В третьем или четвертом по счету проходном дворе-колодце Мастер остановил машину. Мотор выключать не стал. Закурил папиросу, чуть опустил стекло на двери, для вентиляции. Полуобернулся к Корсаку, сообщил с видимым равнодушием:
– Приехали.
– Я вижу, – хмыкнул Ярослав. – И куда теперь?
– Твой двор следующий, – трехпалый кивнул на едва различимую во мраке арку, справа от машины. Как успел заметить Слава, всего их здесь было аж четыре. По одной в каждую сторону света. Бред. Убить мало того архитектора, кто придумал и воздвиг эти крысиные ходы две сотни лет назад. Для чего? Теперь этого уже никогда не узнать.
– Ты, я смотрю, чувствуешь себя как дома, – глухо заметил Корсак, с интересом глядя на отнюдь не простого командирского шофера.
– Угадал. Я, считай, дома и есть, – усмехнулся Мастер. Затянулся шумно, выдохнул и добавил уже слегка теплее: – Просто… мое сопливое детство, лет до девяти, прошло именно тут. В этом районе. Так уж карта легла. Когда Никитич адрес сказал, я даже рассмеялся. Я ведь здесь каждую дыру знаю. При желании могу крышами до самого Невского или до Невы добраться. Такие дела. Сколько тебя ждать?
– Полчаса. Максимум.
– Добро. – Мастер кивнул, отвернулся и стряхнул пепел в щель над стеклом.
Ярослав вышел из машины, еще раз огляделся и двинулся в указанном трехпалым направлении.
Наугад выбрал первый из трех обнаруженных во дворе подъездов, вошел, поднялся на бельэтаж, сверил номера квартир. Нет, не здесь. Соседний. Вышел обратно, вновь нырнул в пропахший кошками и мочой полумрак подъезда, шагнул на лестницу…
И в последний момент остановился, едва не наступив на валяющегося на ступеньках мужика в старом черном пальто и стоптанных донельзя, собранных в гармошку кирзачах, из голенищ которых торчали края грязных портянок. Тому было все до фени. Даже не шевельнулся, не обернулся на скрип двери черного хода и шаги. Перешагнув неподвижное тело и краем глаза отметив драную кроличью шапку и седую спутанную бороду, Корсак поднялся на третий этаж. Остановился перед дверью с частично замазанной зеленой краской медной цифрой "25" на верхней части косяка, чувствуя, как взбесившееся сердце буквально рвется из груди.
Трудно было поверить, что за этой вот самой дверью сейчас, скорее всего, находится он – проклятый нелюдь, эта гниль рода человеческого, виновная в аресте и гибели мамы. А значит – и во всем, что случилось с ним, Ярославом, в последние два с половиной года. На миг Корсак попробовал представить себе пропитое, опухшее, давно не бритое лицо бывшего городового Бугаева – и не смог. Перед глазами плавал, покачиваясь, словно на волнах, лишь какой-то размытый, не четкий, не вызывающий ровным счетом никаких эмоций образ.
Охотник протянул руку, положил указательный палец на кнопку звонка. Мимоходом, машинально и отстраненно заметив, что, несмотря на творящуюся в душе настоящую бурю чувств, внешне он спокоен и собран.
Что он скажет, когда откроется дверь? Кем представится в такое позднее время? И нужно ли вообще кем-то представляться? Ярослав вдруг поймал себя на мысли, что даже не знает точно, сколько семей проживает в этой, указанной в доносе квартире. Вряд ли только "разнорабочий" с женой, дочками-близняшками и этим…
Но не стоять же так до скончания века, черт возьми! Надо звонить, входить, вламываться, в конце концов – врываться силой и завершать то, ради чего он приехал сюда, за шестьдесят километров, на ночь глядя. Надо ставить точку. Точнее – жирную, кровавую запятую. Ведь это еще не конец. Где-то в пыльных полицейских архивах хранится фотография той, первой матери. И, возможно, до сих пор жив так и не откликнувшийся на голос полиции, не отыскавшийся двадцать пять лет назад отец…
Стиснув зубы, Корсак решительно надавил на кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры отчетливо тренькнуло. Вскоре послышались быстро приближающиеся шаги. Щелкнул замок. Звякнув цепочкой, на ширину ладони приоткрылась дверь.
В тускло освещенной прихожей стояла одетая в легкий домашний халатик болезненно-бледная женщина лет двадцати пяти. Окинув взглядом позднего гостя в серой зимней шапке военного образца, полевой форме, коротких сапогах и теплом черном бушлате без погон, она осторожно спросила:
– Вам кого?
