– На вашем платье – кровь Франсуа Пеллетье. На бритве, которой ему перерезали горло, – ваши отпечатки. Скверные дела, мадам. Очень скверные.
– У вас не работает зажигалка…
– Вот перечень предметов, которые были обнаружены на теле: бумажник, ключ от седьмого номера отеля "Sous Le Ciel de Paris", двадцать пять дирхам мелкими монетами, самолетная бирка от ручной клади. А в номере Пеллетье, среди его личных вещей, тоже обнаружилось кое-что интересное. Книга "В мире китов и дельфинов". Странное совпадение, вы не находите?
– Совпадение?
– Совпадение, если учесть вашу нежную привязанность к дельфинам. Может быть, это ваша книга?
– Никогда о такой не слыхала. Что, стоит почитать?..
– Хотя бы из любви к дельфинам. Значит, не вы давали книгу Франсуа Пеллетье?
– Говорю же вам – нет.
– А вот это было вложено в книгу в качестве закладки. Конверт от фотобумаги "Кодак" с нарезкой из негативов. Как видите, конверт довольно потрепанный, негативов – 15, три полоски по пять штук. На трех негативах – виды города.
– Эс-Суэйры?
– Нет. Но думаю, вы поможете нам установить, какой именно город на них изображен. Потому что на остальных двенадцати присутствует только один человек. Вернее, девушка.
– Какая девушка?
– Вы, мадам.
– Я?!
– Мы сделали фотографии с негативов. Вот, взгляните.
– Я не понимаю… Откуда эти негативы взялись у вас?
– Меня интересует, откуда эти негативы взялись у Франсуа Пеллетье. Если, конечно, вы не виделись задолго до его приезда в Эс-Суэйру.
– До его приезда в Эс-Суэйру мы не виделись никогда.
– На каждом снимке проставлена дата. Справа внизу. Один день в сентябре. Один солнечный день, смотрите, как играет солнце на ваших волосах! И вы не выглядите несчастной и уж тем более брошенной…
– Зачем вы говорите мне все это?
– Вы. Вы сами не так давно признались, что ненавидите быть брошенной. Или нет?
– Это было сказано совсем по другому поводу.
– По поводу Франсуа Пеллетье?
– Это… это было сказано без всякого повода. И это мои негативы. Город, который здесь изображен, – Санкт-Петербург. В сентябре четыре… почти четыре года назад было много солнца…
– Вас фотографировал Франсуа Пеллетье?
– Нет! Конечно нет!
– Еще один близкий друг?
– Мне не хотелось бы обсуждать это с вами.
– Каким образом негативы попали к Пеллетье, если, по вашим словам, вы никогда не виделись с ним? И – если вы не виделись – зачем тогда они вообще ему понадобились?
– Не знаю. Чья-то дурацкая шутка. Мои фотографии и несколько конвертов с негативами хранятся в шкафу в моем номере. На верхней полке, в коробке из-под печенья. Жестяная коробка. Круглая, довольно вместительная, на крышке – два кота, играющих в карты… Да, их два. Кто-то мог зайти в номер, найти коробку и взять проклятый конверт.
– Франсуа Пеллетье?
– Я не знаю! Не знаю!.
– Это ваш конверт?
– Я не помню, в каком именно конверте хранились негативы. Но если содержимое конверта мое – значит, и конверт мой.
– На конверте нет ваших отпечатков, зато есть отпечатки Франсуа Пеллетье.
– В таком случае – конверт его.
– Вместе с содержимым?
– Я не знаю… Я устала…
– Зачем Франсуа Пеллетье влезать в номер совершенно незнакомой девушки и красть ее фотографии?
– Незачем. Совершенно незачем.
– А что, если мы рассмотрим ситуацию под другим углом? Франсуа не крал ваши негативы и не влезал к вам в номер. Это были его негативы. С пленки, которую он снял в сентябре четыре года назад.
