5
– Максим Викторович, вы за Маринкой-то присматривайте, а… Она ж красивая, сука. За ней мужики так и вьются, за стервой…
Удивительный человек. Над ним меч завис, а он все о Маринке. Любви покорны не только все возраста, но и все слои населения. Даже полумаргинальные стукачи.
– Присмотрю, – заверил я, пододвигая ему пепельницу и сигареты. Мы сидели в темной допросной изолятора временного содержания, куда Паяльника перевели после ареста. – Сейчас есть дела поважнее, чувак. Расскажи мне про Генку Фролова.
– Че рассказывать-то?
– Паяльник, Фролов этот твой – ниточка к обеим мокрухам. И к собственной, и ко второй. Как-то ведь на него вышли те люди, которые его хотели на дело подписать. Вот я и пытаюсь понять, как. С кем он тусовался?
Паяльник задумался.
– Как все. То с одними, то с другими.
– Твою мать, а поподробнее можно?
Паяльник снова задумался.
– Я его частенько с Кастетом видел.
– Он носил кастет?
– Не, не. Кастет – погоняло. Это чел с нашего района. Гопник обычный, че. Зовут его Игнат вроде. А фамилия – хэ зэ.
Так и запишем, подумал я. И записал.
– Проверю. Что еще? Чем вообще Фролов занимался? Он работал где-нибудь? Или дела какие-нибудь мутил? Хоть что-то вспомни.
Паяльник вздохнул.
– Ну… Вроде, в одном пивном магазине подрабатывал одно время. На Просторной.
Для человека, к которому Фролов прибежал в трудную для себя минуту, Паяльник возмутительно мало знал. И это мне нисколько не помогало. Но хоть что-то – лучше, чем вообще ничего. Как минимум две наводки у меня уже были.
Пока я терзал расспросами своего невезучего информатора, Мельник – тот тоже чувствовал себя крайне невезучим и точил на меня зуб за то, что я повесил на себя и на него эту историю с убийством Гомонова – пытал счастья в другом месте. Он отправился поговорить с вдовой. В шикарной квартире убитого Мельник чувствовал себя неуютно, а потому постоянно ерзал и покашливал. Гомонова же то и дело отвлекалась на бесконечные телефонные звонки. Вот и сейчас она тихо говорила в трубку:
– Я пока не знаю, когда похороны. Мне тело не отдали. Вскрытие нужно делать, сами понимаете, и… Да. Как узнаю, я сообщу детали. И спасибо еще раз. – отложив телефон в сторону, Гомонова извиняюще улыбнулась: – Постоянные звонки. Приходится заниматься похоронами. А мне даже не могут выдать тело моего мужа.
– Кхм. Понимаю. Так что насчет бизнеса, Мария Сергеевна? Были у вашего мужа проблемы?
Вдове было чуть за 30. Породистая и чертовски красивая. Стройная, с высокой грудью. По этому поводу Мельник, как ценитель женской красоты, чувствовал себя еще более неуютно.
– Нет проблем только у того, кто ничего не делает, сами понимаете. Но ничего серьезного у Артема не случалось, я бы знала. Так, обычные рабочие вопросы.
– Кхм. А он, простите, кхм, вам все рассказывал?
– Мы пять лет в браке. А вы как думаете?
Пять лет. Когда она выскочила за Гомонова ей было 25. Мельник попытался представить ее еще более молодой и красивой. Смутился, поерзал, покашлял.
– Всякое, кхм, бывает. Знаете, кхм, нам нужно составить круг друзей и знакомых вашего, кхм, мужа. Чтобы было от чего отталкиваться в работе. Вы же сможете их назвать?
Гомонова повертела обручальное кольцо.
– У Артема было много знакомых. Он публичный человек, довольно крупный бизнесмен… Но друзей только двое. Кеша Федоров и Саша Бондаренко. Они еще в школе вместе учились. Всю жизнь помогали друг другу.
– Их адреса-телефоны у вас есть?
Что касается меня, то у вашего покорного слуги был еще один козырь в рукаве. А именно – Сурик. Он был первым, кто сообщил о Фролове. Сурика уже перевели в следственный изолятор, который был на другом конце города, поэтому туда я прибыл уже ближе к вечеру. И не с пустыми руками. Когда Сурика завели в камеру для допросов, я вручил ему пакет.
– Передачка. Как и обещал. Заварка и все такое.
Сурик сдержанно кивнул.
– Сурик, тут такое дело… Помнишь, ты мне про Генку Фролова рассказывал? Его убили.
