Месть. Много лет назад группа студентов по неосторожности сделала мистера Чапина инвалидом, и теперь он рассылает им письма с угрожающими стихами. А за угрозами приходят и смерти. У бывших студентов осталась одна надежда - проницательность Вулфа и исполнительность Гудвина.
Рекс Стаут
Лига запуганных мужчин
1
Однажды в пятницу после обеда мы с Вульфом сидели в кабинете. Позже выяснилось, что фамилия Пола Чейпина и его идея о том, как отомстить хитроумно и безнаказанно, так или иначе не миновала бы нас, причем скорее рано, чем поздно. Тем не менее в эту пятницу сочетание дождливого ноябрьского дня и того обстоятельства, что мы уже давно сидели без дела, что нам самим стало противно, на этот раз привело к первому акту драмы, которая так и так должна была начаться.
Вульф попивал свое пиво и рассматривал рисунки снежинок в книге, которую кто-то прислал ему из Чехословакии, а я заново проглядывал утреннюю газету. Я прочел ее уже за завтраком; в одиннадцать часов, закончив с Хорстманом проверку счетов за день, я уделил газете еще полчаса, а сейчас, во второй половине этого дождливого дня, снова принялся за нее. Я был почти уверен, что мне удастся напасть хотя бы на парочку статеек, которые могли бы дать пищу моим сохнущим мозгам. Книги я тоже почитываю время от времени, но до сих пор ни одна книга не доставила мне удовлетворения. Мне все время кажется, что в них нет ни капли жизни, там все мертво, давным-давно вымерло, в общем, столь же весело, как в морге. Так что их вполне можно бы заменить посещением кладбища. Вульф как-то спросил меня, какого черта я вообще изображаю, будто бы читаю книгу, и я разъяснил ему, что делаю это из соображений культуры, на что он заявил, что я спокойно могу поберечь свои силы, поскольку культура - это как деньги, они прямо-таки липнут к тому, кто в них меньше всего нуждается.
Так или иначе, дело шло к вечеру, а газета была еще утренняя, к тому же я уже дважды просмотрел ее, так что она оказалась не лучше, чем какая-нибудь книга. Но я продолжал держать газету перед собой, хотя бы в порядке оправдания того, почему мои глаза оставались открытыми.
Вульф же, казалось, полностью погрузился в свои картинки. Глядя на него, я подумал: "Вот сейчас он как раз сражается со стихиями, с трудом пробивая себе дорогу сквозь беснующуюся снежную метель, а сам при этом спокойненько сидит себе и рассматривает картинки снежинок. Как полезно однако иметь артистическую душу и богатое воображение". Вслух я произнес:
- Не спите, сэр, это было бы непростительной ошибкой. Вы замерзнете.
Вульф перевернул страницу, не обращая на меня ни малейшего внимания.
Я продолжал:
- В той посылке из Каракаса от Ричардса не хватает двенадцати луковиц. И до сих пор он еще ни разу не восполнил недостачу.
Снова никакого эффекта. Я решил не сдаваться:
- Фриц говорит, что индейка, которую нам прислали, не годится для жарки, она слишком стара. Ему придется тушить ее часа два, пока она не станет мягкой, и для вас она уже не будет иметь того вкуса. Так что от индейки по сорок одному центу за фунт в конце концов останется пшик.