– Четыре года назад я не знала никакого Франсуа Пеллетье. И три, и год назад. Я познакомилась с ним в августе!
– Но по странному совпадению четыре года назад Франсуа Пеллетье месяц провел в России, а именно в городе Петербурге. Догадываетесь, какой именно месяц?
– Я впервые увидела Фрэнки только сейчас.
– Его передвижения нетрудно было отследить по визе в паспорте. Там есть и российская. С проставленными в ней датами. Все очень просто.
– Я впервые увидела Фрэнки только сейчас. И не знаю, зачем Фрэнки понадобилось красть негативы.
– Не думаю, чтобы он крал негативы.
– Я его не убивала.
– Правда облегчает душу, поверьте.
– Вы это уже говорили. Я не убивала Фрэнки.
– Я оперирую только фактами. И я могу рассказать вам, как все произошло. Оставив в стороне обстоятельства личного характера. Только факты, мадам.
– Так как же все произошло?
– Вы ужинаете с Франсуа Пеллетье – вашим старым знакомым или вашим новым знакомым – не суть важно. Вы покидаете ресторан вдвоем и отправляетесь на смотровую площадку старого форта. Маленькое путешествие, в конце которого несчастного Фрэнки ждет смерть. Вы перерезали ему горло бритвой, мадам…
– И оставила ее на месте преступления, с отпечатками пальцев, которые легко идентифицировать. Убийца бы так не поступил.
– Хладнокровный убийца – да. Но вы ведь не хладнокровный убийца. Могу предположить, что, после того как дело было сделано, вы просто выронили бритву.
– Я не сумасшедшая. И будь я убийцей – я бы в первую очередь позаботилась о том, чтобы орудие преступления не попало в руки полиции.
– А вот избавиться от главной улики у вас как раз не получилось. Роковая случайность, она-то вас и погубила. Вы выронили бритву, но все же предприняли попытку ее найти.
– Вы говорите так, как будто при этом присутствовали.
– Я просто пытаюсь рассуждать логически. Спички, лежавшие у вас в сумочке. Вы воспользовались ими. Ведь на смотровой площадке царила темнота, и вы принялись жечь спички, чтобы найти то, что выпало из рук. То, что могло вас изобличить. Вы жгли их одну за другой, пока не использовали все. Пока сера на картонке не пришла в негодность. Я могу понять ваше состояние. Состояние молодой женщины, только что совершившей кровавое преступление. Одна, в темноте, в ситуации, вышедшей из-под контроля. Спички в руках ломаются, возможно даже не все из них удалось зажечь. Вы боитесь, что, несмотря на ночь и кромешную тьму, на площадке может кто-то появиться. Спички закончились, а цель так и не была достигнута. И вы снова оказались в полной тьме. Могу представить ваше отчаяние, мадам…
– С вашим воображением нужно писать детективные романы.
– Мое воображение… И здравый смысл… И – самое главное – факты… Они подсказывают мне, что все было так или почти так.
– За исключением одного: я не убивала Фрэнки. У меня не было повода убивать Фрэнки. У меня не было мотива!
– Возможно, со временем вы вспомните и мотив.
– Как я могу вспомнить то, чего не существует?
– Время – против вас. Факты – против вас. Свидетельские показания – против вас. Все… все указывает на то, что убийство совершили вы. Мне очень жаль, мадам, но, похоже, вам не выкарабкаться.
– Это неправда. Это не может быть правдой. Я не убивала Фрэнки…
– Подумайте о хорошем адвокате, мадам.
…Я упорно не желаю запоминать имя следователя.
Ничего личного.
В другой ситуации он бы понравился мне, даже наверняка – понравился. Араб средних лет (ему не больше сорока), с безупречным пробором в волосах, с безупречным французским – он без труда может позволить себе метафоры, он может позволить себе сравнения, он закидывает мяч в корзину с изяществом уличного баскетболиста (viva hip-hop basket!), каждую нашу встречу я проигрываю ему всухую. Он не кровожаден, представить его насаживающим на средневековый шест головы врагов невозможно. Он искренне не понимает, почему я отпираюсь: произошедшее очевидно, улики абсолютны, свидетельские показания не подлежат сомнению, подумайте о хорошем адвокате, мадам.
