15
Полевой командир Мамед Бараев был интеллигентным человеком. Одно время он жил в Москве постоянно, это было не так уж и давно, но сколько в его жизни с тех пор изменилось… В Москву он приехал тогда учиться, поступил в МГУ на философский факультет. Не сам, конечно, поступил, а с помощью влиятельного дяди Гасана, в ту пору работавшего в министерстве. Дядя принял племянника у себя в шикарной квартире, подумал и определил:
- Нечего тебе самому толкаться, в хороший вуз ты все равно сам не поступишь, чего время терять… А плохой нам не нужен. У меня есть знакомые в деканате философского факультета МГУ, так что быть тебе философом.
- Зачем - философом? Профессия больно какая-то…
- Балда, - ласково сказал дядя, отхлебывая коньячок из стакана, - это ж кузница партийных кадров… Есть еще истфак, но знакомые у меня только тут. Так что не привередничай. Ты себе представляешь, какую ты потом карьеру можешь сделать, при живом дяде?
Это были восьмидесятые годы. Так и случилось, что имел в результате Мамед Бараев диплом философа… Где теперь вся эта философия? Что от нее осталось? Все жизнь вытеснила. У жизни своя философия. Тем не менее в душе сохранилось теплое чувство к Москве - что-то вроде легкой ностальгии по студенческим годам.
Иногда в одном человеке совмещается так много, думал он, катя по Москве на собственной черной машине с шофером и сопровождающими. Москва, с тех пор как видел он ее в последний раз, тоже изменилась. Под Европу косим, усмехнулся он, витрины блестящие, плиткой тротуар выложен перед каждым магазином в центре… Раньше Москва нравилась ему больше: уютные дворики, тишина, ходить безопасно… Никто и не посмотрит, чеченец ты или нет.
Вот, например, Иван Грозный, продолжал размышлять Мамед, проезжая по Тверской улице, мимо Макдоналдса, в сторону кремлевских башен, глубоко религиозным был человеком, что не мешало ему жестоко убивать направо и налево. И кто может точно знать, был он прав или нет? Ему надо было управлять государством, держать всех в страхе и подчинении, а тут без жесткой и карающей руки не обойтись. Кому, как не Мамеду, это и знать? С другой стороны, если бы жизнь Мамеда не повернулась пять лет назад определенным образом, может быть, так и остался бы он бизнесменом средней руки с хорошим образованием.
Окончив свой философский факультет, Мамед поосмотрелся, выбирая себе дорогу в жизни. Времена тогда были самые благоприятные - перестройка, много чеченцев на видных постах, кругом свои, до любого из них можно было достать через одного-двух знакомых или дальних родственников. Сила малых наций, понимал Мамед, в том, что они держатся друг за друга, везде своих проталкивают. А русские привыкли, что их много, - десятком больше, десятком меньше, какая разница… И каждый особняком, сам свою жизнь устраивает. Вот потому они и будут всегда проигрывать, ушами хлопать да удивляться: почему на ключевых постах сплошь чужие лица?
Дядя Гасан, заблаговременно предвидя перемены в государстве, как и положено хитрому восточному человеку, ушел с поста в министерстве на заслуженную и немаленькую пенсию и занялся сомнительными делами, приносящими вполне ощутимые барыши, - проще говоря, ушел в мафию… Ну и Мамед пошел в общем-то за ним.
По специальности Мамед, конечно, не работал, хоть и знал хорошо язык и втайне мечтал о работе переводчика… Но как человек практичный, понимал, что взрослый мужчина должен зарабатывать деньги, а не заниматься тем, что ему нравится.
