Я уже вхожу в роль. Сначала розыск. С чемоданом, конечно, придется повозиться. В Москве девять железнодорожных вокзалов. Прибавь сюда камеры хранения вещей, забытых в метро, автобусах, трамваях. Чтобы объехать все, потребуется неделя. С управдомом или комендантом проще: всего одна справка. Но и тут Сысоевы не отпадут, даже если они числились в списке жильцов. Он мог быть заброшен и до войны, она тоже. Придется искать их друзей и знакомых, а главное, сферу их окружения. Вот что мне хотелось сказать Югову, но я не рискнул. Подумал, что это не солидно: я сам должен соображать что к чему…
А Югов спросил:
- Ты сейчас куда?
- В редакцию. Там ребята уже завтрашний номер доделывают. Сказать им, как мы условились, о моем уходе…
- Действуй, Вадим. И докладывай мне регулярно.
На этом мы и расстались.
8. Бомба
Наша газета выходит вечером. А ближе к ночи половина работников редакции, живущих близко, уже расходится по домам. На месте остаются лишь те, кто находится на казарменном положении или работает над завтрашним номером. Дежурная стенографистка записывает по телефону срочные корреспонденции с фронта. Беспрерывно стучит телетайп, передающий вечернюю хронику ТАСС.
В кабинете ответственного секретаря редакции Меркулова тесно. Слушают рассказ Фоминых, фотокорреспондента, только что вернувшегося с подмосковного фронта. Я едва успеваю занять последний свободный стул.
- С какого направления? - перебиваю я рассказчика.
- С Можайского, - откликается он.
- Опоздал? Так слушай и не мешай, - останавливают меня.
- В третьей роте осталось всего шесть человек, - говорит Фоминых. - Три противотанковых ружья и по два бойца в расчете. Причем все напарники - ополченцы. Некоторых даже стрелять из таких ружей не обучили. А у немцев здесь шестнадцать танков. Первые две роты, потеряв больше половины состава, отошли на новый рубеж обороны, а мы, шестеро и я, седьмой, остались. И вдруг два танка прорвались на шоссейную магистраль. Первый танк расчет подбил с одного попадания, а другой двинул вперед по шоссе. Ну, бабахнул, конечно. Но снаряд его прошел над ними, даже моя "эмка" уцелела - без единой царапинки. Ну, мне и говорит старшина Кузьмичев: "Садись-ка ты, журналист, на свой рыдван и дуй от греха подальше вслед за прорвавшимся сучьим танком. Наши его к тому времени, надеюсь, уже ликвидируют". "А вы?" - спрашиваю. "Мы тоже отойдем, если обстановка потребует". И я поехал. А прорвавшийся немецкий танк уже горел. Подожгли его наши.
- Успел заснять его? - спросил Меркулов.
- Обязательно. Все негативы уже в лаборатории.
- Посмотри-ка сам, может, уже готовы?
Фоминых вышел, а Меркулов, разглядев меня среди слушавших, сказал со вздохом:
- А ты, говорят, уходишь?
Я смущенно кивнул.
- Куда?
- В прокуратуру. Там я буду полезнее.
- Жаль, конечно. Ты и в газете на своем месте сидел.
Я понял, что Меркулову все известно. А тут уже появился Фоминых с еще мокрыми фотоснимками.
Снимки были отличные. На одном - подбитый немецкий танк, на другом - сгоревший, на третьем - шестеро бойцов третьей роты и отдельно - портрет Кузьмичева.
- Все в цинкографию, - распорядился Меркулов. - Вместо корреспонденции дадим длинную подпись под снимками…
- Граждане, воздушная тревога, - сказал голос диктора из черной тарелки радиоприемника.
- Двое на крышу, - скомандовал Меркулов. - Остальные работают.
Я захожу в пустую комнату и, не зажигая ламп, приоткрываю штору и гляжу на небо, перечеркнутое прожекторами. Два вражеских бомбардировщика уже над городом. Один летит в луче прожектора прямо над нами, скрываясь за облаком.
