– Как пациента?
– Ну да.
– Господи, – вздохнула Фрида. – Почему Рубен не в состоянии сам разгрести то, что натворил? – Паз молчала, только умоляюще посмотрела на нее. – Вы уже обсуждали это с Рубеном? Не могу же я просто забрать у него пациента.
– Типа того.
– Что вы имеете в виду?
– Он не очень-то разговорчив. Но я так поняла, он и сам хочет, чтобы вы взяли этого пациента на себя. Если вы, конечно, не против.
– Ладно. Думаю, я смогу провести диагностический сеанс.
– Завтра?
– Нет, завтра суббота. Я могу принять его в понедельник. В половине третьего, у меня дома.
– Спасибо, Фрида.
– А вы пока просмотрите расписание Рубена и подумайте над тем, чтобы и других его пациентов кому-нибудь передать.
– То есть все настолько плохо?
– Возможно, Алан Деккер просто первым это заметил.
– Рубену это не понравится.
Каждую пятницу Фрида пешком ходила в Ислингтон, чтобы навестить племянницу Хлою. Это вовсе не был визит вежливости: Хлое недавно исполнилось шестнадцать, в июне ей предстояло сдавать экзамены, и Фрида давала ей дополнительные уроки по химии – предмету, который Хлоя (она не исключала, что и сама станет врачом) воспринимала со смесью ярости и ненависти, словно это живой человек, поставивший перед собой цель довести ее до ручки. Мысль о дополнительных занятиях пришла в голову ее матери, Оливии, но Фрида поддержала ее только после того, как Хлоя, пусть и с неохотой, но согласилась терпеть один урок в неделю, по пятницам, с половины пятого до половины шестого. Однако девушка далеко не всегда придерживалась расписания. Однажды она вообще не явилась на урок (но подобное больше не повторялось – после реакции Фриды); частенько она позволяла себе опаздывать: вползала в дом, швыряла папки на кухонный стол прямо среди немытых тарелок и пачек невскрытых счетов и свирепо таращилась на тетю, однако та игнорировала перепады настроения племянницы.
Темой сегодняшнего занятия было связывание ковалентной связью. Ковалентную связь Хлоя ненавидела. Ионную связь – тоже. Она ненавидела периодическую систему. Она ненавидела уравнения равновесия. А к пересчету массы в молях и обратно вообще испытывала омерзение. Она сидела напротив Фриды: темно-русые волосы закрывают лицо, рукава слишком большой толстовки натянуты на кисти рук, так что оттуда торчат только кончики ногтей, выкрашенные в черный цвет. Фрида задумалась, не скрывает ли племянница что-то. Почти год назад Оливия в истерике позвонила Фриде и сообщила, что Хлоя режет себе вены. Иногда она использует лезвие из точилки для карандашей, иногда – иголки из циркуля. Оливия узнала об этом лишь потому, что случайно открыла дверь ванной и увидела шрамы на руках и ногах дочери. Хлоя заявила, что это все не страшно, что она просто балуется, что все так делают и что вреда от этого никакого. Да и в любом случае, это Оливия виновата, потому что не понимает, каково это – быть ею, единственным ребенком, к которому мать относится как к младенцу и чей отец сбежал с женщиной, чуть старше его дочери. Какая мерзость! Если быть взрослой означает быть такой, то она взрослеть не желает. После чего она заперлась в ванной и отказалась выходить – тут-то Оливия и позвонила Фриде. Фрида приехала и села на ступеньках у входа в ванную. Она объявила Хлое, что, если та хочет поговорить, она готова слушать, но ждать будет не дольше часа. За десять минут до окончания объявленного срока Хлоя вышла из ванной: лицо у нее опухло от слез, на руках появились новые порезы, которые она тут же с вызовом продемонстрировала Фриде: "Вот, посмотри, что она заставила меня сделать…" Они поговорили – или, точнее, Хлоя вывалила на нее кучу плохо сформулированных фраз о том, какое облегчение она испытывает, проводя лезвием по коже и глядя, как порез наполняется кровью; как ее бесят ее жалкий отец и – Господи! – мамочка-паникерша; какое отвращение она испытывает к собственному взрослеющему, изменяющемуся телу. "Ну почему я должна проходить через все это?" – рыдала она.
