Он кивнул с несчастным видом.
- И, - продолжал я, - когда вы прочитали некролог о Руперте Висборо и нашли в нем идею для своей книги, вы не отправились навестить Джексона Уэллса, чья жена была найдена повешенной, а решили повидаться с сестрой умершей женщины, то есть с Одри Висборо.
- Ну… если вы так считаете.
- Да или нет?
- Да.
- И это именно она сказала вам, что у ее сестры были призрачные любовники?
- Э…
- Говард!
- Видите ли, - ответствовал он с новой вспышкой негодования, - я не должен отвечать на все эти вопросы.
- Почему?
- Им это не понравится.
- Вы хотите сказать - Одри и Элисон?
Он кивнул.
- И Родди.
- Кто такой Родди?
- Брат Элисон.
Боже, дай мне силы, подумал я и сказал:
- Это верно? Руперт Висборо женился на Одри, у них была дочь Элисон и сын Родди?
- Я не понимаю, почему для вас это звучит так дико.
- Но вы не вывели детей в своей книге.
- Они не дети, - возразил Говард. - Они мои сверстники.
Говарду было сорок пять лет. Я спросил:
- Почему она поместила ваши жалобы в "Барабанном бое"? И каким образом?
Внезапно он пошел на попятную:
- Я не знал, что она собирается сделать это. Я не просил ее об этом. Если хотите знать, я был потрясен, прочитав газету. Я не подозревал, что сказанное мною будет опубликовано в таком виде.
- Вы говорили с ней с тех пор?
Он произнес, защищаясь:
- Она думала, что помогает мне.
- Дерьмо, - высказался я.
Он оскорбился и выскочил вон, направив стопы в широкий мир. Я поднялся в номер и обнаружил, что на моем автоответчике мигает огонек. Послание гласило, что О'Хара будет рад моему появлению в его номере.
Я прошел по застланным ковровыми дорожками коридорам.
- Ты знаешь, - сказал О'Хара, отворяя дверь на мой стук, - что Говард вернулся?
Мы обсудили поведение Говарда. О'Хара не скупился на эпитеты.
- Говард сказал мне, - промолвил я, с половинным успехом воздвигая запруду потоку этих эпитетов, - что он обратил свои стенания к подруге, которая немедленно передала их в "Барабанный бой", но без его ведома.
- Что?
Я рассказал О'Харе о Висборо.
Он повторил, не веря:
- Одри, Элисон и Родди?
- И Бог знает кто еще.
- Говард, - тяжело выговорил он, - соскочил с катушек.
- Он наивен. Что не делает его плохим писателем.
О'Хара сумрачно согласился:
- Призрачные любовники - это наивно. - Он обдумал положение вещей. - Я снова должен обсудить его нарушение контракта с боссами. Я полагаю, ты никогда не встречался с этой злосчастной Элисон?
Я покачал головой.
- Кто-то должен просветить ее.
- Хм… - Я сделал паузу. - Ты?
О'Хара уклонился от такой чести.
- А ты сам не желаешь приятно провести время?
- О нет, - запротестовал я. - Мы же знаем, какого она мнения обо мне.
- Неважно, - улыбнулся О'Хара, - при желании ты можешь приманить даже птиц с деревьев.
- Я не знаю, где она живет.
- Я узнаю, - пообещал он, - а ты сможешь выяснить размер причиненного ущерба.
Казалось, ему неожиданно подвалила удача. Суд над Говардом тянулся бы долгое время и мог отпугнуть множество читающих зрителей, которых его имя должно было привлечь в кинозалы. Старый Валентин когда-то писал, что не стоит нападать на кого-либо, не подсчитав, во что обойдется победа.
О'Хара спросил меня, нашел ли я Джексона Уэллса, но, казалось, описание света и безмятежности, царящих на ферме "Бой-ива", разочаровало его.
- Ты думаешь, он убил свою жену? - с любопытством спросил он.
- Никто не смог это доказать.
- Но ты думаешь, что он сделал это?
Я помедлил с ответом.
