Оставшуюся часть пути мы с Домиником проводим в милых, ничего не значащих разговорах о прошлом Они нисколько не отличаются от нашего обычного трепа на вечерней террасе, под аккомпанемент не утихающих ни на минуту волн и песка, летящего со стороны океана. Я буду скучать – и по террасе, и по океану, и по песку. И по футболу в свете прожекторов, и по воздушным змеям, и по множеству вещей, входит ли в этот список Доминик?
Не уверена.
И все же я произношу еще раз:
– Мы можем улететь вместе.
– Я ведь уже сказал – это невозможно.
– Почему? Назови мне хотя бы еще одну причину, кроме тех, что были названы. Может быть, тогда я поверю тебе.
– Зачем тебе это нужно, Сашa?
– Что "это", Доминик?
– Чтобы я улетел вместе с тобой. Чтобы я был рядом. Все равно ты не сможешь дать мне того, чего я хочу. И, как тебе сейчас кажется, будешь постоянно думать об этом. И искать нейтральный способ для выражения благодарности. И вряд ли его найдешь.
– Но, Доминик…
– Подожди… В конечном итоге ты меня возненавидишь. Я бы – точно возненавидел. Запомни, Сашa: мне не нужна твоя благодарность. Любовь – да, но никак не благодарность. Ты ведь не сможешь меня полюбить, я прав?
Доминик не смотрит на меня, он сосредоточен на дороге. С той же интонацией в голосе он мог бы сказать: "В этом году океан намного грязнее, чем в прошлом, я прав?" или "Нужно перестелить пол в холле, я прав?". Доминик страшно далек от проблем экологии, а пол в отеле… После всего случившегося его будет перестилать кто-то другой.
– Я прав. Но я хочу остаться твоим другом, Сашa. Хотя бы другом, раз ничего другого не может быть. Чтобы ты вспоминала обо мне, улыбаясь… Чтобы ты просто вспоминала меня. Изредка, большего не нужно.
– Ты так говоришь… Как будто мы больше не увидимся.
– Увидимся, конечно, увидимся. Все рано или поздно образуется, ты снова вернешься в Эс-Суэйру, я снова начну расписывать доски, и мы…
– Доски! До сих пор не понимаю, почему ты поступил с ними так отвратительно, Доминик. Это было настоящим варварством.
– Еще большим варварством было отдать их тому хлыщу. Нет, совсем не потому, что он нравился тебе…
– Тогда почему?
– Я и сам толком не знаю. Понять это означало бы понять что-то важное. Такое же важное, как ты, Сашa…
ПАРИЖ
***
…– Багажа у мадам нет?
– Только сумка.
Таксист, который подобрал меня в Орли, – араб, возможно марокканец, и здесь не холоднее, чем в Эс-Суэйре; в такси гремит арабская музыка, заунывное тиу-тиу-тиу-а-а-а-хаби-би-и-и-и!.. в сопровождении ударных. Если закрыть глаза – ощущение такое, что я вовсе никуда не уезжала. То, что портит впечатление: спертый запах конца лета в предместье большого города – разогретый асфальт, сизая дымка и гарь от автомобильных выхлопов, она проникает в салон, несмотря на то что стекла подняты. То, что вдохновляет: огромное количество развязок и указателей, отличная дорога и – зелень. Не такая яркая, не такая сочная, какой бывает зелень марокканского риада, слегка приглушенная, но ее достаточно для того, чтобы поверить – я в Европе.
– Куда едем?
– Пятнадцатый округ. Ру Конвенсьон. Отель "Ажиэль".
– Мадам впервые в Париже?
Если я скажу "да", хитрый араб повезет меня кружной дорогой, чтобы стрясти денег по максимуму, без зазрения совести подкрутит счетчик и – в самом финале – оставит бедную туристку без штанов. Три года жизни в Марокко приучили меня не доверять арабским таксистам, не думаю, что их парижские собратья кардинально от них отличаются.
– Я знаю город.
