В подвале, кроме кухни, размещались архивы картотеки. На первом этаже с кабинетом Рэднора соседствовали две приемные, они же комнаты для бесед с клиентами, и отдел разводов. На втором этаже - отдел скачек, бухгалтерия, еще одна комната для бесед с клиентами и секретариат агентства. Еще выше - Bona fides, а над ним еще два этажа сужавшегося кверху здания занимали отдел розыска пропавших лиц и отдел охраны клиентов. Только отдел розыска пропавших лиц располагался в двух помещениях.
В Bona fides стоял обычный рабочий гул - шесть человек одновременно разговаривали по телефону. Руководитель отдела, утонув в кресле, одной рукой прижимал к себе трубку, а пальцем другой затыкал ухо. Этот высокий лысый мужчина в очках с полукруглыми стеклами, как всегда, был без пиджака, в потрепанном пуловере и поношенных серых фланелевых брюках. Казалось, у него имеется неиссякаемый запас старой одежды и по этой причине он никогда не носит новую. Рассыльный Джонс рассказывал в курилке, что жена пополняет его гардероб на распродажах.
Я подождал, пока он закончит длинный разговор с председателем правления стекольной фабрики. Бесценное качество Джека Коупленда заключалось в том, что он быстро и обстоятельно схватывал суть самых разных дел. Он говорил о стекольном производстве так, будто всю жизнь только этим и занимался. И я знал, что через пять минут с таким же знанием дела и обстоятельностью Джек сможет побеседовать с клерком городского управления. Существует основной список качеств, по которым работодатели судят о сотруднике: честность, добросовестность, уравновешенность и благоразумие. Джек не ограничивался ими и сочетал в себе также множество других. Доверие, которое испытывали к нему управляющие крупных промышленных фирм, свидетельствовало о его профессионализме и точности наблюдений. Он располагал огромной властью, но, казалось, не сознавал это, что делало его весьма милым начальником. После Рэднора он был самым влиятельным человеком в агентстве.
- Джек, - сказал я, когда он положил трубку, - пожалуйста, проверь для меня одного человека.
- Что случилось в отделе скачек, старина? - спросил Джек.
- Он не имеет отношения к скачкам.
- Кто же это?
- Некий Говард Крей. Не знаю, есть ли у него профессия. Он спекулирует на рынке акций. Страстный коллекционер кварцев.
Я назвал лондонский адрес Крея. Джек быстро все записал.
- Хорошо, Сид. Я поручу это одному из ребят, и вскоре мы дадим тебе предварительные сведения. Это срочно?
- Пожалуй.
- Хорошо. - Он вырвал лист из блокнота. - Джордж, ты еще готовишь отчет для того клиента, что занимается пряжей? Когда закончишь, для тебя будет еще одно задание.
- Джордж, - сказал я, - будь осторожен.
Они оба посмотрели на меня.
- Это неразорвавшаяся бомба, - пояснил я. - Будь осторожен со взрывателем.
- Приятное разнообразие после дела о пряже, - весело проговорил Джордж. - Не беспокойся, Сид. Пройду, как по канату.
Джек Коупленд уставился на меня через полукруглые стекла очков.
- Полагаю, Старик в курсе?
- Да, - кивнул я. - Речь идет о мошенничестве. Он сказал, что ты, если хочешь, можешь проверить у него.
- По-моему, нет необходимости, - улыбнулся он. - Это все?
- На сегодняшний день все. Спасибо.
- Просто ради формальности: это твое дело, или Долли, или чье?
- Думаю... мое.
- Угу. - Он взглянул на меня. - Ветер изменился, если я правильно понял?
- Кто знает? - засмеялся я.
Внизу в отделе скачек шла перестановка мебели. Долли с сосредоточенным видом руководила перемещением столов. Я спросил, что происходит, и она, просияв, объяснила:
- Шеф позвонил и сказал, что тебе нужно место для работы, и я послала Джонса стащить стол из отдела розыска пропавших лиц. Сейчас он принесет его. У нас здесь нет лишнего стола.
Череда ударов на лестнице возвестила о возвращении рассыльного Джонса вместе с неустойчивым шедевром столярного искусства.