И вдруг я слышу свистящий звук, неожиданный и очень знакомый. Потом - удар по крыше, будто сбросили на нее огромный камень, и тут же - треск и грохот ломающегося бетона и дерева где-то очень близко от меня в нашем здании. Сколько это продолжалось? Секунду? Две? Три?.. Я уже понял, что это значит: сейчас, именно сейчас последует взрыв… Но опять секунда бежит за секундой, а взрыва нет. С ослабевшими ногами я выхожу в коридор, где уже застыли все наши ребята, как восковые фигуры в музее.
- Где? - спрашивает, ни к кому не обращаясь, действительно восковой по цвету Меркулов.
- Должно быть, в холле или в лифтовой шахте.
- Так бежать же надо, бежать, - срывается с крика на шепот его заместитель Гольдман.
- Цыц! - останавливает его Меркулов. - Если взорвется, все равно не успеешь.
В холле пусто и никаких разрушений нет. Почему мне пришла в голову лифтовая шахта, не знаю, но именно ее и пробила насквозь немецкая бомба. И как аккуратно пробила - срезав часть лестницы так, что по ней все еще можно было спуститься вниз… Я заглянул в отверстие, как в колодец, на дне которого в подвале покоилась невзорвавшаяся бомба, похожая сверху на рыбий хвост.
- Вызывай саперов, Глотов, - сказал мне ответственный секретарь. - Мы спустимся узнать, есть ли жертвы.
Но жертв не оказалось, и даже ни одна из типографских машин не была разрушена. Прибывшие тотчас же саперы прежде всего потребовали очистить здание, и я, возблагодарив Саваофа за дарованную мне жизнь, вышел вместе с толпою на улицу. Саперы довольно быстро извлекли фугаску и - несколько медленнее - ее обезвредили.
- Почему она не взорвалась? - спросил я у одного из них.
- Всяко бывает, - ответил он. - Может, и друзья наши постарались… Я говорю о настоящих друзьях. Ведь есть и такие в Германии. Не все Гитлеру молятся.
Через Телеграфный переулок я выхожу на Чистопрудный бульвар и сворачиваю налево на Кировскую. Воздушная тревога еще продолжается. Темнота и тишина. На улице - ни одного прохожего, ни одной автомашины. Только впереди в конце бульвара и поближе к метро то и дело мелькает огонек обращенного к небу электрофонарика. Вспыхнет и погаснет, погаснет и снова вспыхнет. Еще один сигнальщик… И снова все повторяется. Голос патрульного останавливает меня.
- Гражданин, ваши документы!
Молча предъявляю свой ночной пропуск.
- Кто-то здесь сигналит карманным фонариком. Выворачивайте карманы, гражданин.
Впереди снова вспыхивает огонь фонаря. Свет его - довольно мощный для карманной электролампы - вполне может быть замечен с самолета.
- Не теряйте времени, ребята, - говорю я патрульным. Их двое. - Разделимся. Один - сзади, а мы вдвоем атакуем в лоб. Возьмем гада в клещи…
Сигналила врагу женщина в черном пальто и черном берете. Ее я не разглядел: не успел, потому что "атака в лоб" не удалась. В лицо нам ударил пучок света, а вслед за ним прогремел пистолетный выстрел. Мой напарник упал, но второго выстрела не последовало: подкравшийся сзади солдат успел выбить оружие из рук стрелявшей.
Пока он связывал ей за спиной руки, я подобрал брошенный фонарь и пистолет - "вальтер".
- Хочу посмотреть на нее, - сказал я, включая фонарь.
Женщина зажмурилась, но я сразу узнал ее. Холеное, без единой морщинки лицо, узкие губы, высокий лоб, наполовину прикрытый челкой. Жена Сысоева!
- Какая приятная встреча, Ирина Владимировна, - усмехнулся я. - Не вызванная ли вами бомбочка пробила здание нашей редакции? Так заплачьте: ни единой жертвы. Взрыва не состоялось.
