- Кофием угостишь? - спросил Кривицкий.
- А по пять капель?..
- Пардон - я на службе. Через два часа мне нужно к начальству на ковер. Так что сам понимаешь.
- Понимаю…
Никита быстро сварил кофе, при этом усиленно изображая радость от нежданного визита старого товарища, хотя на душе у него скребли котики. А Кривицкий пил кофе да все кидал на Никиту многозначительные взгляды, - мол, все мне о тебе известно, дружочек, так что, когда начну задавать вопросы, колись сразу. Но Никита продолжал прикидываться радушным хозяином, наивно хлопая ресницами, и даже не думал спрашивать Кривицкого, какого лешего он приперся с утра пораньше.
И Кривицкий не выдержал, поняв, что ему не пронять Никиту своими ментовскими штучками.
- Ты знал некую Любовь Терехину? - спросил Алекс и буквально прожег Никиту взглядом насквозь.
"Почему знал?! - Мысль прозвучала в голове как набат. - Неужели и ее?.. Мать твою! Ну это уж чересчур!"
- А почему ты спрашиваешь? - Никита старался выглядеть безмятежным, хотя это давалось ему с трудом.
- Да или нет?!
- Гражданин начальник, а вы, случаем, не перепутали свой кабинет с моей квартирой? - сердито спросил Никита. - Алекс, ты что, с дуба упал?! Какая Терехина, о чем ты?
И тут же подумал: "Блин горелый! Похоже, я влип. Ведь в деле о смерти Колоскова есть показания Терехиной. И не заметить их я просто не мог. Что ж, придется прикинуться беспамятным валенком. Забыл - и все тут. Человеческая память - не мусорная свалка. Она избирательна".
- А все о том же… - Кривицкий вдруг резко успокоился и полез в свою папку, которая лежала на подоконнике.
Он достал оттуда с десяток фотографий - вернее, фотороботов - и разложил их на столе перед Никитой.
- Никого здесь не узнаешь? - спросил Кривицкий не без ехидства.
- А кого я должен узнать?
- Ты присмотрись, присмотрись…
Никита принялся рассматривать фотографии и сразу же узнал того парня, которого Любка выгнала на улицу без штанов и обозвала козлом. Черты лица были переданы с поразительной точностью, и Никита подумал: "Интересно, кто составлял фоторобот? Зуб даю, что здесь без Шапокляк не обошлось, - вспомнил он шуструю старушенцию. - Похоже, она тот еще кадр, сталинский, когда настучать на ближнего было занятием почетным, государственной важности. Да уж, у нее точно глаз - алмаз. Значит, и моя фотка где-то здесь…"
Она оказалась шестой по счету. И, пожалуй, самой плохой по качеству. Наверное, потому, что Никита не примелькался бабулям, так как был в гостях у Любки всего один раз. "Как мог Кривицкий опознать меня в этой кривой роже?" - с удивлением подумал Никита. Он небрежно отбросил свой снимок в сторону, как и остальные до этого, и потянул к себе седьмой. Кривицкий даже нижнюю губу прикусил от досады - на лице Никиты не дрогнул ни единый мускул.
- Ну и что? - спросил Никита, добравшись до десятого снимка. - Зачем ты притащил мне эту порнографию?
- Слушай, кончай темнить! - разозлился Кривицкий. - Ты был у Терехиной… - Он назвал дату и время. - А чтобы совсем уж отбить у тебя охоту врать и притворяться, объясни, как в ее квартире оказался номер твоего телефона?
С этими словами Кривицкий опять полез в свою объемистую кожаную папку и достал оттуда бумажную салфетку с крупно написанными цифрами. Никита не стал долго гадать, что это за салфетка, - на ней Любка записала номер его мобильного.
- Что с ней? - спросил Никита.
- Задушена, - коротко ответил Алекс. - Так ты знаком с Терехиной?
- Заткнись! - Никита достал бутылку коньяка, налил себе полстакана и выпил одним духом. - Она была хорошей дивчиной, хотя и не без некоторых недостатков… Земля ей пухом.
- Значит, знаком, - с удовлетворением констатировал Кривицкий.
- И что с того?
- А то, что ты проходишь по делу как свидетель.
