю, что есть и раритеты, конечно. Рублев, например. Но ведь такие в музеях. Их даже за границу вывозить запрещено.
- Вывозят, - вздохнул профессор. - Недавно в одном американском журнале прочел, что в Нью-Йорке на аукционе икона богоматери в чисто рублевской трактовке, по свидетельству знатоков написанная в начале пятнадцатого столетия, была продана за сто тысяч долларов. Вот вам и сокровище для ее обладателя. Кстати, автор статьи считает, что оценка эта еще занижена.
- Сто тысяч долларов! - растерянно повторил Саблин. - Значит, протоиерей Востоков не ошибся в оценке "сокровища"?
- Я бы оценил его еще выше. Протоиерей Серафим привез мне редкостный раритет высочайшей ценности. Он сказал, что завещает его своей дочери. А я обещал ему найти покупателя.
- Кого?!
- Покупателем может быть и православная русская церковь. А где сейчас эта икона?
- Где и у кого, мы пока еще не знаем. Но полагаю, что найдем.
- Если ее украли, то не найдете. Много волков охотятся за такими сокровищами.
Саблин задумался. Разговор получался явно официальным, утратив дружеские нотки. Не очень уверенно, но подчеркнуто холодновато прозвучала профессорская реплика о том, что покупателем иконы может быть и русская православная церковь. Конечно, протопресвитер ошибался: церковь не станет вмешиваться в мирские дела. Но в его настроении явно сквозило недружелюбие. Нет, надо менять смысл и тональность дальнейшей беседы. Пусть профессор почувствует, как важен для нас его авторитет и опыт в познании византийской и древней русской иконописи.
Об этом он уважительно, с подчеркнутой надеждой на помощь и поведал Смиренцеву. Тот сразу оживился, его кажущееся недружелюбие как ветром смахнуло.
- Конечно, я с удовольствием расскажу вам все, что помню об этой иконе. Вы видели иконы древние, писанные, скажем, в четырнадцатом и пятнадцатом веке? Только без оклада, конечно…
- Видел Рублева в Третьяковке. И у моей бабушки были иконы в окладе выпуклом, повторяющем в металле тот же рисунок, что на иконе. Только лики святых прорезаны.
- Ваша бабушка была состоятельной?
- Папиросницей с асмоловской фабрики. Потом к нам переехала за детьми присматривать.
- Значит, все ее иконы были изделиями привычного на Руси кустарного промысла. Расписанные наспех тусклыми красками без соблюдения традиций древнерусской иконописи липовые доски в медном окладе, наверно. Но если вы видели Рублева, то, конечно, вспомните свойственную ему манеру письма.
Саблин неожиданно для себя обиделся за бабку-папиросницу:
- Почему в медном? И в серебре были. Одну из бабкиных икон мы называли "Христос на полотенце". Там как раз серебряная риза изображала собранное по углам полотенце. Посреди его в круглой прорези виднелось писанное уже на самой иконе лицо Христа. Мать говорила, что будто бы есть такая легенда. В святцах, кажется. О том, что шел Христос в Вифлеем и захотел по дороге умыться. Вытер лицо поданным ему полотенцем, а на полотенце-то оно и запечатлелось.
- В хорошей семье вы росли, Юрий Александрович, хотя и выросли атеистом. Да, есть такое предание. Только не в святцах оно описано и не в Вифлеем шел Христос. А все остальное верно. И называется эта икона "Спас нерукотворный". Сюжет ее общеизвестен. Он повторяется и в византийской иконописи эпохи Палеологов, и в древнерусской. Именно такую икону и привозил ко мне протоиерей Востоков. Только ваша икона едва ли раритет, а его - шедевр бесценный. И определить ее автора было не так-то легко. С первого взгляда - Рублев! Его манера, его краски, его тончайшее мастерство письма. А вгляделся - задумался. Рублеву ныне приписывается многое, для него характерное, но не им написанное. Вернее, не только им. Ведь и фрески, и бесценные свои иконостасы писал он не один, а с содругами. С Феофаном Греком, Прохором из Городца и с Даниилом Черным. Мы знаем и единоличные работы Рублева и Феофана Грека, а чернец Прохор и Даниил Черный, к сожалению, известны только в содружестве с Рублевым. Но оба, несомненно, писали что-то и для себя или для своих княжеских покровителей. Так кто же из них был автором иконы отца Серафима?