– Мне нужен Бугаев Олег Павлович, – казенным тоном произнес Ярослав.
– А… Д-да, конечно. Входите! – Бросив быстрый и, как ему показалось, растерянный взгляд через плечо, назад, в глубь плохо видимого через щель, но, безусловно, длинного коридора, женщина торопливо сбросила с двери цепочку и сразу же попятилась с порога, освобождая Корсаку проход.
Что-то в поведении хозяйки было определенно не так. Неправильно. Но в порыве сжавших, словно тисками, целиком подчинивших его разум эмоций Ярослав в первые секунды не придал этому автоматически сделанному наблюдению должного значения – мало ли какие у кого личные заморочки и тараканы в голове. Чужая душа, как известно, потемки. Впустила без лишних расспросов – и ладно.
Не заподозрив в поведении женщины явного подвоха, крепко сжавший челюсти Охотник решительно потянул на себя дверь и шагнул за порог.
Боковое зрение тотчас уловило, зафиксировало смутное движение за спиной и включило в мозгу красный сигнал тревоги – внимание, опасность! Однако первый – коварный, точно выверенный и рассчитан-ный на быструю победу – удар – ногой в низ живота Слава все-таки пропустил. Не успел провалиться на десяток сантиметров и как следует напрячь мышцы пресса, одновременно рубанув ребром ладони вправо, не глядя. На это просто не хватило времени. Каких-то долей секунды. Удар хоть и не достиг главной цели – мошонки, но пах, чуть ниже пупка, все равно словно ошпарили кипятком – такая острая, пронзительная и парализующая была боль. Корсак еще не успел сконцентрироваться, не успел усилием разума заставить себя подавить болевые рецепторы, не успел решить, как ему следует защищаться, как в дело уже активно включился и начал самостоятельно действовать эгрегор– внутренний ангел-хранитель, второе, глубинное и никогда не дремлющее Я. Руки и ноги Ярослава теперь подчинялись не сигналам холодного, расчетливого и медлительного разума, а исключительно подсознанию. Точнее – записанной в нем правильной последовательности движений и ударов, до автоматизма отработанной на тренировках.
Встречающих оказалось двое, по одному с каждой стороны от входной двери. Того, что метил в пах, Корсак умышленно оставил на закуску. Первый ответный удар с хрустом вмял в череп римскую переносицу второго, того, что стоял слева и уже готовился заломать руку за спину должному после удара по яйцам тотчас упасть на колени Ярославу. И только затем настала очередь поквитаться за радушное гостеприимство. Выброшенная Охотником вбок и назад пятка правой ноги точно нашла ухо любителя запрещенных приемов, и тот улетел в шкаф, приложился об него затылком с такой силой, что у древнего дубового исполина с грохотом вошла внутрь резная дверь, а под ноги испуганно застывшей посредине коридора бледной женщине упал висящий на вбитом в стену гвозде детский велосипед. Вся скоротечная схватка заняла от силы три секунды. И только убедившись, что опасность остаться кастратом на данный отрезок времени миновала, Корсак позволил себе прислониться плечом к дверному косяку и, морщась от полыхающей в паху лютой боли и тяжело глядя из-под бровей на парализованную увиденным хозяйку, наконец-то включить в работу мозг и попытаться в первую очередь понять, чей недвусмысленный приказ выполняли два валяющихся без движения оковалка. В том, что в квартире доносчика ждали именно его, Ярослав совершенно не сомневался. Слишком все в масть. Таких случайностей не бывает. Это – ловушка.
Неужели… Батя?! Сам навел на квартиру, сам сдал в Чека, не желая марать руки. Идиотизм. Чушь. Быть такого не может. Шелестов тут ни при чем. Тогда кто? Кто мог наверняка знать, что он заявится сюда сегодня ночью с целью открутить башку бывшему городовому?!
Ярослав отлип от косяка, скосил взгляд с боящейся даже шевельнуться женщины сначала на одного, затем на второго из поверженных им противников. Обоим мужикам на вид лет тридцать, плюс-минус. Одеты в штатское, не броско, но и не в тряпье. На ногах ботинки. Тот, которому прилетело кулаком в нос, еще долго будет в отключке. И без помощи квалифицированного хирурга обречен на всю оставшуюся жизнь – если она у него будет – остаться уродом. Второй, чьи ноги торчали сейчас из недр древнего шкафа, если не проломил себе башку, то должен вскоре очухаться. Корсак был уверен, что без особого труда заставит его ответить на все вопросы, окончательно прояснив ситуацию. Только бы не окочурился, сука!
