Глава вторая
"Этот негостеприимный город"
В Михайлов (осенний) триместр 1873 года Шерлок Холмс поступил в кембриджский колледж Сидни Суссекс, чтобы изучать естественные науки. Произошло это вопреки желанию отца. Уильям Скотт Холмс хотел, чтобы его второй сын следом за ним и старшим братом Майкрофтом избрал Оксфорд. Еще он хотел, чтобы младший отпрыск изучал юриспруденцию.
Шерлок, убежденный, что старший брат постоянно его затмевает, несомненно, решил: Оксфорд, где память об академических триумфах Майкрофта еще жива, не для него. Юриспруденцией он также заниматься не желал.
Отец после долгих споров уступил и согласился, что ему следует выбрать Кембридж и заняться наукой.
Неясно, каким образом интерес Шерлока к химии и смежным наукам мог развиться в глуши вересковых пустошей. Отец, уединявшийся со своими книгами по древней истории и географии Индии, вряд ли стал бы его поощрять. Насколько нам известно, никто из частных учителей Холмса, классицистов в первую и последнюю очередь, не смог бы преподать ему даже азы естественных наук. И все же каким-то образом юный Холмс наткнулся на дисциплину, которой было суждено стать увлечением всей его жизни.
Тройной экзамен по естественным наукам в Кембридже ввели только в 1851 году, и в 1870-х годах к нему готовилось относительно малое число студентов. "Занимался я вовсе не тем, чем мои сверстники", – признается Холмс в рассказе "Глория Скотт".
С первых же дней в Кембридже Холмс должен был испытать глубокое разочарование. Он с трудом убедил отца, что ни Оксфорд, ни юриспруденция ему не подходят. Он выбрал дисциплину, которую многие и многие все еще считали бедной родственницей в сравнении с историей и философией, математикой и правом. И когда он огляделся в Сидни Суссекс, то выяснилось, что ни колледж, ни курс наук ему не по вкусу.
Легко довольствующийся собственной компанией, Холмс не присоединился ни к одному студенческому обществу и, видимо, вел почти монашескую жизнь. "Я не был общителен, Уотсон, – признается он в "Глории Скотт", – я часами оставался один в своей комнате, размышляя надо всем, что замечал и слышал вокруг, – тогда как раз я и начал создавать свой метод. Потому-то я и не сходился в колледже с моими сверстниками".
При его любви к театру Холмс мог бы стать членом драматического любительского кружка, которыми изобиловал Кембридж 1870-х годов. Любительский драматический клуб (старейший из университетских драматических кружков в Англии) был основан в 1855 году, но нет никаких свидетельств, что Холмс стал членом его или какого-либо другого из тогдашних обществ почитателей драматического искусства.
Единственное общество, собрания которого он доподлинно посещал (протоколы заседаний сохранились в библиотеке Тринити-колледжа), не может не вызвать удивления. Холмс, архирационалист, человек, который позже посвятил себя сыску как "точной науке", был членом небольшого кружка, состоявшего в основном из студентов, которые сплотились вокруг харизматической фигуры Эдмунда Гарни, молодого профессора Тринити, чтобы заниматься тем, что они называли "исследованием психических феноменов".
Отношение Холмса к религии, загробной жизни и сверхъестественному отличалось двойственностью, вообще характерной для его мировосприятия. В "Знаке четырех" Уотсон отмечает восхищение своего друга "Мученичеством человека" Уинвуда Рида. ("Рекомендую вам почитать в мое отсутствие эту книгу – замечательное произведение".) Из чего следует, что Холмс, давно оставивший позади юношеский флирт со спиритизмом и расхожим благочестием, почти, а то и вовсе не находил утешения в религии.
Книга Рида, одна из тех викторианских сенсаций, что в свое время вызывали ожесточенные споры, а теперь почти забыты, вышла в 1872 году, за три года до безвременной смерти автора, постигшей его в возрасте тридцати шести лет. Эта всеобъемлющая и своеобразная интеллектуальная история человека от глубокой древности до нынешнего дня с впечатляющей силой доказывает, что все религии были порождением той или иной культуры, творением человека, а не Бога. Рид, личность не менее примечательная, чем его труд, много путешествовал по Африке и сопровождал английскую армию в качестве военного корреспондента во время войны с ашанти в 1873 году.
По всей вероятности, Холмс прочел "Мученичество человека" еще в Кембридже, вскоре после выхода книги в свет. (Уотсон оказался менее восприимчив к тому, что назвал "смелыми рассуждениями" Рида. Более консервативный, чем его друг, во всех вопросах, включая религию, он к тому же был очарован Мэри Морстен, своей будущей женой, и, по его собственному признанию, сидя возле окна с книгой в руках, главным образом "вспоминал нашу недавнюю посетительницу – ее улыбку, красивый грудной голос".)