Смиренцев замолк на минуту, вспоминая, должно быть, то, что сказал тогда протоиерею и что должен был сейчас повторить Саблину. А тот подумал: не витийствует ли профессор, будто с лекторской трибуны, потрясая своими знаниями академических слушателей? И тут же опять усомнился. Надо ли ему, Саблину, критически принимать профессорский пафос? Профессор есть профессор. Фанатик своей специальности. И знаний гора, вероятно, не только в иконописи. Так внимай, Саблин, признательно, познавай непознанное! Авось пригодится.
- А может быть, Феофан Грек? - задумчиво продолжал профессор. - В этой иконе было что-то от его палитры. Та же резкость контрастов света и тени. Тот же высветленный воздух среды в подчеркнутой белизне полотенца. Та же узорчатая игра кармина и охры на обоих его концах. Та же чрезмерность чувств в трагическом лике Спасителя, доходящая почти до яростной напряженности. Словом, тот же "психазм", как называют господствовавшую тогда философскую школу в Византии. Я снова вгляделся в икону: нет, не то. Скорее еще не ощутившее себя или просто неосознанное подражание. Может быть, все-таки это Рублев, ранний Рублев, творение которого отредактировал кистью Феофан Грек? Нет, даже в годы их совместной работы у Рублева уже было свое лицо. Хотите взглянуть на него?
Профессор открыл дверь в кабинет, достал с книжных полок альбом литографий и раскрыл его перед Саблиным.
- Вот смотрите: ранний Рублев. Называется "Спас в силах". Иконостас Успенского собора во Владимире. Написано в тысяча четыреста восьмом году. Вглядитесь же! Разве не восхищает вас эта просветленность гармонии красок? А эта только ему присущая оригинальность композиции? Облик Спасителя в ромбовидном светлом пятне вписан в контрастный затемненный овал идеально правильной формы. А в лике Христа не трагическая напряженность, а светлая печаль, как зов к состраданию. Нет, не Рублев писал икону протоиерея! Не Рублев. А кто тогда? Кроме этой четверки, летописи не называют никого из их современников. Даниил Черный? Современные исследователи колеблются определить написанное им единолично. Но я считаю, что он сотрудничал с Рублевым только в росписи фресок. А вот старец Прохор, кажется, подходит, хотя его индивидуальное творчество тоже не найдено: о нем только гадают. Ну и я погадал. Ведь Спас на иконе протоиерея больше тяготеет к Греку, чем даже ранний Рублев. Скажем точнее: к четырнадцатому столетию, когда проникали в иконопись традиции византийской школы. Значит, именно чернец Прохор из Городца, первый учитель и содруг Рублева, скорей всего, мог написать эту икону. И от этого ценность ее лишь еще более повышается… Только найдете ли вы ее?
- Найдем, - сказал Саблин на этот раз уже без сомнений.
Снова розыск
1
Весь день просидел Саблин, склонившись над альбомами Феофана Грека и Андрея Рублева, которые достал в городской библиотеке у самой Полины Ивановны. Такие книги давались на руки только в читальном зале, да и то лишь близким к искусству людям. Но к Саблину премудрая Полина благоволила еще со школьных его лет, когда он приходил в библиотеку этаким скромным, тихим и застенчивым юношей. Читал он много, больше своих однокашников, а перечитывал обычно то, что они не читали: Лескова и Герцена, Шекспира и толковый словарь Даля, даже михельсоновскую "Русскую мысль и речь". Да и вернувшись домой после окончания областного университета, он тотчас же возобновил свои связи с библиотекой. Полина Ивановна никогда не спрашивала, почему ему нужна та или иная книга - только радовалась его жадности к знанию. Но сейчас, когда он попросил альбомы древнерусской иконописи, не выдержала и спросила:
- Вы что, ушли из милиции, Юра?
- Почему? - смутился Саблин. - Вы удивлены моим выбором?
- Немножко. Да и непонятно, почему вдруг ваше стремление к познанию обратилось к иконописи?
- Я расскажу вам об этом несколько позже. Мы сейчас расследуем дело, предметом которого может быть одна из таких картинок, - он раскрыл наугад альбом Феофана Грека. Сверкнули краски на картине, осветилось, словно изнутри, глубоко страждущее человеческое лицо. - Вот я и должен быть во всеоружии.
2
Нагруженный альбомами, тщательно упакованными в бумажный пакет из-под почты, Саблин с видом победителя вошел в кабинет к начальству. Следом за ним шагал Глебовский.
- Могу сразу же начать с ответа на итоговый ваш вопрос, - Саблин сделал паузу для эффекта. - Какое же сокровище оставил протоиерей Вдовиной? - Он повторил паузу и закончил: - Икону.