Словно в ответ на мысли Охотника, любитель бить по яйцам тихо застонал, конвульсивно дернул ногами, слабо зашевелился. Еще с трудом понимая, что происходит, сделал тщетную попытку встать, но не смог удержать равновесия даже в сидячем положении – с хрипом завалился обратно в шкаф. Неудивительно после такого полета. Если бы не смягчившая удар слетевшая с петель дверь с любовно вырезанными на ней неизвестным мебельным мастером прошлого гроздьями винограда, то мог бы, в лучшем случае, стать дураком. А в худшем – жмуриком. Впрочем, радоваться ему все равно не придется. Такие подлые удары прощать нельзя никому.
– Кто это? – Корсак сурово глянул на женщину из-под бровей, кивнул на шкаф.
– С…сказали, что… из Чека, – дрожащими губами ответила хозяйка. – С прошлого вечера здесь торчат. Сутки. Все продукты сожрали. Чем я детей кормить буду?
– Кого ждут, говорили? – нахмурился, играя желваками, Ярослав.
– Бандита какого-то, – осторожно подбирая слова, чуть слышно произнесла хозяйка, стараясь не смотреть Охотнику в глаза. Внезапно вскинулась, заломила руки перед грудью, решительно сделал полшага вперед. – Я ничего не знаю, честное слово!!! Они говорили, что у… человека, который должен прийти, какие-то счеты к старику. А мне – все равно. Этот алкаш проклятый многим поперек горла стоит. Скотина. Хоть бы он сдох поскорее, тварь!!! Житья от него никакого нет!!!
– Кто еще в доме? – спросил Корсак и быстро стрельнул взглядом вправо – тип из шкафа все-таки сумел кое-как сесть и сейчас, обхватив голову обеими руками, тупо раскачивался, издавая протяжные стоны.
– Никого. Только я. И они.
– Соседи?
– Мы одни живем. Старую буржуйскую квартиру стенкой перегородили, сделали две отдельных, по три комнаты. Бывшие соседи теперь к себе с улицы заходят, с парадного, а мы – через двор.
– Где муж?
– Олег сегодня в ночную работает, на заводе. Девочек еще вчера днем подруга к себе забрала, пока эти… козлы окончательно не уберутся. А где старый хрен – меня совершенно не интересует. Шляется где-то третьи сутки. Хоть бы пристукнули его однажды по пьянке, что ли! Сил моих терпеть больше нет! А…
Женщина вдруг запнулась.
– Вы, наверное, и есть тот самый бандит, которого эти двое ждали?
– Я не бандит, – тихо ответил Ярослав. Добавил, глядя хозяйке прямо в глаза: – Я не собираюсь делать вам ничего плохого. Не бойтесь меня.
– А я и не боюсь. Кому я нужна? Я за детей и мужа боюсь. От них, – женщина стрельнула глазами в сторону копошащегося чекиста, – теперь всего можно ожидать, – после чего всхлипнула и заплакала. Губы ее дрожали, по щекам медленно катились слезы. Она их даже не вытирала. Просто стояла посреди коридора, теребя поясок на халатике, и смотрела то ли на незваного ночного гостя, то ли сквозь.
Корсак подошел к раскачивающемуся, как болван, скулящему "засадчику", схватил его за волосы, рывком запрокинул голову назад, до упора, чуть не сломав при этом шею, наклонился к самому лицу и процедил таким загробным тоном, что допрашиваемый сразу же проникся всеми возможными в случае отказа отвечать последствиями:
– Кто вас сюда послал и за кем? У тебя есть ровно пять секунд. Время пошло!!!
– Ге… генерал Медведь, – проглатывая слова, почти нечленораздельно прохрипел чекист.
– Я спросил, кого вы здесь пасете?! – скрипя зубами, повторил вопрос Ярослав. – Фамилия!
– Ко…рсак.
Слава отпустил волосы, двумя руками схватил чекиста за пиджак и рывком поднял на ноги. Затрещала ткань. Быстро перехватил левой рукой за горло, правой от души врезал под дых, сноровисто охлопал со всех сторон, вытащил из потайной кобуры пистолет "ТТ" и сунул в карман. Достал красное удостоверение, открыл, прочитал имя и звание. Затолкал назад, в нагрудный карман. Засадчик хрипел и даже не думал сопротивляться. Понял, с каким волчарой имеет дело. Одно движение – и его не в меру выступающий кадык переломится как сухая вафельная трубочка.