Подумал, посоветовался с дядей - и решил заняться бизнесом, частным предпринимательством. Решил - и готово дело, оказался в скором времени единоличным хозяином автосалона. Поначалу дядя ему очень помогал, с людьми познакомил - начали они с нелегальной торговли крадеными машинами, переправленными из Польши, а потом пошло… Что касается начального капитала, - как ни странно, родственники приняли в Мамеде большое участие. Приезжал старший брат, разведал, что да как, покрутил носом, а потом неожиданно ссудил Мамеду крупную сумму на обзаведение. Мамед знал, что брат его крутит какие-то совсем уж темные делишки, но от денег, заработанных таким путем, отказываться не стал - деньги не пахнут…
Так Мамед и жил - сперва родственники его поддерживали, потом он родственников - отсылал на родину время от времени небольшие суммы, женщинам украшения, мужчинам подарки… Так было принято. И даже когда дядя его Гасан стал сватать ему несимпатичную внучатую племянницу Дину, Мамед особенно противиться не стал. Родственники хотели, чтобы он был женат на своей, на чеченке, - так тоже было принято. Мужчина он был уже зрелый, самое время было обзавестись семьей, по русским барышням Мамед уже погулял, да жена тому не была бы помехой - женился. Среди достоинств Дины было то, что она была особенно молчалива - редкое качество для жены. А красота тут необязательна…
Так и жили - в довольстве, достатке. Детей исправно Дина ему рожала - все мальчики. В мечеть Мамед почти и не ходил - столичная жизнь как-то не располагала. В лени хотелось жить, себя потешить, да и суета одолевала - где машины купить, как потом перепродать, кому на лапу дать… Одним словом, жизнью своей Мамед был доволен, всем, кроме одного: больно ровно она текла, каждый день одинаково. Так и затосковать недолго…
Однако затосковать Мамеду так и не удалось. Налетели в его жизнь непредвиденные события, как хищные птицы. Теперь уж не разберешь - хорошо ли это было, плохо ли… Было - и все. Никуда не денешься. После смерти узнаем…
Приехал к устроенному Мамеду в Москву погостить старший брат, полевой командир. В Чечне в подручных у самого Дудаева ходил. Вроде бы так приехал, ни за чем, по-родственному. Раньше Мамед тоже часто родственников принимал у себя, кормил - а как же, столица, всем хочется на нее посмотреть. Но с братом Мамед особенно не общался, хотя издалека и почитал - как же, старший мужчина в семье, отец уже умер… Так вот брат вдруг как-то нагрянул. Да не один, с людьми… А у людей оружие под одеждой. Расположился на квартире Мамеда, как в степи лагерем. Жену напугал до икоты, дети по щелям забились. Но брат ничего - доволен был, что все мальчики, поиграл даже с ними, кинжалом учил пользоваться… Посмотрел, как Мамед живет, обвел желтым глазом квартиру, в первый день ничего не сказал, а на второй услал волевым жестом Дину в дальнюю комнату, а сам с Мамедом устроился курить и разговаривать.
- Ну что, брат, - сказал он, - нравится тебе в Москве?
- Нравится, брат, - пожал плечами Мамед, - деньги идут…
- А все же лучше родины нет, а? Разве не так? Не скучаешь?
- Скучаю, - согласился Мамед.
- Скучаешь… а пока твой народ борется, ты тут у них прохлаждаешься. Нехорошо…
- А что я должен делать? - пожал плечами Мамед. Ясно, брат не так приехал, а с предложением…
- Это ты сам подумай, брат, что ты можешь сделать. Пока твои братья - я, и Руслан, и Фазиль - воюют, ты тут… Чем ты, говоришь, занимаешься?
- Машинами торгую.
- Ага… Машинами. Машинами - это хорошо. А какими машинами, брат?
- Разными… Только что вот партию джипов получил…
- Джипов - очень хорошо. Вот и отдай нам свои джипы. Они нам на горных дорогах ой как пригодятся…
- На горных? - оторопел Мамед.
- Знаешь ведь, - подмигнул брат, - у нас всегда, что бы ни случись в стране, остаются наши горы…
- Хорошо, - сказал Мамед, подумав, - бери джипы.
Он не имел права отказать - родня бы его не поняла. К тому же изначальная ссуда… Короче, Мамед почувствовал, что начинает вступать в права первобытный кодекс чести.
- В мечеть ходишь, брат? - продолжил допрос Шамиль. - Ходи… В такие времена… Скоро, говорю тебе, будет большая война с неверными. То, что сейчас происходит, - это даже не подготовка… Это проверка. Качеств твоих бойцовских проверка, чести твоей проверка, веры.
- И кто же нас проверяет? - скептически поморщился Мамед. Не любил он всех этих высокопарных и цветистых разговоров. Поотвык…
- Аллах нас проверяет, - воздел очи горе Шамиль и ладонями огладил бороду.
Возразить на это Мамеду было нечего.
Так это все и началось. Сперва - машины, потом - пара ездок с оружием через границу, потом мирный торговец автомобилями Мамед Бараев превратился волшебным образом в подпольного торговца оружием, и автосалон уже служил просто прикрытием, а в багажниках его прекрасных, нежно любимых дорогих машин громыхали ящики с автоматами, переложенными древесной стружкой. Мамед стал бояться представителей власти и плохо спать по ночам… Тем более что обстановка в республике окончательно обострилась, своих с видных постов в правительстве Москвы поснимали - пора было трогаться с места. Чеченцы покидали Москву. За Мамедом снова приехал старший брат, еще более заматеревший, обросший и злой, и увез его с собой. Жену Дину с детьми Мамед оставил в Москве - тут спокойно, место обжитое, дети в садик ходят…
На родине Мамед попал в самую гущу борьбы - в подручные полевого командира, своего родного брата. Сперва он не мог опомниться, но вида не подавал. Постепенно привык к полевым условиям, привык к переходам, стрельбе, набегам, смертям. Вспомнил знакомую с детства науку убивать - оказалось это так же просто, как кататься на велосипеде: один раз научишься - и на всю жизнь. И уже нравилось Мамеду, уже не представлял он себе, как мог довольствоваться мирной жизнью в Москве - вот здесь другое дело, война - занятие для настоящих мужчин. Священная война… Пришлась по вкусу ему крепкая и острая похлебка, отдающая костром, здоровый пот, грязь, знакомая с детства жара, чувство опасности, страх, победа… Местное население относилось к ним по-разному: может, кто и не любил, но в основном боялись. Приятно было в деревню входить, снова наблюдать весь этот крестьянский быт, голодных собак, тощих заполошных кур, здоровых загорелых теток, босых и наглых ребятишек, подрастающих Мамеду на смену… Приятно было проходить по своей стране хозяином с автоматом в руках.