- Икону? - воскликнул одновременно Глебовский и Князев. Одновременно, но в разной тональности: один разочарованно, другой с интересом.
- Вы полагаете, Юрий Александрович, - недоверчиво спросил подполковник, - что из-за иконы можно убить человека?
- Полагаю, Матвей Георгиевич. Из-за такой можно.
- Какой такой? - присоединился к подполковнику Глебовский. - В золотом покрытии, что ли?
Саблин не отказал себе в ироническом уточнении:
- Риза на иконе зовется окладом. Оклад был, конечно. Вероятно - медный. Только продавать ее будут без оклада. Даже не реставрированную.
- В прошлом году, - не удержался, чтобы не съязвить Глебовский, - судили фарцовщика Травкина за то, что он продавал краденные у коллекционеров иконы. А продавал он их по двести - триста рублей. Ну, повысим до пятисот, пусть даже до тысячи. Михеев не мелкий воришка, чтобы рисковать из-за такой суммы.
- А если повысить ее, скажем, до ста тысяч. Рискнул бы?
- Это оценка Смиренцева? - спросил Князев.
- Его. Конечно, учитывая цены раритетов на мировом рынке. Недавно на аукционе в Нью-Йорке подобная икона была продана за сто тысяч долларов. А Смиренцев считает эту цену даже заниженной:
- Не Рублев ли? - спросил Князев. - Я слышал, что именно он так высоко котируется.
- Не он один. Ведь он не раз писал свои иконостасы в содружестве с другими мастерами. Был среди них и старец Прохор из Городца. Вот его-то профессор и считает автором иконы, принадлежавшей Востокову. А почему, я вам сейчас объясню.
Саблин вынул из пакета альбомы и раскрыл их там, где лежали закладочки. То были цветные литографии: "Богоматерь" Феофана Грека и рублевский "Спас в силах".
- Обе иконы начала пятнадцатого века, - пояснил он. - Русский Ренессанс. Музейная ценность. Но к той же эпохе относится и "сокровище" протоиерея Востокова.
И Саблин почти слово в слово повторил лекцию патриаршего профессора. Глебовский, не отрываясь, смотрел на иконы, а Князев сказал, словно подвел итог:
- Что ж, дело Михеева сейчас приобретает для нас особую важность. Похоже, что действительно убийство было спланировано заранее и что соучастниками его являются Андрей Востоков и Екатерина Михеева. Но чтобы доказать это, надо найти икону. Да и ее ценность для государства нас к этому обязывает.
Следователь прокуратуры тут же заметил:
- Не исключено, что они могут продать икону, пока вы будете заниматься поиском.
- Не думаю, - откликнулся Князев. - За обоими установлено наблюдение, оба никуда не выезжали, новых знакомств не заводили. Андрей Востоков по-прежнему работает в своей комиссионке, а Михеева поет в хоре и хозяйничает у себя дома. Даже в кино не ходит. Видимо, ждут, когда мы снимем наблюдение.
- А не повторить ли обыск? - предложил Саблин. - Если, скажем, мы не найдем ее в доме и на участке, тогда не поискать ли икону у старых подружек Вдовиной? Певчих, которые уже не поют. Все они верующие. У каждой в доме своя божница. Так почему бы не спрятать икону в такой божнице? А почему прятать? Да потому, что не достойна дочь такого подарка: замуж за битюга пошла, родной матери не послушалась. А подружка - человек верный, на чужое добро не польстится и молчать будет.
- Мысль верная, капитан, - одобрительно сказал Князев, - так что и займитесь этим.
3
Днем Саблин и Веретенников пришли к Михеевым. Прихватили с собой в качестве понятых соседей по этажу.
- Опять с обыском! - раздраженно заметил Востоков. - Даже пообедать не даете.
- А вы обедайте, - сказал Саблин. - Мы пока и без вас управимся.
Он прошел в комнату Вдовиной. Открыл киот - треугольный шкафчик с иконами, прощупал обитые бархатом стенки и не торопясь снял оклады с икон. Все это были ремесленные поделки прошлого века. Тусклые краски, померкший лак.
- Отставить, - сказал себе Саблин и прошел в гостиную, где Веретенников уже успел обработать миноискателем пол.
- А если она без металла? - спросил Саблин, не объясняя, впрочем, что он имел в виду.
Веретенников и не уточнял:
- Коли в дереве, простучим пол.
- Пройдись по стенам, - предложил Саблин.
Веретенников прощупал миноискателем стены и наконец в простенке остановился.
- Есть! - радостно воскликнул он.