- Никто не знает, сколько пропавших лиц они нашли, - ворчал Джонс. - Но, держу пари, им никогда не найти свое барахло. - С этими словами он исчез и вскоре вернулся со стулом.
- Что только не приходится делать ради тебя, - объявил Джонс, поставив стул передо мной. - Глупенькая птичка в машбюро теперь сидит на табуретке. Я с ней поболтал немного.
- Не мешало бы еще лампу, телефон... - я вошел во вкус.
- Не смеши меня, - фыркнула Долли. - Каждый раз, когда шеф покупает один стол, он нанимает двух сотрудников. Веришь ли, когда я пришла сюда пятнадцать лет назад, каждый из нас занимал отдельную комнату...
Перестановка мебели закончилась, мой стол втиснули в угол рядом со столом Долли. Я разложил на нем фотографии и принялся сортировать их. Ребята, которые проявляли пленку и печатали снимки для агентства, как обычно, отлично поработали. Они ухитрились увеличить крохотные негативы до фотографий девять на семь дюймов, причем снимки получились четкие и вполне читаемые.
Сначала я отобрал расплывчатые дубликаты с неправильно выбранной выдержкой, порвал их и бросил в мусорную корзину Долли. У меня осталась пятьдесят одна фотография содержимого кейса Крея. На первый взгляд вполне невинные документы, но на самом деле это был динамит.
Рассортировав снимки, я получил две большие стопки. В одной из них оказались все сертификаты о покупке акций Сибери и письма от биржевого маклера. К этой же стопке я добавил бумагу, озаглавленную "И.С", с результатами этих сделок. В другую пачку я сложил фотографии банкнотов, документы по сделкам, не имеющим отношения к Сибери, и два листа, которые я нашел на самом дне кейса.
Потом я перечитал все письма от биржевого маклера, человека по фамилии Эллис Болт, связанного с фирмой "Чаринг, Стрит и Кинг". Болт и Крей были в дружеских отношениях, в письмах иногда упоминались дома, где они оба бывали в гостях. Но в большинстве писем, напечатанных на машинке, сообщалось о наличии акций и перспективах различных сделок (включая Сибери), о покупке акций и поступивших предложениях, о налогах, гербовом сборе и комиссионных. Два письма были написаны Болтом от руки. Первое, очень короткое, - десять дней назад:
Дорогой Г.
С интересом будем ждать новостей в пятницу.
Эллис.
Второе Крей, должно быть, получил в то утро, когда приехал в Эйнсфорд:
Дорогой Г.
Я отдал в типографию последний рисунок, и листовки будут готовы к концу следующей недели, в крайнем случае - ко вторнику. Но обязательно за два-три дня до очередной встречи. По-моему, это сработает. Если случится заминка, снова может возникнуть паника, но, разумеется, Вы об этом позаботитесь.
Эллис.
- Долли, - сказал я, - можно воспользоваться твоим телефоном?
- Пожалуйста.
Я позвонил в Bona fides.
- Джек? Мог бы я получить краткие сведения еще об одном человеке? Эллис Болт, биржевой маклер, работает от фирмы, которая называется "Чаринг, Стрит и Кинг". - Я дал ему адрес. - Он друг Крея. И, боюсь, с ним нужна такая же осторожность.
- Хорошо. Я перезвоню, - пообещал Джек Коупленд.
Я сидел, уставясь в два безобидных на вид письма.
"С интересом будем ждать новостей в пятницу". Это могли быть любые новости или вовсе никаких. Но это могли быть новости из газет или по телевидению, а в пятницу по радио я слышал, что соревнования в Сибери отменяются, потому что перевернулся грузовик с химикатами и залил скаковые дорожки.
Второе письмо тоже можно прочесть по-разному. Его содержание легко было отнести к встрече акционеров, на которой надо любой ценой избежать паники. Однако оно могло относиться и к ипподрому Сибери, где еще одна паника могла повлиять на стоимость акций.
Письма напоминали открытки с секретом: с одной стороны смотришь - приличная картинка, повернешь - стыд и срам.