Почему я отпираюсь?
Он носит давно вышедший из моды костюм-тройку; прежде чем начать допрос, он аккуратно снимает пиджак и вешает его на спинку стула. Первые полчаса я изучаю верхнюю пуговицу на пиджаке, затем перехожу к двум другим: они выглядят крепко пришитыми, только рисунок петель на них разный, моему следователю претит однообразие. Отсюда и цвет рубашек, еще ни разу он не появлялся в одной и той же, сначала была белая, затем – голубая, затем – бледно-сиреневая. А однажды он пришел в джинсовой – когда всплыла история со спичками.
Спички почему-то страшно беспокоят меня.
Даже больше, чем отпечатки на бритве, больше, чем негативы с моим изображением, найденные в номере Фрэнки. Я думаю о них по ночам, когда стена камеры упирается в щеку и забивает рот пыльной каменной крошкой.
"Cannoe Rose" -
жалкий кусок картонки с названием кафе, внутренности кафе так и стоят у меня перед глазами: крошечная забегаловка на пять столов, дартс в левом углу, телевизор в правом, горшки с цветами на окнах, бумажные скатерти на столах – красные в белую полоску. Сама картонка тоже была красной, в телефонном номере, указанном на ней, – только тройки и семерки.
Никаких других цифр нет.
Каким образом спички оказались в моей сумочке? Кто бросил их туда, и главное – когда? Если уже после того, как я вернулась в отель, – не так обидно, пусть их. А если нет? Если в то время, когда я изнемогала от тьмы и рокота океана – они лежали между помадой и расческой с деревянной ручкой? И я могла бы ими воспользоваться и осветить себе путь, и поднять бритву, которой перерезала горло несчастного живчика Фрэнки…
Стоп.
Я не убивала Франсуа Пеллетье.
А если бы даже убила – то никогда бы не оставила орудие преступления рядом с трупом. Не такая я дура. Пусть и не хладнокровная убийца, – но я не дура. И могла бы справиться со спичками половчее, чем тот, кто выпотрошил картонку и стер полоску серы. Пустая картонка – почему она пуста? Смысла в пустой картонке не больше, чем в футболках с надписью "Рональде" и "Рональдиньо".
По полтора доллара за штуку.
Тот, кто оставил спички в моей сумочке, знал больше, чем я.
Я не уверена в том, что не убивала Франсуа Пеллетье.
Люди меняются с возрастом, люди меняются под грузом обстоятельств, а вместе с ними претерпевают изменения и их фобии; что, если моя полуобморочная ненависть к темноте, слепая невозможность справиться с ней, тоже подверглась корректировке? И вызвала острый психоз, в результате которого я ночью пришила Фрэнки бритвой, исчезнувшей днем.
И благополучно забыла об этом. А безупречный следователь-араб с безупречным пробором в волосах и безупречным французским просто пытается напомнить мне, что произошло на самом деле. Одно из двух: либо я не убивала Франсуа Пеллетье, либо я его убила.
Разница между этими двумя утверждениями невелика, это почти одно и то же утверждение – только рисунок петель разный, частица "не" – вот дополнительный стежок. Следователь – милый человек, совсем неглупый человек, я представляю его не иначе, как читающим романы Франсуазы Саган и слушающим песенки Sacha Distel в свободное от работы время. Страна его мечты – Франция, так же, как Голландия – страна мечты Фатимы.
А еще я представляю Фрэнки – таким, каким мельком увидела его утром после убийства: левое колено подогнуто, левая рука вытянута вперед, скрюченные пальцы тщетно пытаются ухватить пустоту перед собой.