Фрида не думала, что Хлоя снова начала себя резать, но ведь она и не спрашивала. Теперь она отвела взгляд от низко опущенных рукавов, от недовольного лица и сосредоточилась на химии.
– Хлоя, что происходит, когда металлы вступают в реакцию с неметаллами?
Хлоя широко открыла рот и громко зевнула.
– Хлоя!
– Не знаю. Ну почему этим нужно заниматься именно в пятницу? Я хотела съездить в центр с друзьями.
– Мы это уже обсуждали. Они обмениваются электронами. Давай начнем с простой ковалентной связи. Возьмем водород. Хлоя!
Хлоя что-то пробормотала.
– Ты слышала хоть слово из того, что я сказала?
– Ты сказала "водород".
– Правильно. Не хочешь достать блокнот?
– Зачем?
– Если вести записи, так будет легче.
– А ты знаешь, куда мама ходила и что сделала?
– Нет, не знаю. Бумага, Хлоя!
– Всего-навсего оставила свои данные в брачном агентстве.
Фрида закрыла учебник и оттолкнула его в сторону.
– А ты против?
– А ты как думаешь? Конечно, против!
– Почему?
– Это так унизительно, будто ей отчаянно не хватает секса.
– Или она одинока.
– Ха! Можно подумать, она живет одна в доме.
– Ты хочешь сказать, что у нее есть ты?
Хлоя пожала плечами.
– Я не хочу говорить об этом. Знаешь, ты не мой психотерапевт.
– Ладно, – не стала спорить Фрида. – Вернемся к водороду. Сколько у водорода электронов?
– Тебе плевать, правда? Тебе абсолютно все равно. Правильно папа о тебе говорил! – Хлоя увидела выражение лица Фриды, и голос у нее задрожал. Она уже знала: любое упоминание родственников Фриды – табу. Несмотря на все свое вызывающее поведение, она благоговела перед тетушкой и боялась ее неодобрения. – Один, – обиженно надув губы, ответила она. – У него один чертов электрон.
Глава 8
Когда Фрида проходила практику по неврологии, она лечила мужчину, попавшего в автокатастрофу, в результате которой у него была разрушена часть мозга, отвечавшая за распознавание лиц. Неожиданно он разучился различать людей: они стали совокупностью черт, шаблонов, не вызывающих никакого эмоционального отклика. Он больше не узнавал ни жену, ни детей. Этот случай заставил ее задуматься о том, насколько уникально каждое человеческое лицо и насколько удивительна наша способность читать его. Дома у нее стояло несколько десятков альбомов с портретами – некоторые из них были сделаны знаменитыми фотографами, но большинство она нашла в букинистических лавках: в них анонимные авторы представляли изображения неизвестных и давно уже умерших объектов съемки. Иногда, когда Фриду мучила бессонница и даже долгие прогулки не могли заставить ее провалиться в забытье, она приносила в спальню один из этих альбомов и листала его, вглядываясь в лица мужчин, женщин и детей, пытаясь по выражению их глаз угадать, чем они жили.
Она мгновенно узнала Алана Деккера: это был тот самый мужчина, с которым она столкнулась у дверей кабинета Рубена. Его лицо – круглое, в складках, неравномерно покрытое бледными веснушками – нельзя было назвать красивым в полном смысле этого слова, но оно, бесспорно, притягивало. В его карих глазах жила грусть, и еще было в них что-то такое, что напоминало ей собаку, подозревающую, что сейчас ее будут бить, но все равно выпрашивающую ласку. Голос у него дрожал, и, разговаривая, он постоянно бил кулаком в открытую ладонь. Она обратила внимание, что ногти у него обгрызены до самого мяса.
– Вы считаете… вы считаете… вы считаете… – запинаясь, повторял он. Он привык, что его постоянно перебивают, поэтому говорил, стараясь заполнить паузы в речи, пока не подберет подходящих слов. – Вы считаете, мне было легко обратиться к этому человеку?
– Это всегда нелегко, – заметила Фрида. – Для этого нужно набраться мужества.