Но такая уж жизнь была дана Мамеду беспокойная - только он начал к обстоятельствам привыкать, как наступили следующие перемены. Поворот в судьбе Мамеда не заставил себя долго ждать. Во время одного пустякового сражения Шамиль получил пулю в грудь, рана нагноилась - и через несколько дней брат умер. Мамед не отходил от него, лишь иногда выходил и слонялся вокруг холщовой палатки. Смерть эта была неожиданна и неправильна: от случайности, пустяка, поспешная. На душе у Мамеда было нехорошо, остался какой-то осадок, но задумываться, так ли он живет, было некогда. Жизнь толкала в спину. У Мамеда и путей других не было, кроме как занять место брата, взять на себя командование отрядом и до конца жизни или до победного конца мстить. Так тоже было принято, и с какой стати Мамеду разрывать этот круг? Поначалу было боязно - шутка сказать, взять командование отрядом, когда в том отряде двести - триста человек? Но ничего, справился. Как Иван Грозный - главное, силу свою показать, власть, бесстрашие, чтобы вся стая тебя боялась, будто ты волк, а они - собаки. И о брате скоро забыл - всегда Мамеду казалось, что его чаша сия минет, в него шальная пуля не попадет. И правда - везло ему как заговоренному - были незначительные ранения, но все они не к ущербу вели, а к славе. Стал все религиозные обряды жестко соблюдать - ничто людей так в подчинении не держит, как религия. Смысл у жизни, у смерти другой появляется. За деньги обидно жизнь отдать, а за веру можно. Потому и презирал Мамед иноплеменных наемников - против своих за деньги воюют, хуже шакалов получается…
Так продолжалось какое-то время.
Полевой командир Бараев постепенно приобрел известность, имя его было на слуху - в своих кругах. Набеги устраивал, всех в страхе держал, брал заложников, нанимал бойцов - все как обычно. И опять жизнь начала входить в определенную ровную - хоть и более беспокойную, чем раньше, - колею.
Как раз об эту пору появился в отряде Мамеда Бараева переводчик Аслан Магомадов. Вернее, взяли-то его как пленного, хотя он был и свой, чеченец, молодой парень, самого боевого возраста. Но к боевым действиям как раз не имел никакого отношения. Работал он учителем английского в сельской школе, а взяли его по наводке местных жителей - те доложили, что Аслан Магомадов укрывал и переправлял в безопасные районы детей-нечеченцев.
Поначалу Мамед хотел его просто расстрелять, но потом передумал. Чем-то парень ему даже понравился - культурный человек; Мамед понял, как стосковался он по культурной беседе. С подчиненными особенно не поговоришь, не поймут, да и авторитет свой зачем ронять. А тут - преподаватель… Да и в случае чего как заложника обменять можно. Зачем добро тратить… Стал Мамед к нему захаживать спокойными вечерами, после обеда, языком почесать - и стала для Мамеда культурная беседа одним из плотских удовольствий, на манер кофе или трубки табака. Молодой преподаватель слушал, слушал его, спорил, горячился, о добре и зле дискутировал - поначалу. Любо-дорого… А потом притих, задумался. Разуверился, значит, что можно Мамеда на путь истинный наставить. И перестал Мамеду отвечать - только "да" и "нет" цедит да кивает - никакого интересу. Не уважает, значит, как собеседника. Ну и Мамеду скучно стало. А потом даже осерчал - раздражать его преподаватель стал. Подумаешь, выискался, чем он Мамеда лучше, что так свысока поступки его судит? Захотел Мамед его поучить, поводил с собой на вылазки, на казнь пленных посмотреть - хиляк этот в обморок упал, вот потеха, а потом бросил общаться с ним вовсе. Так Аслан с ними и ходил - пооборвался, голодный был, кормили его от раза к разу, когда вспоминали. Но и тут Мамед Аслана не расстрелял - нашлось ему применение: приезжали пару раз к Мамеду разговаривать западные журналисты, Мамед их принимал, в арафатку до глаз закутавшись, - так он Аслана при себе как переводчика определил. Мамед язык-то и сам знал, только с переводчиком оно солиднее выходило…
Вечером приехали в деревню, куда было назначено, заграничные журналисты - два мужика и баба, англичане, фотоаппаратами обвешаны все. С видеокамерой… Мамед принял их в одном из домов.
