Этим же принципом я руководствовался во время дознания. Заставив себя забыть о тех тридцати минутах и обо всем, что за это время произошло, я отвечал на задаваемые вопросы совершенно искренне. Люди, оказавшиеся в моем положении, часто допускают большую ошибку, когда слишком много лгут и в итоге путаются в мелочах. Но увы, заботясь о собственной безопасности, я позабыл об одной вещи – об опасном положении, в которое я поставил Мэри Ливенворт, ведь ей смерть дяди была выгоднее всего. Только когда судья, оценив количество оставшегося в стакане мистера Ливенворта вина, пришел к выводу, что он погиб вскоре после того, как я его оставил, я осознал, какой путь открыл для подозрений в ее сторону, сообщив, что слышал шуршание платья на лестнице через несколько минут после того, как поднялся к себе. То, что все присутствующие решили, что это мисс Элеонора, меня не успокоило. Она к этому преступлению не имела никакого отношения, и я не верил, что ее могут серьезно подозревать, но мисс Мэри… Я понимал, в каком она окажется положении, если хотя бы раз на нее обратят внимание, так же четко, как если бы мне показали картинку с изображением нашего будущего. Поэтому, пытаясь загладить свой промах, я начал лгать. Вынужденно признав, что между мистером Ливенвортом и одной из его племянниц произошла размолвка, вину за это я возложил на мисс Элеонору, потому что, по моему мнению, ей оправдаться было проще. Последствия оказались серьезнее, чем я ожидал. Был дан ход именно той версии, которую каждая новая улика по какому-то невообразимому стечению обстоятельств лишь подтверждала. Не только было доказано, что убийца находился в доме и воспользовался пистолетом самого мистера Ливенворта, но мне пришлось признать, что я совсем недавно учил мисс Элеонору заряжать, целиться и стрелять из этого самого пистолета. Поистине, дьявольское совпадение.
Видя все это, я боялся того, что расскажут леди, когда их начнут серьезно допрашивать. Признай они, что после того, как я поднялся к себе, мисс Мэри пришла в комнату дяди, чтобы убедить его отказаться от своих намерений, и кто знает, к чему бы это привело! Я сходил с ума от ожидания. Но случилось так, что на них повлияли события, о которых я в то время знать не мог. Мисс Элеонора, видимо, имея на то основания, не только начала подозревать сестру, но еще и сообщила ей об этом, а мисс Мэри, вне себя от страха из-за того, что появились косвенные улики, подтверждающие это подозрение, решила отрицать все, что говорилось против нее, уповая на то, что мисс Элеонора из сострадания не станет противоречить ее показаниям. Ее надежды оправдались, хотя мисс Элеонора своими действиями только приумножила подозрения в свой адрес, которых и без того хватало. Она не только не стала противоречить показаниям сестры, но, когда правдивый ответ мог ей навредить, вовсе отказалась отвечать, ибо лгать не стала бы даже ради спасения близкого человека.
Ее поведение вызвало у меня восторг и заставило почувствовать, что эта женщина достойна поддержки… если ей можно помочь, не подставляя под удар себя. Все же, я думаю, сочувствие вряд ли подвигло бы меня на какие-то действия, если бы я, после того как особое внимание было уделено некоторым хорошо известным обстоятельствам, не понял, какая угроза будет висеть над нами до тех пор, пока письмо и ключ остаются в доме. Еще до того, как возник платок, я принял решение все же попытаться их уничтожить. Когда же платок принесли и показали, я так разволновался, что встал и под каким-то предлогом ушел наверх, достал ключ из светильника и бумажные зажигалки из вазы и бросился с ними в комнату Мэри Ливенворт, надеясь, что там горит камин и их можно будет уничтожить. К своему разочарованию, я нашел там лишь несколько тлеющих угольков. Не собираясь отказываться от своего плана, я заколебался, думая, как поступить, но вдруг услышал шаги: кто-то поднимался по лестнице. Понимая, какие могут быть последствия, если меня увидят в этой комнате в такое время, я бросил бумажки в камин и метнулся к двери, но в спешке ключ выпал у меня из руки и отлетел под кресло. Я остановился, но шаги все приближались, и я в отчаянии выскочил из комнаты. Времени терять было нельзя. Едва я успел добежать до своей двери, как Элеонора Ливенворт в сопровождении двух слуг показалась наверху лестницы и направилась к комнате, из которой я только что вышел. Ее вид успокоил меня, ибо я решил, что она увидит ключ и найдет способ от него избавиться. И я был уверен, что так и случилось, потому что после этого не слышал, чтобы кто-нибудь упоминал о ключе или письме. Это может объяснить, почему сомнительное положение, в котором скоро оказалась мисс Элеонора, не вызвало у меня большой тревоги. Я полагал, что у полиции нет оснований для подозрений более веских, чем необычность ее поведения во время дознания и найденный на месте преступления платок. Я не знал, что в их распоряжении оказалось то, что можно было считать железным доказательством ее причастности к убийству. Впрочем, если бы мне это было известно, вряд ли бы я повел себя иначе. Только угроза мисс Мэри могла как-то повлиять на меня, но ей, похоже, ничто не угрожало. Напротив, все как будто сговорились не замечать любые указания на ее вину. Если бы мистер Грайс, которого я вскоре начал бояться, хотя бы подал вид, что подозревает ее, или мистер Рэймонд, который, сам того не зная, быстро превратился в моего самого заклятого врага, хоть в чем-то проявил к ней недоверие, я бы насторожился. Но этого не случилось, и я с ложным ощущением безопасности проводил дни без каких-либо опасений на ее счет. Однако не без тревоги за себя. Существование Ханны не давало мне полностью расслабиться. Зная, как усердно ее ищет полиция, я постоянно ходил по краю ужасного, напряженного ожидания.