Если в письме стыд и срам, то мистер Эллис Болт по самые брови увяз в уголовных преступлениях. Если же к такому заключению меня привела болезненная подозрительность, тогда я выдвигаю против респектабельного, давно завоевавшего уважение биржевого маклера чудовищно несправедливое обвинение.
Я снова взял телефон Долли и набрал номер.
- "Чаринг, Стрит и Кинг", доброе утро, - произнес спокойный женский голос.
- Доброе утро. Я хотел бы договориться о встрече с мистером Болтом и обсудить некоторые инвестиции. Это возможно?
- Конечно. С вами говорит секретарь мистера Болта. Могу я записать вашу фамилию?
- Холли. Джон Холли.
- Вы предполагаете стать нашим новым клиентом, мистер Холли?
- Именно так.
- Понимаю. Мистер Болт будет в офисе завтра, во второй половине дня. Я могу записать вас на три тридцать. Вас это устроит?
- Спасибо. Прекрасно. Я приеду.
Положив трубку, я вопросительно посмотрел на Долли.
- Ты не будешь возражать, если я сейчас уйду на весь день?
- Сид, дорогой, это очень мило, но тебе не надо спрашивать у меня разрешения, - улыбнулась она. - Шеф четко сказал, что ты сейчас сам себе начальник. Ты не должен отчитываться ни передо мной, ни перед кем-либо в офисе, кроме самого шефа. Можешь мне поверить, он еще никому и никогда не давал такой самостоятельности. Ты, любовь моя, можешь делать все, что хочешь, я больше тебе не начальник.
- Ты не обижаешься? - спросил я.
- Нет, - сказала она. - Если хорошо подумать, то нет. Мне кажется, шеф всегда хотел, чтобы ты стал его партнером по агентству.
- Долли! - удивленно воскликнул я. - Это же смешно!
- У него нет другой подходящей кандидатуры, - объяснила она.
- И он выбрал вышедшего в тираж жокея, чтобы сделать его своим помощником, - засмеялся я.
- Он выбрал человека, имеющего достаточный капитал, чтобы купить партнерство, человека, достигшего вершины в одной профессии и со временем способного достичь вершины и в другой.
- Ты бредишь, дорогая Долли. Вчера он чуть не выгнал меня.
- Но ты остался. Разве не так? И закрепился гораздо прочнее, чем прежде. И Джоани говорила, что вчера весь день после того, как ты ушел от него, шеф был в фантастически хорошем настроении.
Я, смеясь, покачал головой.
- Ты слишком романтична. Из жокеев не получаются ни сыщики, ни...
- Кто из них еще не получается?
- Бухгалтеры.
- Ты уже стал сыщиком, - возразила Долли. - Хотя, может, сам и не сознаешь этого. Я наблюдала за тобой эти два года, и у меня создалось впечатление, что ты ничего не делаешь. Но ты впитывал все, что должен знать сыщик, будто сухая губка. И я хочу сказать, Сид, любовь моя, что если ты не удерешь, а закрепишься здесь, то станешь частью этого дела до конца жизни.
Я не поверил ей и не придал значения ее предсказанию.
- Сейчас я хочу посмотреть на ипподром Сибери, - улыбнулся я. - Хочешь поехать со мной?
- Ты шутишь, - вздохнула она. Треугольный вырез на ее блузке сегодня был глубиной шесть дюймов. - Мне очень хотелось бы покататься в твоей машине, похожей на ракету, и подышать морским воздухом, но дела, дела...
Собрав фотографии, я сложил их вместе с негативами и открыл ящик стола, в котором обнаружились пакет с сандвичами, полбутылки виски и сигареты. Я расхохотался.
- Думаю, сейчас кто-нибудь из отдела розыска пропавших лиц в ярости примчится сюда, разыскивая пропавший ленч.
* * *
Ипподром в Сибери лежал всего лишь в полумиле от главного шоссе, ведущего к морю. С верхних рядов трибун можно было видеть широкий серебристый поток Ла-Манша, а со всех сторон от стадиона теснились ряды маленьких домов. В каждом таком домике пенсионеры - учителя, или государственные служащие, или священники, или их вдовы - каждое утро думали о тех местах, откуда они переехали потому, что им в их преклонном возрасте было там холодно и неуютно, а тут они вдыхали теплый, напоенный морской солью воздух.