Вульф перевернул еще одну страницу. Некоторое время я пристально смотрел на него, потом спросил:
- А вы обратили внимание на заметку в газете о женщине, у которой была обезьяна? Эта обезьяна спала в изголовье ее постели, обвив хвостик вокруг ее запястья. Как она только выдерживала так всю ночь! А читали вы о человеке, который нашел на улице ожерелье и вернул его владелице, а та стала утверждать, что он украл из него две жемчужины, и добилась его ареста? А видели вы заметку о том типе, которого отправили под суд из-за какой-то грязной книги, а когда адвокат спросил его, с какой целью он написал эту книгу, тот заявил, что совершил убийство, а все убийцы обожают поговорить о своих преступлениях? Правда, я понятия не имею, что автор имеет в виду. Если какая-то книга вульгарна, то она вульгарна, и какое имеет значение, почему она такая? Его адвокат утверждает, что непристойность совсем тут не мешает, поскольку писатель стремится таким образом достичь высокой художественности произведения. С таким же успехом можно утверждать: какая разница, если я брошу камнем в корзину, а попаду вам в глаз. Или если я бы захотел раздобыть для своей бедной бабушки шелковое платье, то какая к черту разница, если ради этого я обдеру кассу Армии спасения. Таким образом, можно сказать…
Я замолчал, так как все-таки достал его. Он не поднял глаз от страницы книги, даже не пошевелил головой, за его письменным столом в мощной раме специально сконструированного гигантского кресла царило полное спокойствие, однако я заметил, как он слегка покачал могучим указательным пальцем - своим грозным жезлом, как я однажды его назвал, - и я понял, что я его достал.
Он проговорил:
- Арчи, заткнись.
Я ухмыльнулся:
- И не подумаю, сэр. Господи Боже, что, я так и буду здесь торчать до самой смерти? Или мне лучше позвонить к Пинкертону и спросить, не требуется ли им организовать слежку за обитателем какого-либо гостиничного номера или еще что-нибудь в этом роде? Если у вас дома валяется бочонок динамита, вам следует считаться с тем, что рано или поздно случится небольшой взрыв. А это как раз мой случай, я и есть бочонок динамита. Может, мне лучше в кино пойти?
Громадная голова Вульфа склонилась вперед на одну шестнадцатую дюйма - у него это означало яростное одобрение:
- И немедленно. Чего бы это ни стоило.
Я поднялся, дошел до середины комнаты, повернулся и бросил газету обратно на свой письменный стол, вернулся и снова сел.
- А что такого плохого было в моих аналогиях? - поинтересовался я.
Вульф перевернул следующую страницу и сдержанно проворчал:
- Допустим, твои аналогии просто блестящи, допустим.
- Великолепно, допустим! Я вовсе не желаю с вами ссориться, сэр. Черт возьми! Я тут чуть с ног не валюсь от невыносимых усилий, пытаясь изобрести третий способ положить ногу на ногу. Я занимаюсь этим целую неделю. - Мне пришло в голову, что подобная проблема Вульфа никогда не беспокоила, у него такие толстые ноги, что совершенно исключено, чтобы он мог их скрестить, какую бы тактику он ни использовал. Однако я решил умолчать об этом и перевернул газетный лист. - Я настаиваю, что уж если какая-то книга паршивая, так она паршивая и какая разница, если автор даже располагает цепочкой доказательств, такой же длинной, как дождливый день. У того типа, что вчера давал показания, просто крыша поехала. Вам не кажется? Ну скажите сами. Или же он во что бы то ни стало хотел добиться, чтобы о нем писали в газетах под заголовками в дюйм величиной. И ведь он своего добился. Штраф двадцать пять баксов за оскорбление суда. А для его книги это в конце концов почти бесплатная реклама. За свои полсотни максимум, что он мог бы заполучить - это дюйма четыре площади на литературной странице "Нью-Йорк тайме", а это все равно что плевок по сравнению с целым морем. И все-таки я считаю, что этот парень чокнутый. Он заявляет, что совершил убийство, а все убийцы обычно сознаются, поэтому он написал книгу, изменив в ней действующих лиц и обстоятельства, и таким образом исповедался, не попав в тюрягу. Судья довольно остроумно и иронично одернул его, заявив, что, хотя он и писатель по призванию, нет никакой нужды пытаться к тому же изображать из себя клоуна. Готов поспорить, что весь суд от души смеялся. А вам не смешно? Однако этот писатель заявил, что это совсем не шутка, якобы именно по этой причине он и написал книгу, а если говорить о ее непристойности, то это чистая случайность, ведь он действительно убил человека. Поэтому судья влепил ему штраф за оскорбление суда и прогнал со свидетельского места. Ну не псих он, скажите?