Сысоева не реагировала - ни удивлением, ни яростью.
- Ты ее знаешь, что ли? - спросил солдат.
- В одной квартире живем.
- Отведите ее на улицу Дзержинского. Здесь близко, - послышался позади меня голос второго патрульного.
- Ты живой, старшина? - обрадовался его напарник.
- Еще повоюем, малец. А ты пока "скорую" вызовешь. Метро рядом, а там автоматы есть… Скажешь, что ранен…
Пока солдат вызывал "скорую", мы постояли малость с Ириной Владимировной. Молчали. Допрашивать ее я не имел права: допрашивать будет Югов.
Но она спросила сама:
- Меня, наверное, расстреляют?
- Вполне возможно.
- Возможно, но необязательно?
- Это зависит от вас.
- Как это понимать?
- Говорить правду.
- Но вы взяли меня, как говорится, с поличным.
- У вас есть сообщники.
- Все равно войну вы проиграли.
- Мы так не думаем…
Появился запыхавшийся патрульный. Винтовку он снял с плеча, держал в пятерне. Вероятно, она помешала ему втиснуться в автоматную будку.
- Дозвонился? - спросил я.
- Порядок. Сейчас скажу старшине, чтобы ждал…
- Если выживет, - сказала Сысоева, - у меня одним преступлением будет меньше. - И засмеялась: - Черт с вами! Хотите правду, ешьте правду.
- Это вы скажете на допросе. И не мне. - Я обернулся к солдату: - Отведем ее на Дзержинку…
Из пропускной я позвонил Югову.
- Вадим Глотов говорит. Мы с патрульным комендатуры - фамилии его я не спросил - сейчас внизу, вместе с задержанной нами сигнальщицей. Это жена Сысоева. У меня ее сигнальный фонарь и "вальтер", из которого она стреляла в другого патрульного.
- Убит? - спросил Югов.
- Ранен. Да, в полном сознании. Мы уже вызвали "скорую".
- Патрульного отпусти и передай трубку дежурному.
- Идите без пропуска, - сказал дежурный, выслушав Югова.
Не опуская пистолета, я повел ее по лестнице наверх.
9. Допрос
- Развяжи ей руки, - поморщился Югов. - Кто это придумал?
- Солдат из комендатуры.
Он завязал так крепко, что я с трудом распустил узел. Сигнальный фонарь и "вальтер" Югов положил перед собой на стол.
- Садитесь, - предложил он Сысоевой, - и ты тоже, - кивнул он мне на ряд выстроившихся у стены стульев.
Мы сели. Она - прямо перед Юговым, я - позади, в сторонке.
- Мне хотелось бы знать ваше настоящее имя и где вы научились так хорошо, как мне рассказывали, говорить по-русски.
Она помолчала минуты две, прежде чем начать.
- По паспорту я Сысоева Ирина Владимировна, но это фальшивка, изготовленная в абвере. А подлинное мое имя Хельга Мюллер. Я шарфюрер СС по званию, а русский язык знаю с детства: у меня была русская мать. Мой отец имел собственную аптеку на Тверской и одновременно был нашим резидентом у вас в Москве. Поэтому после революции он не вернулся в Германию и поступил к вам фармацевтом. Здесь он и женился, здесь я родилась и проучилась у вас до двенадцати лет, когда нас отозвали в Германию. Эмигрировать тогда было трудно, помогли агенты белополяков, с которыми отец имел кое-какие связи. В Германии я доучивалась…
- Год рождения? - спросил Югов.
- Девятьсот двенадцатый.
- Значит, вы бежали в двадцать четвертом. Расскажите об этом подробнее.