И все-таки Холмс, подобно столь многим мыслящим викторианцам, продолжал разрываться между верой и сомнениями. "Что же это значит, Уотсон? – вопрошает он в рассказе "Картонная коробка". – Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо. Так каков же смысл? Вот он, вечный вопрос, на который человеческий разум до сих пор не может дать ответа".
Не мог он избавиться полностью и от веры в загробную жизнь, в которой восторжествует справедливость, чего, как он слишком ясно видел, в этом мире не бывает. "Воистину пути Провидения неисповедимы, – говорит он в рассказе "Квартирантка под вуалью". – Если и потом не будет какого-то воздаяния, наш мир – просто жестокая шутка".
И как энергично ни пытался он подавлять подобные слагаемые своей натуры, ему явно не удалось полностью избавиться от отголосков мистицизма и неортодоксальных верований, которые сбили его с толку в Кембридже.
Вскоре после знакомства с Уотсоном он уже делится с ним своими идеями о живущих в наших душах "смутных воспоминаниях о далеких веках, когда мир был совсем юным", и мало какие дела привлекали его внимание больше, чем содержавшие намек на потустороннее или сверхъестественное.
Однако воинственный скептицизм, с каким он взялся за Баскервильское дело и какой позднее обнаружил при расследовании случаев с "суссексским вампиром" и "человеком на четвереньках", намекает на пыл верующего, попавшего под власть сомнений.
Воспоминания о Кембридже у Холмса остались не самые лучшие. Когда поиски Годфри Стонтона в "Пропавшем регбисте" приводят его сюда через двадцать с лишним лет после расставания с университетом, он угрюмо называет Кембридж "негостеприимным городом".
В 1874-м, через год после поступления в университет, Холмс, ни с кем не посоветовавшись, решает, что Кембридж не для него. Его будущее, приходит он к выводу, не академический мир, но сцена. Следующим известием, какое получил от него отец, была телеграмма, сообщавшая семье, что он оставил Кембридж и теперь подвизается как актер в Лондоне.
Играл он на сцене одного из знаменитейших театров столицы, "Лицеума", вместе с самым прославленным актером тех лет Генри Ирвингом. Как Холмс сумел убедить Ирвинга и дирекцию театра "Лицеум", что достоин быть принятым в труппу, остается загадкой.
Есть небольшая вероятность, что они с Ирвингом встречались до отъезда Холмса в Кембридж. На протяжении 1860-х годов Ирвинг гастролировал в провинции, и подросток Холмс мог присутствовать на каком-нибудь из его представлений. Но, по всей очевидности, Холмс просто явился в театр и силой своего красноречия убедил Ирвинга дать ему шанс.
Осенью 1874 года Генри Ирвингу было около тридцати пяти. Урожденный Джон Генри Бродрибб, он увидел свет в графстве Сомерсет, в маленьком городке, а трудовую жизнь начал клерком в конторе лондонского торговца. Его семья возражала против того, чтобы он избрал сценическую карьеру. (Быть может, решимость Холмса стать актером напомнила ему собственные усилия вырваться из томительной рутины счетоводства.)
Сомнения родных подкрепил полный неуспех первых лет на сцене. Не один год Ирвинг кочевал по провинциальным сценам с разными репертуарными труппами, прежде чем в 1866 году получил роль в лондонской постановке.
Ему пришлось еще пять лет ждать первого настоящего успеха, но когда он обрел его в душераздирающей мелодраме под названием "Колокола", перед Ирвингом открылась карьера, сделавшая его архетипом викторианского исполнителя, первым актером, возведенным в рыцарское достоинство за заслуги перед театром.
Премьера поставленного Ирвингом "Гамлета" 31 октября 1874 года стала гвоздем сезона, но поначалу сдержанная игра актера озадачила зрителей. Как пишет в своих мемуарах Эллен Терри , "успех премьеры в "Лицеуме" в 1874 году не отличался тем электризующим, почти истерическим великолепием, которым сверкает великая игра некоторых актеров". Отнюдь не сразу те, кому посчастливилось присутствовать на представлении, начали воспринимать тонкое искусство этой интерпретации, но уж тогда, по утверждению все той же Эллен Терри, "внимание сменилось восхищением, восхищение – энтузиазмом, энтузиазм – триумфальными аплодисментами".
По прошествии стольких лет трудно установить, какие роли играл Холмс в те несколько недель, что он оставался профессиональным актером. Ведь неизвестно даже, под какой фамилией он выступал, хотя мы точно знаем, что не под своей собственной. Штудирование театральных афиш, программок и театральных обзоров 1874 года искушает высказать догадку, за какой фамилией прятался будущий сыщик, но твердой уверенности в этом нет.