- Свидетель чего?
- Сам догадайся. Кстати, ты пока первый опознанный из этой фотогалереи.
- Я должен этим гордиться?
- Просто у меня стало меньше работы. А теперь скажи, что ты у этой Терехиной забыл?
- Тебе разве не сказали, что она была женщиной свободных нравов? А я, между прочим, холостяк.
- Опять врешь! Судя по показаниям жильцов дома, твой визит надолго не затянулся. Что вряд ли могло иметь место в случае амурных игр.
- А я шустрый, как кролик.
- Ты хочешь, чтобы мы поссорились?! - Лицо Кривицкого пошло красными пятнами.
"Злится… - думал Никита, лихорадочно соображая, что ответить Алексу. - И он по-своему прав. Но если я расскажу ему хотя бы часть правды, а тем более предъявлю видеоматериалы Хайтахуна, то тогда Шервинский сживет меня со свету. Не говоря уже о Принцессе. Да и Алекс будет не шибко рад попасть в эту яму со змеями".
- Ни в коем случае, - ответил Никита. - Ладно, сдаюсь. Приходил я к ней совсем по другой причине, нежели эти гаврики. - Он кивком указал на фотоизображения. - Тебе известно, что Терехина была любовницей Колоскова?
На некоторое время Кривицкого перемкнуло. В его глазах вдруг появилось тоскливо-тревожное выражение, которое бывает у человека, когда он понимает, что попал в безвыходное положение.
- Нет, я этого не знал, - наконец выдавил из себя Кривицкий.
- Как видишь, я очень ценный свидетель, - съязвил Никита. - Но и это не все.
- Не все… А что еще? - Вопрос прозвучал совсем уж безнадежно.
По лицу Кривицкого было видно, что ему хочется немедленно вскочить и броситься вон из квартиры, чтобы не слышать ответа Никиты.
- Терехина наняла частного детектива, дабы он проследил за Полиной и ее любовником, - безжалостно отчеканил Никита. - И материалы наружного наблюдения попали по назначению - к Олегу.
- М-м-м… - промычал Кривицкий и скривился, будто ему вдруг стало очень больно. - Чтоб я сдох… Но этого в деле нет!
- Еще бы. Терехина не была дурой. Зачем ей светиться? Она всего лишь отомстила чужими руками неверному любовнику, который к тому же лишил ее средств к существованию - выгнал с работы.
- И кто этот частный детектив?
Никита наморщил лоб, словно припоминая, а затем не очень уверенно ответил:
- Какой-то китаец… фамилия у него странная. Хей… Нет, по-моему, Хайхун. Впрочем, хрен его знает! Я фамилии и телефонные номера плохо запоминаю.
- Может, Хайтахун?
- Точно! - делано обрадовался Никита. - Хайтахун! Неплохо бы и его поспрашивать, может, расскажет что-нибудь интересное.
- Поздно спрашивать, - сумрачно ответил Алекс.
- Почему?
- Его убили. Заточкой.
- Кто?!
- Знать бы… Никаких следов.
Никита остро взглянул на Кривицкого и спросил:
- Ну что, ты и дальше будешь утверждать, что Олег покончил жизнь самоубийством?
- Да, буду!
- Вот что мне нравится у ментов, так это их дубовая башка. Ты бьешь по ней, а она даже не гудит. Непрошибаемые личности. Открывай дело, гражданин начальник. Разве непонятно теперь, что все ниточки тянутся к убийству Колоскова. Да, убийству! И кто-то теперь тщательно подчищает следы преступления.
- Нет!
- Это крик души или твердое убеждение?
- Крик души… - тихо ответил Кривицкий, налил себе стопку коньяка и выпил.
- Тебе же к начальству, - заметил Никита.
- А оно и само не просыхает начиная с утра. Переаттестация закончилась, руководящее кресло слегка зашаталось, но все-таки устояло, так что не грех немного расслабиться.