- Подробности я плохо помню: отец многое скрывал от меня и матери. Часто бывал у нас некий Кульчицкий, бывший агент Пилсудского, как мне сказали потом. Он и организовал наш побег. Помню, что выехали мы с Белорусского вокзала все вместе, сошли где-то близ станции Столбцы, это был уже район, непосредственно примыкающий к советско-польской границе. Долго шли по лесу, даже переправлялись через болото с двумя провожатыми. Нас предупреждали, что переход будет трудным, граница охраняется и путешествие сопряжено с риском. И действительно при переходе через границу одному из провожатых пришлось застрелить пограничника. Но, в общем, перешли… Примерно все, что мне запомнилось.
- Как вас перебросили в Москву?
- Как беженку. Вышла к Дорохову, а оттуда на автомашине в город. Какой-то военный добряк нашелся.
- А дальше?
- Мне дали явку на улице Чехова. На вопрос: "Кто?" - я должна была ответить: "Привет от Ганниева". Отдельная квартира в две комнаты. Фамилию хозяина не знаю. По-моему, он зубной врач из районной поликлиники, если судить по плакату в передней: открытый рот и надпись "Берегите зубы".
- Номер дома и квартиры запомнили?
- Нет. Но, если пойдете со мной, найду… Этот зубник не зубник и свел меня с Сысоевым. Вон парень, - она обернулась ко мне, - знает, о ком я…
"Похоже, правду говорит, - думал я. - Хо-очет жить… А может, и впрямь надеется на приход немцев? Надеется, надеется! И вся ее правда распрекрасная - только оттого, что подсчитала: мы не расстреляем, немцы выпустят… Хотя ведь должна понимать: поверят ли ей немцы?.. Вряд ли… Но этого она не хочет понимать, ей сейчас любая зацепка за жизнь подходит…"
- Сысоев ждал вас? - спросил Югов.
- Да. У меня был паспорт на другое имя, но Сысоев сказал, что его легенда лучше.
- Разрешите вопрос, Иван Сергеевич, - вмешался я.
- Спрашивай.
- Дом, где вы с Сысоевым жили, действительно разбомбили?
Она вновь обернулась ко мне:
- Вы знаете, да… Потому мы и попали в вашу квартиру. Не повезло…
- Кому как, - философски сказал я, но Югов прервал меня, возвращая допрос в жесткое русло:
- Ваше задание?
Хельга Мюллер отвечала быстро и точно:
- Честно говоря, эти задания не для специально подготовленного разведчика. Командование рассчитывало лишь на мою искренность, веру в победу и отличное знание русского языка. Я должна была сеять панику в дачных поездах, на вокзалах и рынках. Словом, там, где легко можно завязать беседу и найти слушателей. Выглядеть и казаться продавщицей или домохозяйкой. Важно было, чтобы мне верили. Это - во-первых, а, во-вторых, в часы воздушных тревог я должна была сигнализировать нашим бомбардировщикам. Для этого меня снабдили специальным фонарем, легким и небольшим, но с очень яркой световой вспышкой. Не думаю, однако, что я в этой роли принесла много пользы нашей разведке. Из сотен самолетов в небо над городом пробивались единицы, да и тех в большинстве случаев сбивали ваши зенитки и самолеты-истребители.
- Кроме вас в Москву были заброшены и другие сигнальщики, - сказал Югов. - Вы кого-нибудь знали из них?
- Я знала об их существовании, но ни с кем, кроме Сысоева, не была связана. Впрочем, некоторых можно найти по двум-трем явочным квартирам, адреса которых я знаю.
И она тут же продиктовала адреса.
- А почему вы раскрываетесь так откровенно? - полюбопытствовал Югов. - Что руководит вами? Страх перед неизбежным наказанием или разочарование в победе фашистской Германии?
- Жить хочу, просто жить, - впервые улыбнулась она. - Да и не утратила я веры в нашу победу. Армия фюрера лучше организована, не уступает вам по численности и до сих пор воюет с успехом. Я убеждена, что не сегодня-завтра Москва и Ленинград будут в наших руках. И танков и самолетов у нас хватит, чтобы отбросить вас за Урал.