Вульф вздохнул, его могучая грудь поднялась и опала. Он вложил в книгу закладку, закрыл ее и положил на письменный стол, устроился поудобней в своем кресле и тихо задумался. Потом два раза моргнул и осведомился:
- Ну и что?
Я подошел к своему столу, взял газету и нашел нужную страницу.
- Возможно, что ничего. Я бы сказал, что он псих. Зовут его Пол Чейпин, он написал уже несколько книг. Одна из них называется "Черт побери деревенщину". Окончил Гарвард в 1912 году. Он паралитик. Тут описывается, как он хромая подошел к свидетельскому месту, хотя не упоминается, на какую ногу.
Вульф поджал губы.
- Я правильно понял, - спросил он, - что слово "паралитик" означает человека, который припадает на одну ногу, а ты использовал это выражение в качестве метафоры для обозначения лица физически ущербного?
- Ни о каких метафорах я знать ничего не знаю, но в моих кругах "паралитик" означает калеку.
Вульф снова вздохнул и начал процедуру вставания с кресла.
- Слава Богу, - сказал он, - что время вышло, и это ограждает меня от дальнейших твоих аналогий и вульгарных выражений.
Настенные часы показывали без одной минуты четыре - настало его время отправляться в оранжерею. Он встал, одернул книзу острые ножницы жилета, чтобы закрыть вылезшую рубашку в бледно-голубую полоску (из этого, как обычно, ничего не вышло), и двинулся к двери. На пороге он остановился.
- Арчи!
- Да, сэр.
- Позвони к Мёрджеру, чтобы мне немедленно прислали экземпляр книги Пола Чейпина "Черт побери деревенщину".
- Думаю, не пришлют. Впредь до решения суда ее изъяли из продажи.
- Чушь! Для чего еще нужны процессы о запрете книг, как не для популяризации литературы?
Он направился к лифту, а я уселся за свой письменный стол и протянул руку к телефону.
2
На следующее утро - это была суббота - я после завтрака некоторое время морочил себе голову каталогами саженцев, а потом отправился в кухню надоедать Фрицу. Вульф, разумеется, появится не раньше одиннадцати. В старом особняке из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, где Вульф живет уже двадцать лет, - из них последние семь лет вместе со мной - крыша была застеклена, а чердак разделен на несколько помещений. Благодаря заботам Теодора Хорстмана в них поддерживались разнообразные условия тепла и влажности воздуха для десяти тысяч орхидей, стоящих рядами на скамьях и полках. Вульф однажды признался мне, что орхидеи - это его любовницы: такие же скучные, дорогостоящие, живущие за его счет, и капризные. Он выращивал орхидеи различных форм и цветов, добиваясь предельного совершенства, а потом их раздаривал: еще ни разу он не продал ни одной орхидеи. Его терпение и изобретательность, подкрепляемые аккуратностью Хорстмана, приводили к удивительным результатам, а его чердак пользовался уважением в кругах совершенно иного рода, чем те, чьи интересы вращались вокруг его кабинета на первом этаже. Четыре часа - с девяти до одиннадцати утра и с четырех до шести дня, - которые Вульф при любой погоде проводил с Хорстманом на чердаке, были священны, что бы ни произошло.
В этот субботний день я готов был в конце концов признать, что даже хорошее настроение Фрица действует мне на нервы. Около одиннадцати часов я снова зашел в кабинет и попытался сделать вид, что если старательно покопаться, то вполне можно было бы найти для себя какую-нибудь работенку, однако из этого мало что вышло. Про себя я бормотал: "Леди и джентльмены, друзья и родные, я не требую от вас поручить мне какое-либо дело, которое дало бы нам возможность сдвинуться с места и кой-чего заработать, нет, пусть это будет хоть какой-то простой случай, пусть вообще хоть что-то".