- Я не знаю.
О'Хара пожатием плеч отмел все рассуждения прочь, и, поскольку он хотел видеть отснятые вчера сцены, мы поехали на конный двор. Там в большом доме одна комнатка была отведена для просмотра пленок; в ней стояло шесть кресел и висел экран. Окна были зачернены, чтобы уберечься от любопытных глаз, а рулоны пленки с ранее отснятыми сценами хранились в сейфе с кодированным замком и противопожарной защитой. На меры безопасности боссы не скупились: никто не может позволить себе начинать съемки заново.
В это утро я сам обслуживал проектор. О'Хара бесстрастно сидел в кресле, пока лошади галопом взбегали на холм и появлялись в лучах солнца. Я увидел, что был прав касательно третьего дубля, поток медных звуков выглядел великолепно. После этого Монкрифф остановил камеры. В рулоне остались только те кадры, которые я сделал сам: шеренга всадников на фоне неба, черные посреди солнечного сияния. Как неудачно, подумал я, что у нас в камере осталось столько неотснятой пленки и нет ни единого кадра, где был бы виден всадник, напавший со своим ужасным ножом на Айвэна. О'Хара выругался по этому поводу, но теперь нам оставалось только сожалеть.
Я оставил этот рулон на перемотку киномеханику и вставил в проектор фрагмент, который мы снимали позже, - "первую встречу" Сильвы и Нэша.
Как всегда бывает, звуковое оформление было несовершенным; окончательное озвучивание фильма будет сделано позже, по завершении съемок. В любом случае первичные съемки включали в себя два, три или более дублей каждой сцены, о которых предстояло судить экспертам; во время работы эти эксперты весьма походили на дегустаторов вина, умеющих различать год сбора винограда по терпкости напитка, точно определять срок выдержки. О'Хара даже цокал языком и присвистывал сквозь зубы, глядя, как Сильва резко натягивает поводья, едва не столкнувшись с Нэшем; он, тренер, стоит рядом со своими лошадьми и глядит, как она спешивается, скидывает шлем и произносит слова своей роли - сперва ее героиня злится, но потом в ней быстро просыпается сексуальный интерес. С ума можно было сойти, глядя, как губы Сильвы изгибаются в блистательной улыбке, которая точно повысит цену ее губной помады вчетверо.
- Славная девочка, - пробормотал О'Хара, довольный.
Нэш в одежде наездника, с непокрытой головой, свою роль словно увековечивал в платине, делая ее бесценной.
Говард, привлеченный к написанию этой сцены, которой, конечно же, не было в его книге, тем не менее сделал достаточно, чтобы оправдать свое место в титрах фильма. Монкрифф подал свет на лица с творческим изяществом и, как было задумано, снял лошадей слегка не в фокусе, чтобы придать рельефность каждой человеческой фигуре, взятой крупным планом. Неким образом расплывчатость, туманность образов животных создавала контраст, подчеркивала яркость эмоций людей. Краткое, мимолетное впечатление, но оно создавало часть общего настроения. И это хорошо.
Ролик закончился, я отключил проектор, зажег свет и стал ждать вердикта О'Хары.
- Скажи что-нибудь сам, - произнес он наконец, - если тебя не волнует, что успех уже у нас в кармане.
- Немного рано говорить об этом. - Но я все же был польщен его комплиментом.
- Как ты лично относишься к Сильве? - спросил О'Хара, вставая и выпрямляясь, приготовившись уходить.
- Она очень хорошо ездит верхом, - ответил я. - Я говорил ей об этом.
- Я надеюсь, ты не говорил, что она ездит так же хорошо, как мужчина.
Я засмеялся.
- Я не самоубийца.
- Она хорошо смотрится на экране.
Я кивнул.
- Ты был прав, она умеет играть. Знает, где находится камера. Профессиональна, слушает меня, снималась в сцене с обнаженной натурой крупным планом с холодной естественностью. Она амбициозна в разумных пределах, и я на цыпочках обхожу феминизм.
- Она нравится тебе?
- В этом нет необходимости.