Тем временем меня все больше и больше охватывала уверенность, что я потерял Мэри Ливенворт, вместо того чтобы получить власть над ней. Она не только ужасалась деянию, которое сделало ее владелицей дядиного состояния, но и, я думаю, под влиянием мистера Рэймонда скоро начала до определенной степени терять те качества разума и сердца, которые давали мне надежду завоевать ее этим кровавым поступком. Эта мысль чуть не свела меня с ума. Находясь в постоянном напряжении, я по привычке занимался своими делами, но внутри у меня все клокотало. Не раз я прекращал работу, вытирал перо и откладывал его с мыслью, что больше не могу сдерживать себя, но потом снова брал его и возвращался к своему занятию. Мистер Рэймонд порой удивлялся, как я могу сидеть на стуле моего покойного работодателя. Господи, это было мое единственное спасение! Только постоянно имея перед глазами убийство, я мог удерживать себя от необдуманных действий.
Наконец настал час, когда муки сделались невыносимыми. Однажды, спускаясь по лестнице с мистером Рэймондом, я увидел странного джентльмена, который стоял в приемной и смотрел на Мэри Ливенворт так, что у меня кровь закипела бы в жилах, даже если бы я не услышал, как он прошептал: "Но вы моя жена и знаете это, что бы ни говорили и ни делали!"
Никогда еще я не испытывал такого удара. После всего, на что я пошел, чтобы сделать ее своей, услышать, как на нее заявляет права другой! Я был поражен, я был взбешен. Мои чувства требовали выхода. Я должен был или взреветь от бешенства или сделать что-то с ненавистным человеком внизу. Кричать я не осмелился, поэтому решился на другое. Спросив у мистера Рэймонда его имя и узнав, что это, как я и ожидал, Клеверинг, я отбросил осторожность, расчет, здравый смысл и в порыве ярости объявил его убийцей мистера Ливенворта.
Но в следующую секунду я уже готов был отдать весь мир за то, чтобы вернуть свои слова обратно. Чего я добился, кроме излишнего внимания к своей собственной персоне, обвиняя человека, против которого, конечно же, ничего нельзя было доказать! Но слово не воробей. Поэтому после ночи раздумий я попытался как-то исправить положение, дав своим словам мистическое объяснение, чем вернул себе прежнее положение, одновременно поселив в мистере Рэймонде смутные сомнения насчет этого человека, чего и требовала моя собственная безопасность. Но у меня не было намерения идти дальше, и я не стал бы этого делать, если бы не заметил, что мистер Рэймонд отчего-то сам начал подозревать мистера Клеверинга. Когда я это увидел, меня охватила жажда мести, и я задался вопросом, есть ли способ переложить ответственность за свое преступление на этого человека. Не думаю, что эти помыслы воплотились бы в какие-то действия, не услышь я случайно разговор двух слуг, из которого мне стало ясно, что мистера Кеверинга видели в ночь убийства, когда он входил в дом, но никто не видел, как он выходил. Это положило конец моим сомнениям. Имея в своем распоряжении такой факт, я мог добиться чего угодно. Только Ханна стояла у меня на пути. Пока она была жива, впереди я видел только погибель. Я решил уничтожить ее и одним ударом удовлетворить свою ненависть к мистеру Клеверингу. Но как это сделать? Как добраться до нее, не покидая своего поста, как покончить с ней, не вызвав новые подозрения? Задача эта казалась неразрешимой, но Трумен Харвелл не зря так долго исполнял роль машины. После дня размышлений впереди забрезжил свет, и я понял, что единственный способ добиться своего – заставить ее уничтожить саму себя.