Никто не придумал бы лучшего ответа: ни "да", ни "нет", он не выглядит угрозой, но выглядит предупреждением: "я знаю город, и ты меня не обманешь". Самое печальное, что я не знаю города и вовсе не горю желанием его узнать. Я спокойно могла бы обойтись без него, счастливо прожить жизнь вдали от открыточных видов Champs-Elysees и Esplanade deslnvalides, вдали от дурацкой Эйфелевой башни (ее уменьшенная копия в виде брелка для ключей нисколько меня не впечатлила). Я никогда не мечтала о Париже и не считаю, что фраза "увидеть Париж и умереть" имеет право на существование.
Я не мечтала о Париже. Во всяком случае, эти мечты не так сильны и не так чувственны, как мечты Доминика о Марракеше, Касабланке, Рабате. Приехать сюда с человеком, в которого влюблена, – что может быть пошлее, что может быть банальнее? Приехать сюда к человеку, в которого влюблена, – что может быть самонадеяннее?..
Этот город не принесет мне ничего хорошего. Тотальное одиночество – вот и все, что я чувствую сейчас. Так одинока я не была никогда. Ни в России, ни позже – в Марокко. Отсюда, с другого континента, пряничное королевство кажется мне раем на земле, отсутствие дождей его не портит (трудно представить, что в раю идет дождь), жара и дурные запахи не в состоянии повредить его имиджу.
Я совершенно не представляю себе жизнь в сувенирном Париже. Я не готова к ней – ни в качестве Сашa Вяземски, ни (что гораздо серьезнее) в качестве Мерседес Гарсия Торрес. И у меня нет ничего, что могло бы скрасить пребывание в нем – ни фотографий любимых людей, ни милых сердцу вещиц, копившихся годами; ни шара, внутри которого идет искусственный снег, – проклятый шар я имела возможность лицезреть неоднократно. Он – обязательная деталь каждого второго фильма студии "XX Century Fox" и каждого третьего – студии "United Artists", он призван олицетворять одиночество героя (мой случай), богатый внутренний мир героя (не мой случай) и его способность противостоять невзгодам. Что еще могло бы мне помочь? Талант, расцветший на пустом месте. Но я не умею делать наброски углем и зарисовки черной тушью, вариант litteraires набросков и зарисовок тоже отпадает. В самый последний момент моя "portative" была отдана Сальме. Тащить с собой в Париж еще и пишущую машинку – сущее безумие.
Мне остро не хватает Доминика – с чего бы это?
За неимением Доминика я могла бы довольствоваться Наби и Фатимой, и даже Джумой, братом Фатимы, и даже помешанной на Касабланке Сальмой – с чего бы это?
Я была бы счастлива, окажись рядом со мной Ясин, и даже рыба Ясина – даже рыба! – с чего бы это?..
– У мадам прекрасный загар, – говорит таксист. – Откуда приехала мадам?
– Из Африки.
Звучит как название книги, я видела эту книгу много лет назад, на книжном развале, у метро, где в мартовской жиже валялось оброненное:
"Оставь меня в покое, идиотка!"
"Из Африки". Карен Бликсен. Так звали автора, я запомнила – как запомнила все, что сопутствовало тому вечеру. Возможно, я купила бы книгу, если бы название было чуть более определенным: что означает "Из Африки"?
Привет "из Африки", саванна потрясла меня до глубины души?
Помогите мне вырваться "из Африки"?
"Из Африки" все выглядит совсем по-другому?
"Из Африки" ты вернешься обновленным?
Я никогда не узнаю, чем была эта книга – экзистенциальным путеводителем, дамским романом или пацифистским стенанием об умирающих от голода племенах. Но наверняка в нем был запечатленный на бумаге опыт одной европейки, который она хотела бы передать другой европейке. Чтобы та, другая, беспечно его отвергла. Опыт для того и существует, чтобы быть отвергнутым при первом удобном случае. Ни на что другое он не годится.
– …Из Африки? О-о… Я и сам выходец из Алжира! Мои родители перебрались во Францию в шестидесятых.