Что ж, я был прав…
- У нас другое мнение. Но спорить не будем. Поживем - увидим, - сказал Югов и замолчал.
Интересно, думал я, на что рассчитывал Сысоев, уверивший ее, что его легенда лучше?..
Хельга Мюллер, казалось, прочла мои мысли.
- А Сысоева вы не возьмете, - сказала она, не скрывая, однако, своего безразличия к его участи.
- Возьмем, - впервые улыбнулся Югов. - Пусть это вас не беспокоит.
- Меня сейчас ничто не беспокоит, пока я уверена в конечной победе немцев.
- Сысоев тоже немец? - вдруг спросил Югов.
- Нет, - с ноткой презрения ответила Хельга. - Он, вероятно, русский, и если и немец, то одесский или прибалтийский. Наверно, старый абверовец… Я должна была во всем подчиняться ему…
- Сысоев - это его настоящая фамилия? - рискнул спросить я, и рискнул небезрезультатно, потому что ответ ее кое-что прояснил.
- У него десяток таких фамилий, а подлинной я не знаю. Он заслан сюда для убийства и диверсий. Я же никого не убила. Не из жалости, конечно, а потому, что убийства не входили в мое задание. Мой выстрел в патрульного был единственным, да и то я его только ранила.
- А почему вы так уверены, что мы не возьмем Сысоева? - продолжал я. - Адрес его известен…
- Он больше не вернется домой.
- Почему?
- Потому что у нас была договоренность: каждую ночь после тревоги мы должны были встречаться у памятника Пушкину. Если кто из нас не пришел на встречу, другой обязан немедленно сменить крышу. Сысоев связан с крупной воровской шайкой, действующей по его приказам.
- Каким? - спросил Югов.
- Убивать, взрывать, поджигать… Сообщникам предоставлялась возможность обогащаться. А что будет со мной? - спросила Хельга Мюллер.
- Дело ваше пойдет в трибунал, - ответил Югов и вызвал конвойных. - Уведите, - распорядился он и, когда ее увели, обратился ко мне. - Чему она радуется?
- Надеется, что немцы возьмут Москву, а мы расстрелять ее к этому времени еще не успеем.
- В трибунале будут решать, - сказал Югов. - А падения Москвы не одна она ждет. Вот прочти.
Это был приказ верховного командования немецкой армии Восточного фронта:
"Солдаты! Перед вами Москва! За годы войны многие столицы пали под вашими грозными ударами, знамена многих армий склонились у ваших ног. Вы, доблестные сыны Германской империи, с победой прошагали по площадям побежденных городов. Вам осталось захватить Москву. Заставьте ее покориться, покажите ей силу вашего непобедимого оружия, и вы также пойдете по ее площадям. Москва - это конец войне. Москва - это отдых и возвращение на родину. Вперед! И только вперед!"
Я молча возвращаю приказ Югову.
- Среди захваченных ими европейских столиц Москвы не будет, - говорит он. - Немецко-фашистское наступление на Москву остановлено в пределах восьмидесяти - ста километров. Но они готовятся к новому. Для него и выпущено это пышное обращение к солдатам. А в переводе на цифры оно означает свыше пятидесяти дивизий, в том числе восемнадцать танковых и моторизованных, и тридцать три пехотных.
- А у нас?
- Ежедневно подбрасываются подкрепления из резерва. Не только выстоим, но и разгромим. В общем, считай, что ты уже работаешь у нас. Тоже на фронте. Понятно? Удостоверение твое уже готово: с сегодняшнего дня ты - наш сотрудник… Кстати, потому я тебе и разрешил на допросе присутствовать… А сейчас - на обыск к Сысоевым. Напарника я тебе дам, а понятых подберешь на месте. Все ясно?
- Все.
- Ну а потом займемся Сысоевым. Если эта стерва говорит правду, я думаю, что он прочно залег в подполье. При его связях с воровской бандой сделать это ему нетрудно В таком случае объединимся с угрозыском. Там - подходящие ребята…