"Я в полном дерьме", – сказал он кому-то по телефону прежде, чем умереть. Куда делся этот чертов телефон? Он мог бы свидетельствовать в мою пользу, хотя от подобных показаний нет никакого толку. Нажмешь кнопку с цифрой "один" – и выскочит официант из "Ла Скала" – со сдачей смены в половине двенадцатого, с парафразом на тему "Лучшее шампанское для моей любимой девушки", с парафразом на тему "Клиент был заметно расстроен, когда расплачивался".
Неужели Фрэнки сэкономил на чаевых?
Под цифрой "два" идет Иса Хаммади. Дядюшка Иса. Хренов специалист по фенхелю и кайенскому перцу с секундомером в руках. Дядюшка Иса, прикормивший меня пахлавой, усыпивший бдительность россказнями об автокатастрофах, о падении продаж пряностей в двадцатом округе Парижа; "марокканец всегда ждет гостей", как же! Гости с полицейскими удостоверениями оказались предпочтительнее. Дядюшка Иса – идеальный свидетель.
Незаинтересованное лицо.
К тому же он хорошо ориентируется во времени.
Кто там под номером "три"? Фатима?.. Жюль и Джим?
Оба присутствовали на первом допросе, по удовлетворенной физиономии Жюля было видно, что это он раскрутил дело и навел марокканских недотеп на след, что это он обнюхивал мое платье и рылся в моей сумочке, что это он, взвесив все обстоятельства, присоветовал снять с меня отпечатки пальцев (марокканские недотепы еще не скоро бы на это решились), что это он – великий Мегрэ, что это он – великий Коломбо из фильмов про Коломбо. Джим, как всегда, оставался бесстрастным. Жюль – другое дело. Жюль до сих пор помнит свой неудачный наскок на девицу из ресторана (и даже не столько его, сколько то, что я – я! – присутствовала при этом). Я стала нежелательной свидетельницей его поражения, а что происходит с нежелательными свидетелями – известно из фильмов про Коломбо.
Ненавижу боулинг.
В жизни не прикоснусь к шару, в жизни не взгляну на кегли, мой следователь-араб гораздо симпатичнее Жюля и Джима. Терпимее и добрее. Он сделал все, чтобы мой переход из категории свидетелей в категорию обвиняемых произошел плавно и – по возможности – безболезненно. Метафоры и сравнения этому способствовали. Мягкий, как пахлава, юмор – способствовал. Изяществу, с которым в его руках возникали заключения экспертиз, фотографии с места преступления и вещдоки разной степени важности, позавидовал бы любой иллюзионист.
Так почему я отпираюсь?
Я все еще не уверена, что это я убила Фрэнки.
Я все еще блуждаю в потемках на смотровой площадке старого форта, но надежда на то, что удастся нащупать стену и получить точку отсчета, становится все призрачнее. Если бы я видела контуры предметов, как любой нормальный человек! – но нет, контуры приходится угадывать, хуже того – домысливать. Кому помешало мое растительное существование в Эс-Суэйре? Кому понадобилось подставлять меня таким чудовищным образом? Кто так ненавидел меня?
Я прожила тридцать лет своей жизни вдали от ненависти – личность слишком незначительная, чтобы вызвать у кого-то столь сильное чувство.
"Оставь меня в покое, идиотка!" – сказал мне человек, которого я любила, но и это – не ненависть. Раздражение, злобное бессилие, желание поскорее избавиться от ненужной вещи (заснятой на сентябрьскую пленку, когда она еще была нужной) – не ненависть.
Искать корни произошедшего в чьей-то ненависти – занятие мало конструктивное. Путь, ведущий в тупик. Что-то подсказывает мне: мои отношения с истинным убийцей похожи на мои отношения с именем следователя-араба, которое я упорно не желаю запоминать.
Ничего личного.
Я просто оказалась в нужное время в нужном месте, я – самая подходящая кандидатура: иностранка в чужой стране, случайно возникшая на пути человека, которого нужно было убрать: на пути Фрэнки. Взрослая девочка, которая до сих пор способна потеряться в темноте, которая до сих пор абсолютно безоружна передней. Кто-то, неизвестный мне, все хорошо продумал и все рассчитал. И предусмотрел все возможные случайности. Наш поход к старому форту, например.