– А я довольно долго прожила в Марокко.
– А я не был в Алжире никогда.
– Я могу закурить? Если это не запрещено…
– Конечно, мадам.
Сигареты – сначала одна в два часа, затем две в час, я и не заметила, как втянулась. Перелет из Марракеша в Париж, совсем недолгий по времени, был сущей пыткой – курить на борту запрещается. Все, что угодно – еда, питье, спасательные жилеты, кислородные маски, – но только не сигареты. Сколько еще человек в самолете страдали от невозможности сделать несколько затяжек – три, пять, двадцать?.. К их числу вряд ли относится шумное марокканское семейство, оно окружило меня со всех сторон, вытеснило на периферию, к иллюминатору. Спасаясь от него, я прикрылась журналом; строчки плывут перед глазами, между ними легко просматривается все произошедшее со мной, вплоть до паспортного контроля в марракешском аэропорту: он прошел на удивление гладко, нужного человека я узнала сразу, а он, листая паспорт, даже не взглянул на меня:
Bon voyage, мадам!..
Теперь я в курсе, что будет выбито на могиле безвременно ушедшей беглянки Сашa Вяземски – "bon voyage!", кроссворд в конце журнала – вот что я интуитивно искала все это время. Один лишь его вид приводит меня в трепет: похожий я оставила на стене в камере предварительного заключения в Эс-Суэйре. Белые клетки самолетного кроссворда не заполнены, о счастье!.. С ноющим сердцем я принимаюсь исправлять положение – Фрэнки в обнимку с бритвой; Жюль и Джим, на пару образующие мальтийский крест; негативы и спички, на пару образующие крест из Клиши, темнота в старом форте, открыточный вор, Алекс, заказавший бизнес-ланч в "Ла Скала", прежде чем трахнуть меня.
Я не пропустила ничего.
Несомненное преимущество моего кроссворда – мне не нужно сверяться с описанием слов. Точность, с которой я перенесла все с тюремной стены на бумагу, удивительна. Но остается еще масса незаполненных клеток. Это угнетает меня, и, поразмыслив, я вношу новое имя: Мерседес.
Она вполне достойна того, чтобы быть увековеченной.
МЕРСЕДЕС.
Мерседес – ценное приобретение.
"Мерседес" легко встраивается в Алекса и Фрэнки. В негативы и спички, в форт и темноту; испачканная кровью бритва – ей по руке, испачканное кровью платье – ей к лицу, она может приклеиться к дядюшке Исе, Шамсуддину и даже – к Джиму. Только с Жюлем вышел полный облом, только с Жюлем у Мерседес нет ни одной точки соприкосновения.
Так тебе и надо, Жюль!..
Здесь, на высоте десять тысяч метров, все видится совсем под другим углом. Здесь, на высоте десять тысяч метров, процесс вживания (вживления) в Мерседес Гарсия Торрес проходит достаточно безболезненно. За время, проведенное в камере, я так и не решилась внести в кроссворд себя – теперь мне это удалось.
Наконец-то.
Если картина и не стала более ясной – то уж более полной она стала наверняка.
После окончания полета я беру журнал с собой – я просто не в силах с ним расстаться. Мысль о журнале примиряет меня с отсутствием художественных и литературных навыков. Возможно, он станет моим единственным спутником в Париже, он ляжет на стол в любом кафе (все знают, что в Париже полно кафе, бистро и ресторанчиков на открытом воздухе) и не будет распускать перья, уверяя, что он – amant chic. Единственное неудобство – с журналом не поговоришь.
Но и платить за его кофе не придется.
– …Это здесь, мадам?
– Похоже.
Таксист-алжирец оказался честным человеком. Сумма, которую я заплатила за дорогу от аэропорта до отеля, вполне щадящая. Хотя за те же деньги в Марокко я вполне могла бы достичь Сахары и провести там неделю, кочуя по бедуинским стоянкам. И в связи с Сахарой меня так и тянет поторговаться:
– Не многовато ли? – спрашиваю я таксиста. – Это дорого.