Когда Холмс поступил в "Лицеум", Ирвинг только начинал играть Гамлета, и, возможно, новому рекруту поручили несложную, но важную роль одного из друзей принца Датского – Розенкранца или Гильденстерна. Хотя он мог выходить на подмостки обычным статистом-солдатом.
Создается впечатление, что они с Ирвингом сдружились и время от времени встречались до смерти Ирвинга в 1905 году. В 1897-м расстроенный убийством актера Уильяма Терриса Ирвинг обратился за помощью к Холмсу. И хотя личность убийцы была известна с самого начала и преступление – несмотря на всю сенсационность, которую ему придала слава жертвы, – не заключало в себе интеллектуальной загадки, особенно ценимой Холмсом, сыщик уделил ему время.
Казалось, ничего таинственного в деле не было. Убийца, неудачливый актер Ричард Принс, был схвачен на месте преступления, возле тела умирающего Терриса и никакого сопротивления не оказал. Он не отрицал своей вины перед полицией, заявив, что Террис десять лет всячески мешал ему получить роль и он должен был "либо умереть в подворотне, либо убить" Терриса.
Принс явно достиг такой стадии психического расстройства, что утратил способность разумно мыслить. Все свои неудачи и обманутые ожидания он ставил в вину злополучному Террису, чье единственное реальное преступление заключалось в том, что он преуспевал, а Принс – нет.
Во время процесса медицинские свидетельства убедили присяжных, что Принс душевнобольной и за свои поступки не отвечает. Его приговорили к пожизненному принудительному лечению в Бродмуре, где он стал душой театра и оркестра этого приюта для умалишенных преступников.
Присяжные пришли к выводу, что убийство явилось следствием помрачения ума одного-единственного человека. Однако Ирвинг так не думал. Убежденный, что преступление было отнюдь не таким простым, каким представлялось в суде, он написал Холмсу, взывая о помощи.
Через два-три дня Холмс сумел успокоить слишком впечатлительного сэра Ирвинга, втолковав знаменитому актеру, что дело было именно таким простым, каким и выглядело. То обстоятельство, что сыщик вообще согласился потратить свое драгоценное время на убийство Терриса, указывает, сколь дорожил он воспоминаниями о собственной краткой сценической карьере.
Насколько хорошим актером был Шерлок Холмс? Удалась бы ему сценическая карьера? "Лучший способ хорошо сыграть роль – это вжиться в нее", – однажды сказал Холмс, из чего следует, что он был автором данного метода, опередив свое время. В рассказе "Шерлок Холмс при смерти", откуда взята цитата, он довел свой метод до предела. Чтобы изобразить умирающего и таким образом провести злодея Кэлвертона Смита, Шерлок Холмс голодал, пока чуть было не оказался на пороге смерти. Но метод его не лишен примеси безумия, на что указывает Уотсон с неизменным своим здравым смыслом, и немногое может сказать нам об игре Холмса в "Лицеуме".
Не сохранилось ни одного отзыва кого-либо из тех, кто видел Холмса на сцене. Однако содержащиеся в поздних рассказах Уотсона указания на достоверность образов, которые Холмс создавал в процессе своих расследований (образов столь разноплановых, как итальянский патер, пьяный конюх, трясущийся курильщик опиума и астматический моряк), дают право предположить, что он мог бы стать незаурядным характерным актером. Но его ожидала иная карьера.
В 1874 году Майкрофт Холмс жил в Лондоне. Двадцати семи лет, уже начавший свою туманную карьеру в коридорах власти, он, кроме того, успел обзавестись кругом привычек, которые с годами только укреплялись. Позднее, как замечает Холмс в рассказе "Чертежи Брюса-Партингтона", увидеть Майкрофта где-нибудь, кроме его излюбленных мест, было бы не менее поразительно, чем встретить на проселочной дороге свернувший вдруг с рельсов трамвай.
Возможно, весной того года встреча с ним за пределами Уайтхолла не показалась бы такой же редкостью, как впоследствии, но даже тогда он был человеком сложившихся привычек и установившегося образа жизни. Посещения театров они не включали, и Майкрофт понятия не имел, что его младший брат находится в Лондоне, пока не получил телеграмму из Йоркшира. Он немедленно принял все меры, чтобы убрать Шерлока из "Лицеума" и вырвать из-под влияния Ирвинга.
Задача была не из легких. Шерлок не желал, чтобы его "убирали" из театра. Он упивался пребыванием в актерах и не испытывал желания вернуться в душную атмосферу университета, который, как он чувствовал, не мог дать ему ничего полезного.