Саблин приставил к стене принесенную из чулана лестницу и заметил просверленные дрелью дырки в обоях. Именно здесь и просигнализировал миноискатель. Сняв метровый кусок обоев, инспектор тотчас же обнаружил выпиленный в досках, покрывающих бревенчатые стены дома, небольшой прямоугольник, забитый сверху тонким листом фанеры. Стамеской снял и фанеру.
- Вот и все, - сказал Саблин и оглянулся на стоявших у лестницы людей.
И сразу заметил: у Екатерины Михеевой даже лицо исказилось от волнения, а Востоков рванулся вперед, словно хотел свалить Саблина. Только Веретенников остановил его, схватив за плечо. Старший инспектор спокойно вынул из тайника плоский жестяной ящичек, по размеру похожий на портфель, в просторечии именуемый "дипломаткой", поставил его на стол и открыл.
Плоская коробка была пуста.
- Что здесь хранилось? - растерянно спросил Саблин.
Михеева ответила так же растерянно:
- Не знаю. Это мать что-то от нас прятала.
Востоков, сжав зубы, угрюмо молчал. И Саблин, естественно, ни о чем уже не спрашивал. Понимал, что больше ему ничего не скажут. А обыск заканчивали тщательно, но уже без энтузиазма. Знали, что главное сделано: тайник обнаружен и было ясно - для чего он предназначался. Видимо, Вдовина в последний момент передумала. Доски выпилила, подходящую часть двух бревен выстругала, чтоб углубить тайник, забила его фанерой и оклеила стену обоями. Зачем? Может быть, испугалась, что тайник будет все-таки обнаружен. Не доверяла ни дочери, ни пасынку, если он к тому времени уже появился в квартире. Да и муж дочери был опасен.
Так размышлял Саблин, уже догадываясь, что икону следует искать в другом месте. И ясно стало, что вся эта преступная троица, даже зная о тайнике, не ведала, что он пуст. И не открывала его, потому что обои были целехоньки.
Уже уходя с пустым ящичком, Саблин как бы вскользь спросил Михееву:
- А когда комнату переклеивали?
- Лет десять тому назад. А может, и больше.
Не спросил Саблин только о том, что взволновало их, когда он открыл в простенке тайник. И о дырках в обоях не упомянул.
Охота
1
- Что ж теперь делать будем? - спросила Михеева, проводив незваных гостей.
Востоков молчал. Ярость все еще клокотала в нем.
- Может, щи подогреть? Ведь не обедали же.
- Какой тут, к черту, обед! Я в себя никак прийти не могу. Как твоя мать нас надула!
- А кто знал? Хорошо еще, что мы до милиции тайник не трогали! А если бы он был полон?
- Где ж теперь искать ценности будем? В доме их нет. Два обыска было, и ни шиша не нашли.
- Где-нибудь хранятся. Только где?
Востоков постучал костяшками пальцев по столу. Такая у него была привычка, когда незадача в делах случалась.
- Может, любовнику своему отдала? Поди ищи теперь!
- Старая она. Какой уж в эти годы любовник.
- А псаломщик? После смерти отца говорили, что он к ней шастает.
Екатерина даже рукой махнула:
- Ему уже сто лет в обед.
Востоков молчал. Он думал. Искал ниточку. А следователи небось тоже ищут. И найдут, если он с Катериной промажет.
- Значит, она пустую коробку спрятала, - наконец сказал он. - Нас, что ли, хотела обмануть? Или в последний момент передумала? Должно быть, так. Выходит, кому-то отдала на хранение. Мужику не отдала: пропьет. Значит - бабе. Были ведь у нее дружки-подружки?
Задумалась и Екатерина.
- С кем-то в хоре шушукалась. Васса, кажется, была - Огуревна по прозвищу. Нинка-молочница. Чувыриха-богомолка, не помню фамилии. Клавка-просвирница. Просвирки пекла и потом продавала. Я почти их не помню: в школу еще бегала. Да и не поют они уже. Какие голоса у старух? Даже в церкви никого не видала. Небось дома лампадки перед иконами жгут…
У Востокова мысли роились быстрее.
- Вот что, сестричка, - сказал он, загибая на руке палец за пальцем. - Адреса их всех завтра же вызнай. Спешить нам надо, пока угрозыск не догадался…
- Я к Чувырихе пойду, адрес-то я ее знаю. Ей, пожалуй, мать могла довериться: десять лет назад они с матерью как друзья-неразлучники жили.
- А если не доверилась?
- Тогда по адресам пройду. У дьяконицы спрошу: где кто живет. Она все про всех знает.
- Главное - поспешить, - повторил Востоков.