Алан на мгновение замолчал, вид у него был растерянный.
– Я пошел из-за жены, из-за Кэрри. Она сама отвезла меня. Думаю, если бы не отвезла, я бы никогда не решился. А он выставил меня дураком.
– Он вас подвел.
– Он не уделял мне внимания. Он даже не помнил, как меня зовут!
Он посмотрел на Фриду, но она просто кивнула и ничего не сказала. Но при этом она слегка наклонилась вперед, выказывая интерес.
– Что еще хуже, ему же за это платят из денег налогоплательщиков! Я с ним разберусь.
– Ваше право, – согласилась Фрида. – Я просто хочу сказать, что то, как он вел себя с вами, оправдать нельзя. – Она замолчала, подумала минуту и выругалась про себя. Похоже, другого выхода из ситуации действительно не существует. – Но как бы вы ни решили поступить, надеюсь, мы с вами могли бы все обсудить.
– Вы что, пытаетесь отговорить меня?
– Нет, я хотела поговорить с вами о том, что вы чувствуете, о ваших страданиях. Вы ведь страдаете, не так ли?
– Это сейчас неважно, – возразил Алан. На глаза ему навернулись слезы, и он заморгал, чтобы прогнать их. – Я здесь не по этой причине.
– Как бы вы ее описали?
Алан поднял глаза и посмотрел на Фриду. Она заметила, как выражение его лица смягчилось, словно он сдался.
– Мне всегда трудно подобрать слова, – признался он. – Все кажется не таким, как надо. Я взял больничный. Сердце словно выросло, оно уже не помещается в груди. Во рту странный вкус, будто от металла. Или от крови. И у меня в голове все время крутятся мысли, картинки. Я просыпаюсь среди ночи, потому что вижу их во сне. Я не могу… я будто живу не своей жизнью. Я не ощущаю себя собой, и меня это пугает. Я не могу… – Он замолчал и нервно сглотнул. – Я не могу заниматься любовью со своей женой. Я люблю ее, у меня просто не получается.
– Такое случается, – успокоила его Фрида. – Возможно, вы просто не представляете, как часто такое случается.
– И я ужасно расстроен из-за этого, – вздохнул он. – Из-за всего.
Они обменялись взглядами.
– Когда вы пошли на прием к доктору Мак-Гиллу, вы сделали первый шаг. Все пошло не так. Мне очень жаль. Как вы считаете, сможете попробовать сделать его еще раз? Уже со мной?
– Но я не за этим сюда пришел. Я… – Он замолчал и внезапно сдался, словно решив, что борьба не стоит усилий. – А вы думаете, что сможете помочь мне?
Фрида посмотрела на него: обгрызенные ногти, взволнованное лицо, покрытое бледными веснушками и плохо выбритое, умоляющие глаза – и кивнула.
– Я бы хотела, чтобы вы приходили на сеанс три раза в неделю, – сказала она. – Чтобы относились к сеансам как к делу первостепенной важности. Каждый сеанс длится пятьдесят минут, но если вы опоздаете, то нашу беседу придется уложить в оставшееся время. Как думаете, вы сможете выполнять такие условия?
– Думаю, да. Да, смогу.
Она открыла ящик стола и достала свой ежедневник.
Глава 9
Они стояли бок о бок на мосту Ватерлоо. Фрида не смотрела ни на здания Парламента, ни на "Лондонский глаз", ни на Собор святого Павла – мерцающее отражение города в мутной, грязной воде. Она смотрела на течение реки, на то место, где вода закручивалась вокруг опоры моста. Она уже почти забыла, что Сэнди стоит рядом, когда он внезапно заговорил:
– Разве Сидней не лучше?
– Сидней?
– Или Берлин.
– Нет. Думаю, мне пора возвращаться к работе, Сэнди.
– А Манхэттен?
– По-настоящему можно любить только один город. Этот город – мой.
– Это Эссекс? – спросил Алан, рассматривая картину на стене.
– Нет, – ответила Фрида.
– А что это за место?
– Не знаю.
– Почему же вы купили именно эту картину?