Тут вошел Вульф и пожелал мне доброго утра. Разбор почты не занял у нас много времени. Он подписал пару чеков, выписанных по счетам, которые он подтвердил накануне, и со вздохом осведомился у меня, как у нас дела с банковским счетом. Затем надиктовал мне несколько коротких писем. Я отпечатал их и отнес в почтовый ящик. Когда я вернулся, перед Вульфом стояла уже вторая початая бутылка пива, а сам он полулежал, откинувшись назад в своем кресле, и мне показалось, что в его прищуренных глазах появилось хоть какое-то выражение. По крайней мере, подумал я, он перестал торчать над этими распрекрасными снежинками. Я сел за свой стол и закрыл пишущую машинку.
Вульф произнес:
- В принципе, Арчи, человек способен познать все, что только можно познать на этом свете, надо лишь довольно долго ждать. Пассивность Будды в качестве техники сбора сведений и накопления мудрости имеет всего один недостаток - ужасающую краткость человеческой жизни. Прослушаешь всего лишь первую строфу первой вступительной песни и тут же отправляйся на свидание с… ну, скажем так, с неким химиком.
- Да, сэр. Вы имеете в виду, что продолжая просто сидеть здесь, мы узнаем кучу интересных вещей?
- Кучу не кучу, но больше, чем знаем теперь, и с каждым столетием все больше и больше.
- Может быть, вы и узнаете, а я нет. Если я просижу здесь еще пару деньков, я просто чокнусь. Так что вообще ничего знать не буду.
В глазах Вульфа появились слабые искорки.
- Я не хочу выглядеть загадочным, но разве в данном случае это не было бы приобретением?
- Конечно, - проворчал я. - Если бы вы в свое время не поучали меня никогда не говорить вам: "Идите к черту", я бы вам так и сказал: "Идите вы к черту".
- Отлично, - Вульф глотнул пива и вытер губы. - Вот ты обиделся, а, по всей вероятности, зря. Мое замечание относилось к некоему недавнему событию. Ты, конечно, помнишь, что в прошлом месяце я посылал тебя на десять дней сделать одну вещь, которая в конце концов оказалась бесполезной в финансовом отношении, и что, пока ты отсутствовал, вместо тебя все это время здесь сидели двое молодых людей.
Я кивнул и усмехнулся. Один из этих парней был из агентства "Метрополитен" и выполнял роль личного охранника Вульфа, а второй был стенографом от Миллера.
- Ну конечно, уж вдвоем-то они шутя справились со всеми делами просто одной левой.
- Вот именно. Как раз тогда к нам приходил один человек, который хотел, чтобы я уберег его от его предназначения. Он выразил это по-другому, но по сути дела хотел именно этого. Оказалось, однако, что я был не в состоянии взяться за его поручение…
Я открыл ящик своего письменного стола, вытащил указатель и начал искать в нем, пока не нашел нужную страницу.
- Да, сэр. У меня есть такая запись. Я ее уже дважды перечитал. Немного неуклюже, этот стенограф от Миллера оказался не таким уж мастером. К тому же он не знает правопис…
- …Этого человека звали Хиббард.
Я кивнул и быстро пробежал глазами отпечатанные на машинке страницы.
- Эндрью Хиббард. Доцент психологии Колумбийского университета. Это было 20 октября, в субботу, то есть ровно две недели назад.
- Прочти-ка все.
- Viva voce?
- Арчи, - Вульф вытаращил на меня глаза. - Это еще у тебя откуда? Где ты научился произносить это выражение и "то оно, по-твоему, означает?
- Вы же хотите, чтобы я прочел вам вслух, сэр?
- Это вовсе не означает, что "вслух" - громко, стыдись. - Вульф опорожнил стакан, повернулся в кресле и сплел пальцы на животе. - Давай.
- О’кей. Прежде всего, здесь имеется описание мистера Хиббарда. "Небольшого роста, около пятидесяти, острый нос, темные глаза…"
- Достаточно. Это я и сам помню.