Внезапный отъезд Холмса из Кембриджа в погоне за столь романтичной мечтой о жизни на подмостках настолько не вяжется с рациональностью его личности, что позднее он посчитал необходимым этот отъезд объяснить. Хотя в разговорах с Уотсоном Холмс никогда не упоминал про свою краткую актерскую карьеру, он продолжал гордиться своим талантом к лицедейству и пользовался любым случаем, чтобы дать ему волю, подчеркнуть его и привлечь внимание к тому впечатлению, какое производил на окружающих. Так, например, в "Камне Мазарини" он с почти детским бахвальством сообщает: "Старый барон Доусон за день до того, как его повесили, сказал, что театр потерял в моем лице ровно столько же, сколько выиграло правосудие".
Бегство Холмса из Кембриджа на лондонскую сцену и старания Майкрофта его оттуда выдворить более всего напоминают историю с Кольриджем , который покинул тот же самый университет на восемьдесят лет раньше, чтобы завербоваться в драгуны под неправдоподобным вымышленным именем Сайлас Томкин Комбербач. Краткое перевоплощение Кольриджа в драгуна обернулось полной катастрофой – в значительной мере потому, что он почти не умел ездить верхом. Его брату Джорджу в конце концов удалось добиться увольнения поэта под предлогом умопомешательства.
Холмс, напротив, был, по-видимому, очень хорошим актером. Уотсону предстояло запечатлеть, как, надевая очередную личину в ходе расследования, Холмс менял не только свой облик, но и самую душу сообразно роли, которую он для себя выбирал.
Объединяет же эти две истории, пожалуй, то, что юноши, наделенные исключительной гениальностью, оказавшись в тисках обстоятельств, губительных, как они инстинктивно понимали, для их дара, в поисках спасения хватались за любую соломинку.
Спорам между братьями положило конец отрезвляющее известие из Йоркшира: Уильям Скотт Холмс тяжело заболел. Холмс и Майкрофт поспешили на север, но к тому времени, когда они добрались до Хаттон-ле-Вереска, было уже поздно. Их отец скончался в последний день 1874 года.
Самой неотложной заботой стал фамильный дом, Хаттон-холл. Шерлок, оставив все мысли о сценической карьере, с неохотой вернулся в Кембридж. Майкрофт, уже заложивший основу своей уникальной роли в коридорах власти, не имел никакого желания вести жизнь деревенского сквайра и стремился вернуться в Лондон . Они приняли решение продать дом, которым их семья владела более трехсот лет.
(Он перешел в руки брэдфордского фабриканта Айзека Биннса, семье которого принадлежал до середины 1920-х годов. Двоюродный внук Айзека Биннса, унаследовавший дом вскоре после Первой мировой войны, вопреки протестам Общества охраны старинных зданий в 1926 году обрек старый дом на снос, поступив как законченный филистер. Нет никаких сведений о том, как Холмс отнесся к сносу дома его детства. Возможно, он даже не узнал об этом.)
Холмс возвратился в Кембридж против воли, а администрацию Сидни Суссекса пришлось убеждать, чтобы ему позволили вернуться в колледж, но, видимо, во второй год пребывания там в жизни колледжа он участвовал еще меньше прежнего.
Где-то к концу 1875 года он покинул Сидни Суссекс без диплома и снова переехал в Лондон. На три года мы теряем его из виду, и только летом 1878 года он вновь выныривает из мрака неизвестности уже как "единственный в мире сыщик-консультант". Чем занимался Холмс в эти безвестные годы и каким образом избрал карьеру, ставшую делом всей его жизни?
У Холмса было свое объяснение на сей счет. Как он сам рассказал Уотсону, на мысль сделать профессией то, что еще недавно было развлечением, и не более того, Холмса навели похвалы его дедуктивным способностям, прозвучавшие из уст отца приятеля по колледжу, Виктора Тревора.
Тревора-старшего поразила пугающая способность Холмса с помощью наблюдательности и логики докапываться до потаенной правды, благодаря которой молодой человек узнал секреты темного прошлого Тревора. Именно это побудило Холмса посвятить свою жизнь сыску.
В рассказе "Глория Скотт" Тревор-старший говорит Холмсу, объяснившему ход своих рассуждений о его прошлой жизни: "Не знаю, как вам это удается, мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с вами младенцы. Это ваше призвание, можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни".
К этим случайно сказанным словам Холмс возводит начало своей карьеры. Быть может, к тому времени, когда он посвятил Уотсона в эту версию, Холмс уже и сам в нее уверовал, но факты свидетельствуют, что он кривит душой.
Кажется более правдоподобным, что Холмс занялся сыском мало-помалу, а вовсе не принял сознательного решения стать сыщиком-консультантом.