- Скажите, - спросила женщина, поправляя белокурую прядь - красивая, лицо такое серьезное, загорелая, но в шортах - вот до чего не стесняется, - каковы идейные истоки вашей войны?
Мамед дождался, пока Аслан перевел. Вид у Мамеда был важный, бороду за это время отрастил, раздался, арафатка на голове…
- Священная война, джихад, - стал он лениво объяснять, - против неверных.
- Но вам не кажется, что это дикость? - удивилась журналистка. - Мы все, значит, неверные? Вы же, как нам сказали, образованный человек. Разве не может быть в мире много религий? Разве Бог при этом не един?
- Нет бога, кроме Аллаха, - наставительно произнес Мамед, - и Магомет - пророк его…
- И чего же вы хотите?
- Свободы и независимости Чечни. Разве мы не имеем на это права? Разве мы не можем жить по нашим собственным законам, завещанным нам предками? Зачем вы заставляете жить нас по вашим законам? У вас - свои, у нас - свои. У нас, как вы говорите, своя религия. Так же как и в Индии. Почему вы не воюете с Индией?
Далее беседа текла более-менее предсказуемо. Мамед напрягся, вспомнил свое философское образование - вот оно когда пригодилось, - надо было произвести на буржуйских журналистов самое благоприятное впечатление. Вроде как все мы тут культурные люди, просто философия у нас такая… Рассказывал он о том, что жизнь в стране должна проходить по законам шариата, что публичные казни необходимы для устрашения и установления беспрекословного подчинения закону.
- Я лучше знаю, что нужно моему народу. Если у вас есть смертная казнь, почему у нас нельзя? Только у вас она не действует. Это не умно. Ее никто не видит, она не действует. Лучше сильно наказать одного, чем немного - многих…
Мамед вздохнул.
По окончании беседы журналистов по его приказу накормили как следует настоящим восточным обедом. Уехали они очень довольные…
А Аслан после того вечера ходил молчаливый, совершенно надутый - очень ему не понравилось все, что Мамед сказал. Ну и пусть его…
Но тут и третий поворот наступил в жизни Мамеда. Отряд его попал под обстрел, кто-то местоположение выдал. Начался бой, это Мамед прекрасно помнит, а остальное - обрывками. Холмики помнит, стрельба частая, танки подъезжают… А потом, помнит, прилетел вертолет, сбросил аккуратно несколько бомб - и только и видели его отряд. Половина убитыми лежат, половина разбежалась, один Мамед стоит с непокрытой головой посередине поля и думает, что ему теперь делать…
Повезло ему. От федералов он ушел уж неизвестно каким чудом. Поднялся в горы - прав был брат, горы всегда помогут, - бродил там, питался тем, что находил, пооборвался, потом спустился в одно селенье, побирался там, а потом потихоньку-потихоньку до столицы добрался.
К счастью, очень известен он не был, в лицо и по документам его никто не знал, в органах на него ничего не было… Направился тогда Мамед прямо в ставку… К главным. Там-то его как раз знали и заслуги его перед отечеством очень ценили. И брата его любили и знали. И тут так получилось, что вовремя пришел к сильным мира сего Мамед, они как раз новое правительство в это время формировали. Ну и по старым связям - через того же дядю Гасана прошло, - короче, назначили Мамеда замминистра иностранных дел Ичкерии… В который раз Аллах его призрел и на гребне волны вынес, когда другие утонули. Уверился Мамед, что судьба его для великих дел предназначает.
Стал Мамед к новой должности привыкать. Сперва в Чечне порядок наводил, с мелочью всякой расправлялся для виду. А вот теперь снова настало время Мамеду в Москву вернуться, уже в официальном качестве. Как представитель республики… Три машины у него, людей своих он взял - телохранителей двух и старого своего помощника - тоже выжил, значит. Приехал, семью повидал, жену - крику было… Дети за это время подросли. В общем, опять доволен был Мамед. Снова начнется жизнь спокойная, обществом признанная.
Только одна заноза в сердце сидела - переводчик Аслан. Не проследил вовремя за этим Мамед - а тот, говорят, выжил, теперь тоже в Москву направился, на розыски сына своего незаконного… Это Мамеду совсем некстати было. Больше из пленных не выжил никто, никто ничего про него не знал и, соответственно, сказать никому не мог. В лицо его никто бы не узнал… А тогда, когда он к Аслану приходил разговаривать, Мамед имел неосторожность лицо открывать. Кто же знал…