Они получили то, о чем всегда мечтали, - устроились на покой в бунгало на берегу моря.
Я въехал в открытые ворота ипподрома и остановился у весовой. Вылез, потянулся и пошел к дверям офиса управляющего.
Постучал - никакого ответа. Подергал ручку - заперто. Та же картина в весовой и во всех остальных помещениях.
Я решил посмотреть на скаковые дорожки и направился вдоль трибун к полю ипподрома. Сибери по официальной классификации относился к третьей группе - ниже, чем Донкастер, и выше, чем Виндзор. Классификация имеет значение, когда встает вопрос о дотациях ипподрому из специального фонда Леви.
Но трибуны не тянули на третью группу: деревянные скамейки под проржавевшей жестяной крышей, продуваемые ветрами со всех сторон света. Правда, скаковые дорожки доставляли радость и жокею, и лошади. Я всегда жалел, что остальные условия на этом ипподроме не соответствовали уровню его поля.
Возле трибун тоже никого не было, но в дальнем конце скаковой дорожки я заметил нескольких человек и трактор. Нырнув под ограждение, я прямо по траве направился к ним. Почва была идеальной для ноябрьских скачек: мягкой, но пружинящей под ногами, как раз такой, о какой мечтают тренеры. Разумеется, при обычных обстоятельствах. Но в настоящее время дела сложились так, что большинство тренеров, как и Марк Уитни, предпочитали посылать лошадей на соревнования в другие места. Ипподром, который не нравится владельцам скакунов, не нравится и зрителям, которые приезжают на них смотреть. И доходы Сибери год от года падали, а расходы росли, и постепенно ипподром приходил в упадок.
Размышляя о печальной картине, которую нарисовали цифры прочитанных мной балансовых отчетов, я подошел к работавшим людям. Они лопатами снимали верхний слой земли и грузили его на трейлер. Еще у трибун я почувствовал неприятный запах, здесь же он стал гораздо сильнее.
Почти на всю ширину скаковой дорожки и ярдов на тридцать в длину расползлось неправильной формы пятно выгоревшей, мертвой земли. Меньше половины отравленного дерна уже сняли, под ним лежала серовато-белая глина. Но еще оставался огромный загрязненный участок. Я подумал, что рабочих явно недостаточно, чтобы за восемь дней заменить почву и подготовить грунт к скачкам.
- Добрый день, - поздоровался я с рабочими. - Ну и ужас!
Один из них воткнул в землю лопату и подошел ко мне, вытирая руки о штаны.
- Кого вам надо? - не слишком вежливо спросил он.
- Управляющего ипподромом. Капитана Оксона.
Его манеры сразу стали более вежливыми.
- Его сегодня здесь нет, сэр. О! Ведь вы Сид Холли?
- Правильно.
Последовала еще одна перемена, на этот раз рабочий прямо засиял от братской любви.
- Я десятник, - ухмыльнулся он, - Тед Уилкинс. - Я пожал его протянутую руку. - Капитан Оксон уехал в Лондон. Он сказал, что вернется завтра.
- Неважно. Я просто проезжал мимо и решил заскочить, посмотреть на несчастный старый ипподром.
- Смотреть тут не на что, - горько проговорил Уилкинс.
- А что именно произошло?
- Вон там на дороге перевернулась цистерна. - Он показал рукой, и мы направились к тому месту, откуда начиналось грязное пятно.
Узкая проселочная дорога тянулась рядом с дальним концом ипподрома, полукругом заходя на его территорию и пересекая скаковую дорожку. Во время соревнований твердую поверхность дороги покрывали толстым слоем торфа или опилками, и лошади скакали по искусственному покрытию без хлопот. Выход не идеальный, но так поступали на многих ипподромах, территорию которых пересекали дороги. К примеру, в Ладлоу таких перекрестков было пять.