– Слушай сюда и запоминай, Петр Алексеевич! – с жаром выпалил Корсак. – У меня фотографическая память на лица! И если хоть один волос упадет с головы этой женщины и ее детей, я тебя, сука, персонально из-под земли достану и на части порву, как Тузик – грелку! Ты меня понял?!!
– М-м-м…
– А теперь, гнида, возвращаю должок. – Разжав пальцы и отстранившись, Ярослав коленом, что было сил, засадил чекисту между ног. Тот охнул, затих, тяжело упал на пол, завалился на бок и мелко-мелко засучил ногами, конвульсивно сотрясаясь всем телом. Зрелище было мерзкое. Не имея ни малейшего желания созерцать вполне заслуженные адские корчи обидчика, с гарантией лишившегося всякой возможности продолжения рода, Корсак развернулся на каблуках и, бросив полный сочувствия взгляд на тихо плачущую женщину, шагнул за порог, прошептав чуть слышно короткое:
– Извините…
И вдруг – остановился как вкопанный. Словно только что с разбегу налетел лбом на невидимую кирпичную стену. Постоял так секунду-другую, затем медленно обернулся и заметно севшим, совершенно чужим голосом спросил:
– Старик… Он такой грязный, с седой бородой и красным, в прожилках, лицом? В облезлой меховой шапке, кирзовых сапогах в гармошку и в пальто с синей заплаткой на локте?
– Да… Это он, – еще ничего толком не поняв, но почему-то сразу, как по команде, перестав плакать, подтвердила жена доносчика. – А… что?
Ярослав шумно вздохнул, на мгновение закрыл глаза, потом вновь поднял веки и, не сказав больше ни слова, вышел из квартиры на лестничную площадку, плотно прикрыв за собой дверь.
Спустился на первый этаж. Остановился, сверху вниз глядя на по-прежнему лежащего возле двери черного хода – теперь уже в луже собственной блевотины и без того омерзительного на вид, а сейчас гадкого выше всех возможных пределов, ядовито воняющего "козлом" бородатого старика. Спустился, присел рядом на корточки, превозмогая брезгливость, вгляделся в буро-фиолетовое отекшее лицо бывшего полицейского, пытаясь узнать в этой заросшей диким волосом грязной скотине с кривыми желтыми зубами знакомые, случайно виденные в детстве или юности черты. Но – тщетно. В потаенных глубинах памяти ровным счетом ничего не ворохнулось.
И – странное дело – почему-то даже не возникло досады от того, что не успел свершить возмездие вот этими самыми руками. Опоздал всего на каких-то пару минут. Даже не притрагиваясь, не проверяя у старика пульс или дыхание, Корсак с первого взгляда понял, что перед ним, на обгрызенных временем ступеньках лестницы, в луже, перемешанной с рвотными массами мочи, лежит уже не спившийся, проклятый даже родным сыном бывший городовой Павел Терентьевич Бугаев, а лишь его пустая телесная оболочка…
Господь не позволил Ярославу взять на душу еще один грех. Он сделал все сам.
Наверху, на третьем или четвертом этаже, явственно послышался звук открываемой двери. Охотник поднялся с корточек, в последний раз посмотрел на труп убийцы его матери, подонка, так круто изменившего всю его жизнь, сунул руки в карманы, плечом толкнул пронзительно взвизгнувшую ржавой пружиной дверь, вышел из подъезда и быстрым шагом направился через арку к поджидающей его в соседнем дворе машине.
Через два часа командир отдельного диверсионно-разведывательного отряда "Стерх" подполковник Шелестов узнал, что генерал Медведь не послушался его настойчивого совета немедленно уничтожить личное дело Охотника, а вместо этого решил продемонстрировать гонор, оскалить зубы и сыграть в собственную игру.
– Ладно, Филипп Саввич, хрен ты моржовый. Теперь мой ход, – задумчиво дымя папироской, с хитрым прищуром пообещал Максим Никитич.
Глядя на своего командира, сидящий напротив, помешивающий сахар в стакане чая, Ярослав ни на йоту не сомневался: грозный ленинградский чекист очень скоро сильно пожалеет о том, что вздумал перечить подполковнику Бате.
Ведь стерх, как известно, – птица гордая.