Как только эта мысль вызрела, я приступил к делу. Понимая, насколько это опасно, я все тщательно продумал. Запершись в комнате, я печатными буквами написал ей письмо – она призналась мне, что не умела читать пропись, – в котором сыграл на ее наивности, глупой преданности мне и ирландской вере в магию. Я написал, что она снится мне каждую ночь, что мне хотелось бы, чтобы и она видела меня во снах, поэтому я вложил в письмо зелье, которое, если она его примет в соответствии с моими указаниями, наполнит ее сны прекраснейшими видениями. В указаниях говорилось, что сперва она должна уничтожить мое письмо, потом взять пакетик, который я вложил в него, проглотить содержащийся в нем порошок и лечь в кровать. Порошок тот был смертельной дозой яда, а на пакетике, как вы знаете, я написал фальшивое признание, обвиняющее Генри Клеверинга. Вложив все это в конверт, я пометил его в углу крестиком и отправил на адрес миссис Белден, как мы и договаривались.
Никогда еще я не испытывал такого томительного ожидания, как после отправки этого письма. В послании я намеренно не упомянул своего имени, но чувствовал, что вероятность выхода через него на меня очень высока. Отойди она хоть на йоту от моих указаний, и последствия могли быть катастрофическими. Если бы она развернула вложенный пакетик, не доверилась порошку, проговорилась миссис Белден или даже не сожгла письмо, все было бы потеряно. Узнать, чем закончились мои происки, я мог только из газет. Думаете, я не следил за выражением лиц? Не проглатывал телеграфные новости? Не вздрагивал при каждом стуке в дверь? А когда через несколько дней я прочитал короткую заметку в газете, из которой узнал, что мои усилия закончились смертью женщины, которой я боялся, думаете, я испытал облегчение? Но к чему говорить об этом? Через шесть часов пришел вызов от мистера Грайса… Пусть эти тюремные стены, пусть само это признание расскажут остальное. У меня не осталось ни слов, ни сил.
Глава 39
Последствия великого преступления
С нее довольно неба И терний, что в груди у ней живут, Язвя и жаля .
Уильям Шекспир. Гамлет
Она умна, как я могу судить; Прекрасна, коль мои глаза не лгут мне; Верна, что доказала мне сама. Такой же умной, верной и прекрасной Любовь моя к ней вечно в сердце будет!
Уильям Шекспир. Венецианский купец
– О мисс Элеонора! – воскликнул я, направляясь к ней. – Вы готовы услышать хорошие новости? Новости, которые окрасят эти бледные щеки, вернут огонь в эти глаза и снова сделают вашу жизнь приятной и полной надежд? Скажите!
Я остановился рядом с ней, видя, что она готова лишиться чувств.
– Не знаю, – пролепетала она. – Боюсь, что ваше понимание хороших новостей отличается от моего. Для меня не может быть хороших новостей, но…
– Что? – спросил я, беря ее за руку с улыбкой, которая должна была ободрить, потому что это была улыбка безграничного счастья. – Говорите, не бойтесь.
Но она боялась. Жуткая ноша тяготила мисс Элеонору так долго, что стала частью ее жизни. Как ей было понять, что основывалась она на ошибке, что у нее нет причин бояться прошлого, настоящего или будущего?
Но когда она узнала правду, когда я, собрав весь свой пыл и весь такт, на какие был способен, поведал, что ее подозрения безосновательны, что Трумен Харвелл, а не мисс Мэри, повинен в тех обстоятельствах, которые заставили ее возложить вину за смерть дяди на сестру, первыми ее словами была мольба отвести ее к той, к кому она была так несправедлива.
– Отведите меня к ней! О, отведите меня к ней! Я не смогу ни думать, ни дышать, пока не умолю ее на коленях простить меня. О эти обвинения! Эти несправедливые обвинения!
Видя, в каком мисс Элеонора состоянии, я решил, что будет лучше исполнить ее желание. Поэтому, взяв экипаж, я отвез ее к дому сестры.
– Мэри выгонит меня! Она даже не посмотрит на меня и будет права! – стенала мисс Элеонора, пока мы ехали по улице. – Такое оскорбление нельзя прощать. Но, Господь свидетель, мои подозрения были обоснованы. Если бы вы знали…
– Я знаю, – перебил ее я. – Мисс Мэри понимает, что косвенные улики против нее были слишком убедительными. Она сама едва не начала сомневаться. Спрашивала, как она может быть невиновна при таких доказательствах против нее. Но…
– Подождите! О подождите, Мэри так сказала?
– Да.
– Сегодня?
– Да.