– Это Европа, мадам.
"ЭТО ЕВРОПА" – убийственный аргумент. Это Европа, а следовательно, будь готов выкладывать денежки за малейшую фигню, за каждый твой чих с тебя сдерут втридорога. "Это Европа" – лениво-безапелляционные интонации таксиста мне хорошо знакомы; то же самое на протяжении трех лет произносила я сама, добавляя лишь частичку "не":
это не Европа.
– Хорошо. Держите деньги.
– Приятного отдыха в Париже, мадам!
Приятный отдых, ну да. Интересно только, как долго он продлится.
Отсутствие навыка жизни в крупном городе. Я уже позабыла, что это значит – жить в крупном городе, хотя из окна такси Париж вовсе не выглядел мегаполисом. Я уже позабыла, что существуют дома с большими окнами, непомерно большими окнами, чудовищно большими окнами – тут и до океанария недалеко, и до дельфинария, из которого живенько ретировался покойный Фрэнки. После бело-синей Эс-Суэйры и терракотового Марракеша разноцветные фасады парижских домов (с засильем элементов декора) утомляют и режут глаз. Но подозреваю, что и к фасадам, и к окнам можно привыкнуть.
Гораздо быстрее, чем к имени Мерседес Гарсия Торрес.
Я стою против отеля "Ажиэль" (в этом меня уверяют вывески справа и слева от входа). Прямо над входом – помпезный фриз в стиле то ли барокко, то ли рококо; беленый нижний этаж сменяют кирпичные верхние. Балкончики и балконы, перекликающиеся с фризом кокетливые барельефы на фасаде, все, чего я хочу – снова оказаться в "Sous Le Ciel de Paris".
Возьми себя в руки, Сашa. Возьми себя в руки, Мерседес. "SousLe Ciel de Paris" – таким, каким ты любила его, таким, каким помнила, – больше не будет никогда. Чертов Доминик, чертов Алекс, чертов Фрэнки – единственное занятие мужчин, за исключением войны и футбола, – ломать жизнь беззащитным женщинам.
В этом они, как правило, преуспевают.
В воздухе остро пахнет зеленью и неведомыми мне цветами, таких запахов в Эс-Суэйре просто не существует – это можно считать плюсом. И лишним поводом, чтобы наконец войти под сень "Ажиэля", симпатичного местечка, как отрекомендовал его Доминик.
"ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
С ДОМАШНИМИ ЛЮБИМЦАМИ
БЕЗ ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ ОПЛАТЫ!"
Начало вдохновляет. Равно как и девушка-портье, с кем-то разговаривающая по телефону. Поначалу язык, на котором ведет беседу девушка, кажется мне не то чтобы незнакомым, но – неуместным. Фу ты черт, это же русский!..
Приехали.
Податливая Сашa" Вяземски (или лучше вернуться к Саше Вяземской?) обрадовалась бы этому факту несказанно и тотчас бы вступила с девушкой в переговоры. На русском. Возможно, мы бы даже подружились, и она смогла бы выкроить пару часов, чтобы показать мне город. Или – окрестности отеля, или ближайшую станцию метро. Или… да мало ли на что можно бросить глаз в Париже! Беда в том, что Мерседес Гарсия Торрес не знает русского, и приятельницами с девушкой-портье нам не быть.
По определению.
Она уже заметила меня, и прикрывает рукой трубку. А потом и вовсе прерывает разговор.
– Добрый день, мадам!
– Добрый. Для меня забронирован номер.
– Ваше имя?