– Мне нужно было изображение, которое не вызывало бы слишком сильного интереса. Чтобы оно не отвлекало пациентов.
– Мне нравятся картины, на которых изображено что-то настоящее – старые парусники, например, где можно рассмотреть все детали: и паруса, и канаты. Такие картины я не люблю. Они слишком размытые, слишком унылые.
Фрида уже собиралась заметить, что это как раз прекрасно, ведь они встретились не для того, чтобы рассуждать о живописи, но прикусила язык.
– Разве унылость – это плохо?
Алан кивнул.
– Понял. Вы считаете, что у всего есть какое-то значение. На самом деле вы стараетесь прочитать что-то в моих словах.
– Тогда скажите, о чем бы вы хотели поговорить?
Алан откинулся на спинку кресла и скрестил на груди руки, словно выставляя защиту от нее. В понедельник он был взволнован и нуждался в помощи. А сегодня демонстрировал самоуверенность и агрессивность.
– Ну вы же врач. Или, по крайней мере, кто-то в этом роде. Вот вы мне и скажите. Разве вы не собираетесь расспрашивать меня о том, что мне снится? Или, может, рассказать вам о том, как прошло мое детство?
– Да, я врач, – согласилась Фрида. – Поэтому я хочу знать, что вас беспокоит. Объясните, почему вы обратились ко мне.
– Насколько я понял, вы меня пригласили, чтобы я не пожаловался на того, другого врача. Он просто позорит свою профессию. Я знаю, что вы защищаете своих. Может, я все равно пожалуюсь.
Алан никак не мог сидеть спокойно: он то скрещивал руки на груди, то клал их на подлокотники, то ерошил волосы; то смотрел Фриде в глаза, то отводил взгляд в сторону.
– Существует целый ряд мест, где вы можете жаловаться, – напомнила она ему. – Если все же решите так поступить. Но это место к ним не относится. Это то место, куда вы приходите, чтобы поговорить о себе, и поговорить честно. Вы можете говорить так, как, пожалуй, больше ни с кем: ни с друзьями, ни с женой, ни с коллегами. Попробуйте посмотреть на это как на возможность.
– Вот это все, – Алан широким жестом обвел комнату, – раздражает меня, потому что вы считаете, будто можете решить проблемы, просто поговорив о них. А я всегда считал себя человеком практичным. Когда возникает какая-то проблема, то, я думаю, нужно выйти из дома и решить ее. Если о ней просто поговорить, она никуда не исчезнет.
Выражение лица Фриды осталось неизменным, но на нее навалилось знакомое чувство усталости. Опять. Слишком часто первый настоящий сеанс превращался в нечто очень похожее на первое свидание. На первом сеансе люди заявляли, что на самом деле никакая помощь им не нужна, что они не понимают, зачем вообще пришли, что от простого обсуждения проблемы не исчезнут. Иногда на то, чтобы миновать эту стадию, уходили недели. Иногда ее вообще не удавалось преодолеть.
– Как вы сами сказали, я врач, – напомнила ему Фрида. – Опишите мне свои симптомы.
– Они точно такие же, как и раньше.
– Раньше – это когда? – Фрида слегка наклонилась вперед.
– Когда? Точно не знаю. Я был молод. Мне было лет двадцать… Значит, это происходило примерно двадцать один – двадцать два года назад. А что?
– И как вы с ними справились?
– Они просто исчезли. – Алан смутился, замолчал и скорчил непонятную гримасу. – Постепенно.
– Значит, в течение приблизительно двадцати лет вы не испытывали ничего подобного, но внезапно симптомы вернулись?
– Ну да. Но это вовсе не означает, что мне нужно здесь сидеть. Думаю, терапевт дал мне направление к вам, просто чтобы отделаться. У меня есть своя теория: врачи чаще всего хотят как можно быстрее отделаться от пациента и на как можно более долгий срок. Чаще всего они этого добиваются, прописывая таблетки, но если таблетки не помогают, то они отсылают пациента к другому врачу. Разумеется, на самом деле они всего лишь хотят…
Неожиданно он замолчал. Повисла неловкая пауза.
– Что с вами? – заботливо спросила Фрида.