Но, черт возьми, мысль о форте возникла совершенно спонтанно! И была озвучена за несколько минут до того, как мы с Фрэнки покинули "Ла Скала"! Кто мог услышать ее в гуле вечернего ресторана, кто мог связать концы с концами, кто мог за несколько минут подготовить плацдарм для убийства? Простому человеку это не под силу.
Разве что Спасителю мира.
Пыльная каменная крошка, забивающаяся в рот, не имеет ничего общего с языком Алекса Гринблата, с губами Алекса Гринблата, я хорошо помню их привкус. Я хорошо помню и все остальное, что случилось между нами той ночью.
Когда "Франсуа Пеллетье, но можете звать меня Фрэнки" был уже мертв.
Память – вот что мешает мне заподозрить Спасителя мира хоть в чем-то. Память и здравый смысл. И то немногое, что я знаю. С одной стороны:
– Алекс, никто другой, обратил мое внимание на бритву, заставил меня вытащить ее и наследить на лезвии, асам к ней даже не прикоснулся;
– Алекс, никто другой, не явился на им самим же назначенное свидание, и мне пришлось довольствоваться Фрэнки;
– Алекс, никто другой, имел возможность проникнуть в мой номер, а следовательно, подбросить в сумочку спички "Cannoe Rose" и вытащить из коробки конверте негативами;
– Алекс, никто другой, отбыл из Эс-Суэйры так скоропалительно, что его отъезд можно считать бегством. Бегством с места преступления;
– Алекс, никто другой, приехал сюда со странным визитом. Поверить в то, что он явился сюда из-за экзальтированного письма экзальтированной дамочки о каких-то там досках для серфинга – верх легкомыслия. Апофеоз идиотизма;
– Ясин предупреждал меня об опасности контактов с Алексом, ни с кем другим.
С другой стороны:
– у Ясина дурной глаз, дурной глаз;
– Алекс не знал, что я отправлюсь в "Ла Скала" без него, я могла бы выбрать любой другой ресторанчик, любое другое кафе. А могла бы и вовсе остаться в номере;
– Алекс впервые в Эс-Суэйре, он не слишком хорошо осведомлен о ее географии, нужно знать город, чтобы не заблудиться в нем, чтобы добраться до форта. А если ты не ориентируешься в Медине – и фора во времени тебе не поможет. В полчаса, час – не говоря уже о десяти-пятнадцати минутах;
– в момент совершения убийства, а именно между половиной двенадцатого и полуночью, Алекс был в отеле, он звонил на ресэпшен Фатиме -
и это самый важный аргумент.
Против него не попрешь, Фатима не стала бы лгать мне, Фатима – незаинтересованное лицо. Остается только сожалеть, что визитка Алекса Гринблата, скорее всего, так и останется невостребованной. Мне не получить работы в его загадочной конторе.
Мне не выбраться.
Время, пространство, люди, вещи – все против меня. Мои собственные отпечатки вопиют о моей же виновности. Как могло произойти, что Фрэнки, здорового сильного парня, зарезали совсем рядом, в двух шагах, а я даже не почувствовала этого? Не заметила. Не услышала ни звука. Он не сопротивлялся? Он был застигнут врасплох?..
В этом есть что-то мистическое.
Как и в истории самой бритвы с монограммой "P.R.C.". когда-то найденной мной в седьмом номере. Том самом, в котором впоследствии поселился Фрэнки. Совершив круг во времени, Фрэнки и бритва наконец-то встретились. Может быть, судьба Фрэнки была предопределена в тот самый момент, когда бритвенный прибор остался лежать на раковине в ванной? По прошествии полутора лет мне уже не вспомнить того, кто занимал номер семь.
Уж точно не гастарбайтер.