- Нет, но это так?
Я улыбнулся.
- Если я скажу ей, что она мне нравится, она расквасит мне физиономию.
- Это не ответ.
- Ну да, она мне нравится. На самом деле очень нравится. Но она не хочет этого. Она хочет считаться хорошей актрисой. Каковой и является. Карусель, не правда ли?
- Она спит со мной, - сказал О'Хара.
Несколько мгновений я стоял неподвижно, взглядом оценивая каменную твердость его лица и духа, понимая сексуальную притягательность власти, а потом произнес без чувства обиды:
- Хочешь сказать мне - руки прочь?
Он спокойно кивнул:
- Руки прочь.
- О'кей.
Больше он ничего не сказал. Это мало что меняло. Мы прошли наверх, чтобы посмотреть, насколько художник и его группа продвинулись в смене декораций. Им предстояло разобрать следственный кабинет и в той же комнате соорудить нечто похожее на столовую Лондонского литературного клуба.
Несколько стен наверху были еще раньше разобраны, и теперь крышу поддерживали стальные подпорки. Большая часть потолка тоже была удалена, чтобы разместить верхнюю подсветку и камеры. Владелец дома согревал душу своим увеличившимся банковским счетом, веря, что балки и штукатурка позже восстановятся сами собой.
Столовая пока находилась в зачаточном состоянии, но к нашему возвращению из Хантингдона должна была быть готова - столы, официанты, ростбиф на тарелках.
О'Хара сказал:
- Я видел Монкриффа нынче утром в коридоре отеля после того, как вы вернулись с моря. Невероятно, но он напевал. Он сказал, что ему явилось откровение и что ты посылаешь Зигги привезти из Норвегии табун диких коней. Скажи, что это неправда.
Я рассмеялся.
- Это правда. Лошади викингов. Если у нас будет десять или двенадцать лошадей, мы сможем представить их так, словно их пятьдесят. Я пошлю Зигги вместе с агентом на поиски. Они наймут транспорт для перевозки лошадей в Бергене.
- Но разве не дешевле будет, - рассудительно спросил О'Хара, - использовать местных диких лошадей?
- Во-первых, - ответил я, - здесь их нет. Во-вторых, настоящие норвежские лошади найдут достойное отражение в рекламе.
О'Хара проложил себе дорогу сквозь шаткие обрывки декораций и остановился у высокого окна, за которым открывался серо-зеленый пейзаж Хита. Неожиданно он обернулся; против света я не видел выражения его лица.
- Я устрою это, - сказал он. - Я помогу Зигги. Тебе следует заниматься только фильмом.
Я кивнул: "Хорошо", и мы, весьма довольные друг другом, спустились во двор, как всегда, расписались в журнале у сторожа и пошли к автомобилю.
- Знаешь ли ты, - сказал я, словно ведя светскую беседу, - что некогда ведьм вешали?
О'Хара остановился и после паузы отозвался:
- Говард не упоминал об этом в своей книге, не так ли?
- Так. Однако я удивлен, что он этого не сделал. Это хорошо сочеталось бы с призрачными любовниками, как ты думаешь?
О'Хара моргнул.
- Последний раз в Англии ведьму вешали в 1685 году, - сообщил я. - К тому времени казнили более тысячи человек, обвиненных в колдовстве, в основном женщин. Я читал об этом. Но само ведовство существовало после этого еще долгое время. Гойя нарисовал летящих по небу ведьм примерно в 1800 году. Люди продолжают следовать старым традициям по сей день. Я думаю, невозможно, чтобы повешение ведьмы произошло в Ньюмаркете всего двадцать шесть лет назад, но полагаю, что Говарду не повредит, если вставить сцену-другую, дабы посеять сомнения.
ГЛАВА 9
Чувствуя неожиданную радость от факта наличия у меня шофера, я ехал в Хантингдон, по дороге размышляя о предстоящей репетиции и о своей беседе с Говардом. Когда я вместе с О'Харой вернулся в отель, Говард был в своей комнате. Он, хотя и неохотно, согласился пройти в мою гостиную.