– Мэри, наверное, изменилась.
Я не ответил – хотел, чтобы мисс Элеонора сама увидела степень этой перемены. Но когда спустя несколько минут экипаж остановился и мы вошли в дом, ставший обителью стольких страданий, я оказался не готов к изменениям в ее внешности, которые явил взору свет газового рожка в зале. Глаза светятся, щеки горят, на высоком челе ни тени – вот как быстро тает лед отчаяния в сиянии надежды!
Томас, впустивший нас, улыбнулся приветливо, но печально, и сообщил:
– Мисс Ливенворт в гостиной.
Я кивнул и, видя, что мисс Элеонора из-за волнения приросла к месту, спросил, пройдет ли она сразу или сперва соберется с духом.
– Пойду сразу. Я не могу ждать, – ответила она и, освободив свою руку от моей, прошла через зал и взялась за полог на двери в гостиную, как вдруг тот откинулся, и из-за него шагнула мисс Мэри.
– Мэри!
– Элеонора!
Звучание этих голосов сказало все. Мне не нужно было смотреть в их сторону, чтобы понять, что мисс Элеонора бросилась к ногам сестры и что сестра подняла ее. Мне не нужно было слышать: "Я слишком виновата перед тобой! Ты никогда не простишь меня!", за которым последовало тихое: "Мне так стыдно, что я могу простить что угодно!" – чтобы понять, что тень длиною в жизнь между ними рассеялась, как дымка, и что в будущем их ждут дни взаимного доверия и приязни.
Через полчаса или около того я услышал, как тихо открылась дверь и в приемную, куда я удалился, вошла мисс Мэри с лицом, озаренным искренним смирением. Признаюсь, я был удивлен тем, как смягчилась ее возвышенная красота. Промолвив про себя: "Будь благословен очищающий стыд", я шагнул к ней и протянул руку жестом уважения и сочувствия, которых, думал, уже никогда не буду испытывать к ней.
Это, похоже, ее тронуло. Густо покраснев, она подошла ко мне со словами:
– Я пришла сказать спасибо. До этого вечера я не понимала, как сильно мне нужно вас благодарить, но сейчас я не могу говорить об этом. Я хочу, чтобы вы пошли со мной и помогли уговорить Элеонору принять дядино состояние из моих рук. Это ее деньги, понимаете. Они предназначались ей и достались бы ей, если…
– Подождите, – сказал я, и почему-то от этой просьбы меня бросило в дрожь. – Вы хорошо подумали? Вы хотите передать свое состояние в руки двоюродной сестры?
Вида мисс Мэри было достаточно, чтобы понять ответ, даже если бы она не произнесла:
– Как вы можете спрашивать?
Когда мы вошли в гостиную, рядом с мисс Элеонорой сидел мистер Клеверинг. При виде нас он встал, отвел меня в сторону и прошептал:
– Мистер Рэймонд, прежде чем мы начнем расшаркиваться друг перед другом, позвольте принести вам свои извинения. У вас находится документ, который не должен был к вам попасть. К тому поступку меня подтолкнула ошибка, и сейчас я горько сожалею о нем, понимая, насколько это было оскорбительно. Если вы примите во внимание мое душевное состояние в то время и простите меня, я буду перед вами в вечном долгу, если же нет…
– Мистер Клеверинг, ни слова больше. То, что случилось в тот день, осталось в прошлом, а что касается меня, то я хочу забыть его как можно скорее. Перед нами открыто будущее, не стоит жить минувшими бедами.
И обменявшись взглядами взаимного понимания и дружбы, мы поспешили присоединиться к леди.
О последовавшем разговоре стоит упомянуть только, чем он закончился. Поскольку мисс Элеонора наотрез отказалась принимать запятнанную кровью собственность, в конце концов было решено, что ее следует пустить на основание и поддержание благотворительного общества достаточно широкого размаха, чтобы приносить пользу городу и живущим в нем нищим. Когда с этим было покончено, наши мысли обратились к друзьям, в особенности к мистеру Вили.
– Ему нужно рассказать всю правду, – сказала мисс Мэри. – Он горевал с нами, как родной отец.
И, снедаемая раскаянием, она хотела взять на себя эту нерадостную обязанность, но мисс Элеонора со своим всегдашним великодушием остановила ее.
– Нет, Мэри, – сказала она. – Ты уже достаточно настрадалась. Пойдем мы с мистером Рэймондом.
И оставив их с озаренными надеждой и верой лицами, мы вышли в ночь и в сон, от которого я так и не пробудился, хотя сияние милых глаз уже много-много месяцев служит мне в жизни путеводной звездой.
X. Y. Z., история, поведанная сыщиком