- Ну, тады ой…
Они дружно закурили и какое-то время пытливо присматривались друг к другу - будто виделись в первый раз. "Поверил в мою версию этот змей подколодный или нет? - думал Никита, старательно укрываясь от глаз Кривицкого за облаками табачного дыма. - Алекс далеко не дурак… Он профессионал, а значит, мои слова, не подкрепленные фактами, для него пустой звук. Дружба дружбой, а табачок врозь. Влезть бы ему в мозги… Но полностью довериться Алексу я не могу. Вдруг он "прикормлен" Шервинским? Такого не может быть? Еще как может! Мент тоже человек, и ему хочется жить по-человечески. Да мизерное жалованье не позволяет. Налицо кризис жанра, внутренняя борьба добра со злом, и кто в ней победит, догадаться несложно".
- И что ты решил? - наконец спросил Никита, отправив окурок в пепельницу.
- Ты о чем? - Кривицкий был сама невинность.
- Не прикидывайся простачком!
- Да понял я, понял твой вопрос… на засыпку. Отвечаю честно, как на духу - нет! Дело Колоскова закрыто. Закрыто! Не мной, учти этот момент. С какой стати я полезу в чужой огород? Хочешь возбудить дело по новой - топай к следаку и выкладывай ему свои аргументы. А меня оставь в покое. У меня проблем по горло. Вот еще добавилось два трупа - китаец-детектив и Терехина. И похоже, опять "висяки". Я уже обвешан ими, как новогодняя елка!
- А во лбу звезда горит…
- Не понял…
- Это я классику вспомнил, Александра Сергеевича. Школьная программа. Тебе, товарищ елка, не хватает лишь звезды на макушке. Для полного комплекта. Короче говоря, ты сейчас действуешь по принципу "я не я, и хата не моя". Нехорошо, гражданин начальник. Где же твой патриотизм, сознательность? Наконец, чувство долга?
- При чем тут долг?
- А при том, Алекс! Пока ты тут елку из себя изображаешь, такие же парни, как ты, гибнут в горах Кавказа. И никто из них (заметь - никто!) не считает зазорным взять на себя ответственность за товарища по оружию или прикрыть ему спину, иногда даже ценой своей жизни. А ты тут мне баланду травишь про огород, в который тебе, видите ли, не хочется лезть. Все, выметайся отседа! Иди писать отчеты о новых "висяках". А у меня дел полно.
- Нико, ты что, сбрендил?! Ты что несешь?
- Ах да, таким ты меня еще не видел. Скажи спасибо, что не дал тебе по сопатке. А следовало бы. Совсем вы тут, на гражданке, зажрались. Иди, иди, чего сидишь! Прием закончен. Если будут нужны мои свидетельские показания, вызывай повесткой. Только я расскажу все, как было. И даже больше. И попробуй не занести мои показания в протокол. Вот так-то, гражданин начальник.
- Ну и паразит ты, Нико… - Кривицкий обреченно покачал головой. - Зачем вернулся домой? Служил бы дальше. Глядишь, до полковника дослужился бы, а то и до генерала. Ан нет, здрасте, я ваша тетя, прибыла из Крыжополя погостить годик-другой.
- Не изображай тут плач славянки. Кривицкий, ты крупно влип, но пока еще этого не понимаешь. Это я говорю тебе со всей откровенностью. Поэтому думай быстрее и принимай нужные решения. Иначе загремишь под фанфары.
- Да понял я, понял!
- Ну и?..
- В общем, так: старое дело ворошить я не буду, не стану заводить и новое. Погоди, не перебивай! Но теперь убийства Хайтахуна и Терехиной благодаря твоим показаниям (повестку тебе я выпишу прямо сейчас) будут объединены в одно производство, вести дело буду сам, с привязкой к смерти Колоскова. То есть буду плясать от печки, образно выражаясь. Займусь этим расследованием самым серьезным образом, даю слово. Веришь?
- Придется поверить.
- И последнее: а все ли ты рассказал мне, друг ситцевый?
"Все-таки учуял, что у меня еще есть кое-что! Вот ментовская морда! - не без восхищения подумал Никита. - Но рано, пока рано выкладывать все карты на стол… Покрутись, Алекс, сам, без моей подмоги, может, что и накопаешь. Ведь ты профессионал, в отличие от меня, дилетанта".
- Все, - ответил Никита, стараясь придать своему лицу выражение максимальной честности. - Как на духу.