- Говард, - начал я, - ваше имя неотделимо от этого фильма. Вы можете писать блестяще. Вы можете одобрять или не одобрять сюжет фильма, но слова в нем по большей части принадлежат вам, и о вас будут судить по ним.
- Некоторые слова - ваши, - возразил он.
- Я предпочитаю ваши. Я только пишу то, что не можете написать вы.
Он мог сколько угодно жечь меня взглядом, но оспорить это утверждение не мог.
- Итак, - сказал я неспешно, - я прошу вас написать сцену, подразумевающую, что эту женщину повесили за то, что она была ведьмой.
Он был возмущен.
- Но она не была ведьмой.
- Откуда вы знаете?
- Она была сестрой Одри Висборо! - Судя по его тону, это должно было развеять все сомнения.
- Обдумайте это, Говард. Вложите эту мысль в чьи-нибудь уста. В чью-нибудь голову. Всего лишь название статьи в журнале может многое дать. Заголовок - "Осталось ли ведовство в прошлом?" Что-нибудь подобное. Но не помещайте эту сцену в следственный кабинет Жокейского клуба, его декорацию уже разобрали.
Говард выглядел так, словно собирался уступить, и даже проявлял интерес.
- Ее настоящее имя было Соня, - сказал я.
- Да, я знаю.
- Висборо сказали вам?
- Почему они не должны были этого сделать? - сразу же встопорщил он иглы. - Они все были очень любезны.
Я подавил желание сказать, что почему-то "Барабанный бой" был крайне нелюбезен, и отправился по своим делам.
Мой помреж Эд, у которого обычно был свой собственный ассистент, сейчас, как всегда для сцен с толпой, навербовал еще несколько помощников. Жители Хантингдона, явившиеся на ипподром во вполне достаточном количестве, были распределены, расставлены по местам и, в общем, приведены в хорошее настроение в соответствии с жесткими инструкциями, данными мною Эду при его отъезде. Инструкции гласили, что пришедшие люди должны быть счастливы и должны захотеть прийти на следующий день, а затем еще на третий. Соблазнять леденцами. Веселить шутками. Нэш - ах, сам Нэш! - должен будет раздавать автографы всем желающим.
Руководящий состав Хантингдонского ипподрома был приветлив и любезен. Контракты, оплата, страховка, меры безопасности, полиция - все было предусмотрено. Предполагалось, что мы завершим дела и освободим место к пятнице, а они, если смогут, обеспечат нас всем, о чем мы попросим. Если потребуется ремонт, то его можно будет сделать до того, как в следующий понедельник ворота ипподрома откроются для обычных состязаний.
Наши лошади, наши жокеи, наша толпа, наши актеры должны были реалистично сыграть свои роли к вечеру во вторник. Трудно, но возможно.
Я молился о том, чтобы не было дождя.
Эд выбрал людей, которые должны были стоять в паддоке, изображая владельцев и тренеров. Остальным было велено толпиться вокруг и глазеть. Настоящие профессионалы стипль-чеза появились в паддоке в жокейских цветах и присоединились к каждой группе. Они не были неизменными чемпионами скачек, но тем не менее являлись экспертами и получали хорошую плату. Наши грумы собрались вокруг лошадей, седлая их, взнуздывая и привешивая номера. Все это уже начало выглядеть как подготовка к скачкам.
Настоящие скачки, конечно, будут сниматься отдельно, в следующий понедельник, под руководством Эда: взятые широким планом полные трибуны, движение огромных толп, букмекеры, выкрикивающие ставки. Все это будет вставлено в наши сцены, и соединение настоящего с сыгранным будет незаметно - только бы не было дождя.
Сиббер стоял в паддоке вместе со своей женой (Сильвой), и я разместил дублера Нэша на таком расстоянии, чтобы всем был заметен хмурый взгляд. Монкрифф бегал вокруг со своей камерой, желая поймать интересный архитектурный фон. Все это, как обычно, потребовало некоторого времени, но я отослал горожан по домам так скоро, как только было возможно. Скука была моим врагом: дайте им заскучать, и они не придут завтра. Каждый ребенок на прощание получил воздушный шар (с надписью "НЕСПОКОЙНЫЕ ВРЕМЕНА" синим по серебряному), раздавали шары с шутками и благодарностью.