Алан медленно крутил головой.
– Вы слышите?
– Что?
– Такой звук, будто что-то скрипит, – ответил он – Идет вот оттуда. – И он указал в дальний конец комнаты, напротив окна.
– Наверное, с улицы доносится, – предположила Фрида. – Во дворе идут строительные работы…
Она нахмурилась. Она тоже услышала этот звук, и он явно шел не с улицы. Он раздавался внутри дома. Вместе с тем и не совсем внутри. Звук стал громче. Скрип сменился стоном, а затем они не только услышали, но и почувствовали его. Затем в районе потолка раздался грохот, словно от взрыва, и что-то провалилось к ним: куски гипсокартона и дерева, но бóльшую часть представлял собой человек. Он гулко ударился о покрытый ковром пол, а сверху его присыпало обломками гипсокартона. Помещение неожиданно наполнилось белой пылью. Фрида сидела в кресле, не шевелясь. Все случилось так быстро, что она даже не успела понять, что происходит. Она просто смотрела, широко открыв глаза, словно наслаждаясь разворачивающимся перед ней спектаклем. И ждала, что же будет дальше.
Алан вскочил на ноги и подбежал к скрючившемуся на полу человеку. "Интересно, он мертвый?" – вяло подумала Фрида. Но как мог мертвец провалиться сквозь потолок? Алан опустился на колени, прикоснулся к телу, и оно зашевелилось. Человек медленно поднялся на четвереньки, а затем встал в полный рост. Это был мужчина. Он обладал коренастой фигурой, взъерошенной шевелюрой, был одет в рабочий комбинезон, но разобрать какие-нибудь детали его внешности оказалось делом нелегким: его покрывал тонкий, как пленка, слой серой пыли. Вот только на лице, возле брови, тонкой струйкой сочилась кровь и стекала по скуле. Он посмотрел на Алана, затем в растерянности перевел взгляд на Фриду.
– Какой это этаж? – с акцентом спросил он.
Наверное, из Восточной Европы, подумала Фрида.
– Какой этаж? – переспросила она. – Третий. Вы не пострадали?
Мужчина поднял голову и посмотрел на дыру в потолке, затем снова перевел взгляд на Фриду. Похлопал себя по плечам, потом по всему телу, устроив настоящую пыльную бурю. Затем извинился и вышел.
Фрида и Алан переглянулись. Алан показал на кресло, в котором он недавно сидел:
– Вы не против?
– Не против чего?
Не отвечая, он подтащил кресло под дыру. Фрида смотрела на него, на его ноги в ботинках на своем кресле и не знала, что сказать. Голова Алана исчезла в дыре. Она услышала приглушенное "Добрый день" и еще несколько слов, которых не разобрала. Затем до нее долетели звуки другого голоса, еще более приглушенного. Наконец Алан слез с кресла.
– Как вы считаете, все серьезно? – обеспокоенно поинтересовалась Фрида.
Алан поморщился.
– Хорошо, что я сейчас не на работе.
– Вы строитель?
– Работаю в ЖЭКе. Да, будь я на работе, я бы в выражениях не стеснялся.
– Мне придется нанимать кого-то, чтобы все починить. Как вы думаете, это можно сделать?
Алан снова посмотрел на дыру, покачал головой и шумно втянул воздух сквозь зубы.
– Лучше вы, чем я, – заявил он. – Чертовы шабашники! Сломай он себе шею, кто бы за это расплачивался? Вот ведь чертовы поляки!
– Украинцы, – раздался голос из дыры.
– Вы нас слышите? – удивилась Фрида.
– А что? – переспросил голос.
– Вы себе ничего не повредили?
– Повреждения достались только вашему потолку, – хмыкнул Алан.
– Я скоро идти, – заверил их голос.
Фрида отошла от груды строительного мусора на полу.
– Извините за этот случай, – сказала она Алану. – Боюсь, нам придется прерваться.
– Вы что, все специально подстроили? – удивился Алан. – Это ваш метод разговорить пациента?
– Давайте назначим время нового сеанса. Если вас это устроит.
Алан задрал голову и посмотрел на дыру.