- Поди, врешь?
Видно было, что Кривицкого не впечатлил этюд, разыгранный Никитой.
- Нет, не вру. Скажем так (если честно), стесняюсь. Просто я пока не готов обосновать свою версию, которая, возможно, совсем глупая. Нужны факты. Буду искать. Поэтому ты иди своим путем, а я - своим. Так будет более эффективно. Тем более что ты профессионал, а я дилетант, и мои умозаключения запросто могут оказаться бреднями.
- Что ж, в твоих словах есть рациональное зерно, - нехотя согласился Кривицкий. - Ну ладно, я потопал. Вот повестка, жду тебя после обеда, к пяти часам.
- Буду как штык. Слушай, оставь мне эти фотки. Может, пригодятся.
- Бери. Только не говори никому, где взял, ежели что.
- Понял. Заметано.
- Бывай…
Кривицкий ушел. Никита убрал со стола и начал одеваться. Мысль, которая вертелась в его голове еще с вечера, вдруг приобрела четкие очертания - а ведь он упустил очень важный момент: до сих пор не побеседовал с первой женой Колоскова! Если кто и питал к Олегу самые нехорошие чувства, так это могла быть только Лизхен.
Она появилась в детдоме достаточно поздно, когда Олег учился уже в девятом классе. И сразу же стала "гвоздем программы". Лизхен была белокурой, с огромными голубыми глазищами, изящной и тоненькой, как тростинка. Может, потому, что долгое время занималась балетом, пока судьба не отобрала у нее родителей - они погибли во время землетрясения под обломками дома. Лизхен как раз на тот момент гостила у своей подружки, и чаша сия ее миновала.
На самом деле ее звали Елизавета, но детдомовские быстро узнали, что она не просто Елизавета, а еще и Францевна - у ее отца были немецкие корни. Так с той поры и пошло - Лизхен да Лизхен… Она не обижалась, что ее имя переиначили на немецкий манер; возможно, Елизавету так звали и родные. Но впечатление на детдомовских пацанов Лизхен произвела неизгладимое. Хорошо воспитанная, вежливая, она казалась истинной принцессой, что очень задевало Полину, которая верховодила всеми детдомовскими девчонками и была больше похожа на атаманшу разбойников, нежели на особу королевских кровей, если судить по ее прозвищу.
Олег запал на Лизхен сразу. И вскоре дал всем понять, что тот, кто этого не понимает, будет иметь большие неприятности. К тому времени в детдоме было два вожака - Нико и Олег, перед которыми тушевались все старшеклассники, поэтому пацаны вздыхали по Лизхен только издалека.
Поначалу она не приняла его ухаживаний, будто знала, чем все закончится. Никите даже казалось, что Лизхен более благосклонна к нему, нежели к Олегу. Но у него тогда была Полина, его идол и фетиш, поэтому томные взгляды Лизхен он попросту игнорировал, хотя был с ней любезен, приветлив и даже галантен.
В конце концов Олег все-таки добился своего - уж очень он был настырным. Лизхен забеременела и выпускные экзамены сдавала с хорошо заметным животиком. А после они поженились - когда Лизхен уже родила. Никита был у них на свадьбе, и ему со стороны показалось, что Олег и Елизавета души друг в друге не чают. Потом Олег поступил в институт, а Лизхен нашла неплохую работу - ведь семью кому-то нужно было кормить; ей предложили место руководителя детской балетной студии в заводском Дворце культуры.
Но семейное счастье Колосковых было недолгим. Правда, он поступил в какой-то мере благородно - оставил Лизхен квартиру и ушел из дома с одним чемоданом, в котором находились его вещи, а затем, насколько Никите было известно, платил ей хорошие алименты. Так что, по идее, она не должна была нуждаться. Замуж Лизхен так и не вышла. Говорили, будто она ударилась в религию - примкнула к сектантам. Что касается ее сына, то Никита о его судьбе ничего не знал, да, собственно говоря, и не интересовался. Ему хотелось выбросить из головы все, что касалось Колоскова и Полины.