- Вот здесь, - показал Тед Уилкинс. - Хуже места не представить. Как раз на середине скаковой дорожки. Вот тут эта дрянь вылилась из цистерны. Видите, вот здесь она перевернулась, а крышка люка открылась от удара.
- Как это случилось?
- Никто не знает.
- Но водитель? Его не убило?
- Нет, почти даже и не поцарапало. Отделался легкими ушибами. Но он не помнит, что случилось. Какая-то машина ехала по дороге, уже стемнело, и она влетела в его цистерну. Когда водителя нашли, он сидел на обочине, держался за голову и стонал. Говорят, это сотрясение мозга, потому что он ударился головой, когда цистерна переворачивалась. Мне непонятно, как ему удалось так легко отделаться, потому что кабина оказалась раздавлена и все кругом было засыпано стеклом.
- И часто тут ездят цистерны с химикатами? Какое счастье, что этого не случалось раньше.
- Вообще-то они тут никогда не ездили. - Он поскреб в затылке. - Но последние два года начали курсировать регулярно. Понимаете, на лондонском шоссе такое движение, что им удобнее ехать в объезд.
- Хм, а цистерна местной фирмы?
- Цистерна принадлежит фирме "Интерсоут кемикл", это тут, чуть дальше по берегу.
- Когда, вы думаете, здесь могут начаться скачки? - спросил я, поворачиваясь к скаковой дорожке. - Вы закончите к следующей неделе?
- Строго между нами, - он нахмурился, - не уверен. Я говорил капитану, что нужна пара бульдозеров, а не шесть человек с лопатами.
- По-моему, вы правы.
- Он говорит, что ипподром не может позволить себе такой расход. Вот мы и работаем. Дай бог, чтобы мы сняли отравленную почву к следующей среде.
- А новую землю положить не успеете, - заметил я.
- Разве что чудом, а если все будет, как сейчас, то наверняка не успеем, - мрачно согласился он.
Я наклонился, провел рукой по пятну потемневшей травы и невольно скривился: гнилая, отвратительно пахнущая слизь. Десятник засмеялся.
- Ужасно, да? И так воняет.
Я поднес пальцы к носу и тут же пожалел об этом: тошнотворная вонь.
- Эта слизь покрыла землю с самого начала?
- Да.
- Не буду больше отнимать у вас время, - сказал я.
- Я скажу капитану Оксону, что вы приезжали. Жаль, что не застали его.
- Не стоит отвлекать его от дел, у него сейчас, должно быть, полно хлопот и без меня.
- Будто проклятие какое над ипподромом, одно несчастье за другим, - кивнул Тед Уилкинс. - До свидания. - Он вернулся к своей нелегкой работе, а я зашагал к пустым трибунам.
Возле весовой я долго стоял в нерешительности, раздумывая, не войти ли, воспользовавшись отмычками. Я понимал, что меня тянет в весовую ностальгия по ушедшим дням, а вовсе не убеждение, будто там можно найти что-нибудь полезное для расследования. Всегда есть искушение использовать профессиональное мастерство ради собственного удовольствия. Тогда я решил заглянуть в окно и этим ограничиться.
Пустая весовая выглядела как обычно. Огромное пустое пространство, в углу - стол и стулья с прямыми спинками, слева - весы. Весы на всех ипподромах одинаковые и совсем не такие, как в старые времена. Прежде жокей становился на одну платформу, а на другую служитель ставил гири. Взвешивание шло очень медленно. Сейчас жокей садится на стул, прикрепленный пружиной к платформе, а стрелка показывает вес на диске, похожем на циферблат гигантских часов. Я вспомнил несколько случаев, когда сидел на этом стуле.
"Мне уже никогда не сидеть на этих весах, - подумал я, пожав плечами, - и никто не вспомнит обо мне".
Сев в машину, я направился в ближайший город в поисках "Интерсоут кемикл" и через час уже разговаривал с управляющим по кадрам. Я объяснил, что приехал по поручению Национального охотничьего комитета, чтобы узнать, как чувствует себя водитель и не вспомнил ли он еще какие-нибудь детали аварии.
Управляющий, толстый человек лет пятидесяти, встретил меня любезно.