- Хорошо, сэр. Согласно тому, что здесь написано, мистер Хиббард начал с фразы: Добрый день, сэр, меня зовут…
- Обмен любезностями тоже можешь опустить.
Я пробежал глазами страницу.
- А, вот это? Мистер Хиббард заявил: Один из друзей, имени которого здесь нет необходимости называть, посоветовал мне обратиться к вам. Хотя непосредственной причиной был самый обыкновенный страх. Меня привел сюда страх.
Вульф кивнул. Я продолжал читать запись.
МИСТЕР ВУЛЬФ: Да? Расскажите мне об этом.
МИСТЕР ХИББАРД: Из моей визитки вы уже узнали, что я преподаю на кафедре психологии в Колумбийском университете. Как профессионал, вы уже, по всей вероятности, заметили на моем лице, да и во всем моем поведении, явные признаки страха, граничащего с паникой.
МИСТЕР ВУЛЬФ: Я заметил, что вы взволнованы. Я не имею возможности различать, хроническое это состояние или это обострение.
МИСТЕР ХИББАРД: Хроническое. По крайней мере, оно превращается в хроническое… Вот почему я решил прибегнуть… Поэтому я обратился к вам. Я страдаю от невыносимого напряжения. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, гораздо хуже - я умру. Я это знаю.
МИСТЕР ВУЛЬФ: Естественно. Я тоже, сэр. Все мы смертны.
МИСТЕР ХИББАРД: Чушь. Извините. Я не имею в виду первородный грех. Вульф, меня убьют. Кто-то меня убьет.
МИСТЕР ВУЛЬФ: Что вы говорите? Когда? Как?
Вульф перебил меня:
- Арчи, все эти слова "мистер" и "сэр" можешь опустить.
- О’кей. Этот парень от Миллера был хорошо воспитан, не пропустил ни одного. Видно, ему говорили, чтобы он всегда относился с уважением к своим работодателям. Все сорок четыре часа в неделю, примерно, раз на раз не приходится. Ладно, дальше так дальше:
ХИББАРД: Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю. Кроме того, я кое-что знаю, но вынужден буду об этом умолчать. Я вам могу сказать… Много лет назад я причинил одному человеку увечье, повреждение с длительными последствиями. Я был не один, в этом виноваты и другие, но так случилось, что ответственность за это несу прежде всего я. По крайней мере, я сам так считаю. Это была просто мальчишеская выходка… с трагическим исходом. Я никогда этого себе не прощу. Да и остальные участники тоже, по крайней мере, большинство из них. Дело даже не в том, что я воспринимал все это довольно болезненно - ведь это случилось двадцать пять лет назад. Сам я психолог и слишком часто сталкивался с болезненными отклонениями у других, чтобы у меня оставалось время заниматься своими собственными. Откровенно говоря, мы тогда искалечили этого парня, поломали ему жизнь. Естественно, мы чувствовали свою ответственность за это, и все двадцать пять лет некоторые из нас пытались как-то вознаградить его за это. Иногда мы действовали сообща. Вы же знаете, как бывает: у каждого, у большинства из нас, полно работы, но мы никогда не отказывались от этого бремени, а некоторые просто стремились его нести. Это было нелегко, поскольку пол… я хотел сказать, по мере того, как этот юноша взрослел, он становился все более странным. Мне известно, что он уже в средней школе проявил неплохие способности, а в результате - я хочу сказать, что, как мне известно, после этого увечья он стал блестяще одаренным. И похоже, эти замечательные способности у него сохранились. Однако в нем начала появляться какая-то извращенность. В один прекрасный день…
Вульф прервал меня:
- Секундочку. Вернись на несколько фраз назад. К тому месту, которое начинается: "Это было нелегко, поскольку пол…". Ты сказал "пол"?
Я нашел это место.
- Так и есть, пол. Я ничего не изменил.
- Стенограф тоже. Продолжай.
…В один прекрасный день, лет пять тому назад, я пришел к выводу, что он психопат.
ВУЛЬФ: Вы продолжали с ним встречаться?