Увы, человек предполагает, а Бог или кто-то иной располагает…
Елизавета жила в трехкомнатной квартире родителей Колоскова в Старом центре. Так называлась часть города, где при советской власти была сосредоточена вся политическая и общественная жизнь города - обком и горком компартии, различные общественные учреждения, отделение Госбанка, центральный универмаг, два ресторана, несколько кафе, большой кинотеатр, областная библиотека и дома, где жили в основном "слуги народа" - партайгеноссе разных рангов, профсоюзные деятели, сотрудники КГБ, МВД, а также "жуки" от торговли, получившие квартиры благодаря взяткам или махинациям с обменом.
После перестройки начался строительный бум, и спустя четверть века центр города (почти сплошь небоскребы, сверкающие никелем, тонированными стеклами и дорогими отделочными материалами) сместился к берегу речки, а прежний оказался на периферии, оставаясь в своем мрачном коммунистическом величии - с мраморными колоннами, вычурными портиками, лепниной на фасадах и изрядно пожелтевшей от времени облицовочной плиткой. Когда-то Старый центр блистал, а теперь стал каким-то серым, неухоженным; казалось, что он умер вместе с прежней властью, но до сих пор лежит не погребенный.
Немного поколебавшись, Никита не очень уверенно нажал на кнопку звонка. Дверь была новой, похоже недешевой. Значит, Олег не оставлял в своих заботах свою первую семью - Никита сомневался, что такая дорогая дверь Лизхен по карману.
Спустя какое-то время за дверью послышались шаркающие шаги, и начались "смотрины" - Никиту принялись разглядывать через глазок. Он приятно заулыбался и сделал приветственный жест рукой. По другую сторону двери кто-то тихо охнул (не от испуга ли?), а затем тихий женский голос спросил:
- Вы к кому?
- К вам, Елизавета Францевна, к вам. - Никита почему-то был уверен, что это Лизхен.
- Зачем?
- Лиза, ты не узнаешь меня?
- А что это меняет?
Никита оторопел. Что за фигня?! Или у Лизхен крыша поехала благодаря секте? Святоши хреновы…
- Лиза, это Никита Измайлов. Мне нужно с тобой поговорить.
За дверью воцарилось молчание. Казалось, Лизхен уснула или впала в летаргический транс, потому что не было слышно ни единого шороха, даже дыхания. Никита нетерпеливо топтался перед входом в квартиру, постепенно наливаясь злостью.
Наконец Елизавета заговорила:
- Георг велел никого чужого в квартиру не впускать…
Георг! Кто это? А, вспомнил - сын Олега, Георг Корх. Поди, идею взять себе фамилию матери он вынашивал с детства. Обида на отца, что тот бросил семью, что мало уделял ему времени, и все такое прочее… И потом, уж очень фамилия Корх звучит по-иностранному (хотя на самом деле она исконно русская). А это сейчас очень модно.
В свое время Никита даже в справочниках порылся, чтобы понять происхождение фамилии Корх. Все ребята в один голос говорили, что она немецкая, и только Никита (чисто из упрямства) утверждал обратное. В конце концов он вышел победителем из этого спора, докопавшись, что фамилия Лизхен ведет свое начало от прозвища Корх, означавшего во владимирских, смоленских и курских говорах "кулак".
Скорее всего, Корхом называли того, кто хорошо дрался на кулаках. Была в свое время такая мужская забава - кулачный бой "стенка на стенку". И тем не менее отец Лизхен был на одну треть немцем. Как такое случилось, можно только гадать. В многонациональной России и не такие вещи бывают…
- Лиза, какой же я чужой? - Никита постарался придать своему голосу бархатистую мягкость. - Или ты забыла меня? Вспомни детдом. И тот первый букет, который я подарил тебе, за что потом пришлось двое суток просидеть в изоляторе.
С букетом и впрямь получилась накладка. Поначалу Лизхен приняли в штыки, особенно девочки, которые увидели в ней опасную конкурентку. А пацаны, намеревавшиеся завести с ней дружеские отношения, опасались гнева девчат. Даже Олег, хотя и положил глаз на Лизхен, поначалу не решался пойти против общего мнения. Все девочки считали Елизавету воображалой и обзывали паненкой - возможно, из-за ее белой кожи, совершенно не поддающейся загару.