Еще не поздно отказаться от коротко стриженной брюнетки в солнцезащитных очках. Еще не поздно произнести собственное, перепачканное кровью Франсуа Пеллетье, имя. От того, что я скажу, будет зависеть весь мой сегодняшний день, и завтрашний, и все последующие дни. Если я произнесу "Сашa Вяземски", девушка сразу же внесет эту информацию в компьютер, к какой сети подключен гостиничный компьютер – неизвестно. Но уж наверняка не к той, которую ежедневно вытягивает Ясин. Разве что размер ячеек сети совпадает – он мельче мелкого. Из них не вырвешься. Следователь-араб просит своего французского приятеля-полицейского пошерстить отели на предмет нахождения в них вышеозначенной Сашa – и все, дело сделано. Я поймаюсь на крючок рано или поздно.
– …Ваше имя, мадам?
– О, простите. Мерседес Гарсия Торрес.
– Одну минутку. – Девушка углубляется в монитор. – Да. Есть. Номер двадцать семь.
– Двадцать семь? Почему двадцать семь? – Я безмерно удивлена.
– Что-то не так? Человек, который делал заказ, настаивал именно на этом номере.
Слезы выступают на глазах совершенно непроизвольно, совершенно не к месту, милый, милый Доминик, он решил сделать мне скромный подарок под занавес, преподнести бездарной актрисульке букетик незабудок: жест с номером больше, чем на незабудки, не тянет.
– А номер двадцать пять свободен?
– К сожалению, мадам.
К сожалению – нет. Что ж, три года я прожила в двадцать седьмом – поживу еще.
– Двадцать пять – мое счастливое число.
– Увы, – девушка искренне огорчена. – Но я могу предложить вам пятнадцатый. Или тридцать пятый.
– Они с видом на океан?
– Простите, мадам? – переспрашивает девушка. – Я не поняла.
– Это шутка.
– А-а… ха-ха-ха! – Смех дается ей с большим трудом; усилие, с каким она выдавливает его изо рта, обычно прилагают для извлечения из тюбика остатков зубной пасты.
– …не очень удачная шутка.
– Да нет. Хорошая. Так что мы решаем с номером?
– Оставьте все как есть. Пусть будет двадцать седьмой. – Букет незабудок все-таки всучен мне, хоть и со второй попытки.
– Пожалуйста, заполните карточку.
Вот и первое испытание. Если я пройду его успешно, то Мерседес Гарсия Торрес приблизится ко мне еще на один шаг, встанет на цыпочки и прижмется щекой к моему плечу – вдвоем не так грустно, не так ли?..
Мерседес – испанка. Espagnole.
Мерседес – танцовщица. Danseuse.
Постоянного места работы у Мерседес нет, она – вольная птица, libre artiste – это все, что я нафантазировала себе о Мерседес.
Есть еще и паспортные данные. Испанка Мерседес – обладательница немецкого паспорта! До сих пор я не придавала этому значения.
Если верить паспорту, Мерседес проживает в Нюрнберге.
Рост Мерседес – 170 сантиметров (что почти соответствует моему собственному росту, становиться на цыпочки Мерседес не придется).
Цвет глаз Мерседес – braun (что совсем не соответствует цвету моих глаз, но, поскольку он неопределенен, то вполне может сойти и за braun).
Хорошо, что такие мелочи, как рост и цвет глаз, указывать в карточке не требуется.
Мерседес – великая путешественница, великая завоевательница, великая гастролерша, человек-ракета, человек-снаряд. В ее паспорте множество отметок о пересечении самых разнообразных экзотических границ, североафриканских и южноамериканских, Мерседес бывала на островах, которые, по моим подсчетам, ушли под воду лет двести назад, паспорт Мерседес действителен Fur alle Lander/ For all countries/ Pour tous pays.
– Это все? – спрашиваю я у девушки, протягивая ей листок, – как будто сама не заполняла похожие карточки сотни раз.
– Да. Возьмите ключ.
– Спасибо.
– Вам нужно подняться на второй этаж, первый коридор направо. Вам уже звонили, мадам Торрес. Полчаса назад.
– Звонили?
– Да. Международный звонок.
– Что-то просили передать?
– Какой-то мужчина интересовался, добрались ли вы до отеля. Он не представился, но сказал, что будет перезванивать..
– Если он перезвонит – переведите звонок на мой номер.
– Хорошо.