Жокеев попросили остаться в паддоке для краткого совещания. Когда я вернулся туда, они стояли, сбившись в кучки, и смотрели недоверчиво и угрюмо.
Не понимая такого отношения, я начал:
- Завтра вам предстоит просто притворяться, что проходят нормальные скачки. Делайте то, что обычно делаете перед тем, как выйти на старт.
Один из них почти враждебно перебил меня:
- Это правда, что вы когда-то были жокеем-любителем?
- Ну да, в течение трех сезонов.
- Почему вы бросили это?
Я нахмурился: это было не их дело - задавать такие вопросы и, уж конечно, не таким инквизиторским тоном, но мне нужно было их сотрудничество, и я спокойно ответил:
- Вместо этого я отправился в Голливуд делать фильмы о лошадях.
Молчание.
- В чем дело? - спросил я.
После долгой паузы один из них сказал мне:
- О вас говорилось в "Барабанном бое"…
- А… - Теперь все стало ясно. Я смотрел на холодное, циничное выражение их лиц. Мне нужно было, чтобы эти жокеи завтра вложили в скачки все свое сердце, и я абсолютно ясно видел, что они не собираются этого делать.
Как странно, думал я, пошатнувшийся авторитет перед лицом съемочной группы я легко восстановил и только для того, чтобы обнаружить сейчас, что я лишился уважения людей, которых, как сам считал, понимаю. Я спросил, смотрели ли они Линкольнский забег и видели ли мой диалог с Грегом Компассом? Никто не видел. Они были слишком заняты работой. Они участвовали в скачках.
И тогда я сказал:
- Если кто-либо из вас сомневается, стоит ли завтра хорошо поработать на меня, я предлагаю ему состязаться со мной в скачках здесь и сейчас.
Я не знал, что собираюсь сказать, пока не выговорил это. Но раз уж я сказал, пути назад не было.
Они смотрели на меня. Я продолжил:
- Я не невежда, не шут и не тиран. Газеты лгут. Как это бывает, вы, конечно, знаете?
Они немного расслабились, кое-кто уставился себе под ноги вместо того, чтобы смотреть мне в лицо, но один из них медленно и молча расстегнул свою замечательную рубашку в зеленую и белую полоску. Он снял ее и протянул мне. Под рубашкой у него был обычный синий свитер с белым шарфом вокруг шеи.
Я отцепил от пояса мини-рацию и связался с Эдом.
- Ты где? - спросил я.
- В паддоке.
- Хорошо. Пришли сюда три лошади, под седлом и в упряжи, каждую пусть ведет грум.
- Ясно. Которые три?
- Три самые быстрые, - велел я. - И доктора, которого мы привезли с собой. Попроси его прийти в паддок.
- Вам не надо изображать героя, - сказал один из жокеев. - Мы принимаем ваши объяснения.
Однако тот, кто снял свои цвета, продолжал протягивать их мне, как перчатку в знак вызова.
Я расстегнул "молнию" своей штормовки, снял ее и бросил на траву. Потом туда же последовали свитер и рубашка. Под рубашкой у меня не было ничего, но я не чувствовал, как ветер холодит мою кожу: некогда было думать об этом. Я надел предложенную мне бело-зеленую рубашку и указал на шарф. Так же молча он был протянут мне и я завязал его, благодаря звезды, что помню, это делается.
Поскольку сегодня была всего лишь репетиция, к тому же пешая, никто не позаботился о хлысте и никто из жокеев не надел обычные защитные приспособления для тела, предохраняющие упавших наездников от копыт лошадей. Никто не упомянул об этих упущениях. Я застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом взял у кого-то защитный шлем с алым верхом.
Показался Эд, ведущий трех лошадей.