Сурик нахмурился, и я уточнил:
– Не успел ничего сделать. Хотел, но не успел. Его пристрелили. Пришли к нему домой и пустили пулю в голову.
Сурик помолчал и снова кивнул. Какой он, оказывается, неразговорчивый, когда трезвый. А в ночь после задержания чуть ли не душу мне наизнанку выворачивал.
– Ты что-нибудь знаешь о Генке? Кто мог его на мокруху подписать, он говорил? – Сурик лишь молча покачал головой. – Так… Хреново. Ну, а с кем он общался? Чем вообще занимался? Чем жил?
Сурик закурил, после чего, наконец, соизволил заговорить:
– Он иногда бывал в пивнухе. В той самой, где ты меня принял. Иногда бухал с разной местной швалью.
– Например?
– Шнобель.
– Шнобель?
– Он на условке за наркоту сейчас, вроде. – Сурик пододвинул к себе пакет и поднял на меня безразличный взгляд: – Я ж тебе говорил уже, начальник. Генка обычный гопник. Лоховатый, хоть и хорохорился и пальцы гнул. А то, что порешили его… Ну, жалко. Но бог не фраер, начальник, понимаешь?
Вот так вот. Два дня в изоляторе – и все зоновские привычки вернулись. Теперь это был другой человек. Не тот, который плакался, вспоминая свою Вальку. Тот Сурик куда-то исчез, уступив место другому Сурику – матерому зеку.
Конец дня я встретил в небольшом баре, где мы с Мельником иногда пропускали по кружке-другой после тяжелого трудового дня. После первой же я захмелел и решил поделиться с приятелем тем, что у меня на душе.
– На Паяльника смотреть жалко. Что я ему теперь скажу? Ему арест подписали. Все уже решили. Идти против системы? Я сам система, б… дь. Перегавкаюсь со всеми, окончательно настрою против себя все начальство, а Паяльника не спасу. Твою мать. Хреново все это, Дим.
Мельник молчал. Я покосился на него, уверенный, что тот размышляет над несправедливостью мира и выдаст сейчас что-нибудь, чтобы показать, что мы в одной, так сказать, струе. И что вы думаете? Ничего подобного. Мельник таращился на грудастую девицу с глубоким вырезом, которая сидела за барной стойкой и строила Мельнику глазки в ответ.
– Ух, какая. Зацени.
– Дима, ты плохой человек.
– Что? Почему?
– Забудь.
Мельник допил пиво. Нахмурился, вспоминая, о чем я говорил. Когда вспомнил кивнул и выдал – прям высек в граните:
– Вертишься в криминале – будь готов сесть. Это жизнь. И хватит о работе, Макс. Задрал со своей работой. Дай человеку расслабиться.
И снова повернулся, чтобы томно взирать на девицу. Та стрельнула ему глазками. Мельник поднял пустую кружку и салютовал девице. Последняя улыбнулась и отвернулась.
– Кстати, – Мельник икнул. – У Гомонова вдова офигенная. Ты заметил? Ты ж видел ее? Интересно, ее кто-нибудь утешит? Наверняка, а? Эх, я бы ее утешил.
Не то чтобы это было выше моих сил, но иногда у меня руки опускались от всего этого.
– Знаешь, почему ментов называют мусорами? – спросил я, и сам же ответил: – Из-за таких, как ты.
Мельник оскорбился.
– Да я же не прямо сейчас! Потом. С перспективой. На будущее.
Девица на Мельника больше не смотрела. Мельник расстроился. Поманил пальцем официантку и приобнял меня за плечи, дыхнув в лицо перегаром.
– Силин, Силин… Вот скажи, Макс. Тебе никогда не кажется, что жизнь мимо проходит? Вот ты молодой. Пришел в ментуру, глаза горят. Впереди вся жизнь. Ты вдыхаешь воздух свободы полной грудью и все такое. А потом… – его пальцы сделали какой-то пируэт. – А потом годы идут все быстрее. А карьера ползет все медленнее. Часики тикают, и вот ты начинаешь все чаще думать об этом. Замечать, как скорость часиков падает. Скорость и завод. Ну, запал.
– Что на тебя нашло?
– Вокруг много успешных людей. Молодых еще, а уже успешных. У них есть все. Все, б… дь. А ты просто мент, который… – Мельник отмахнулся. – И вот ты сидишь, смотришь на них из своей норы, и вдруг до тебя доходит – знаешь, что? До тебя доходит: "Черт. А ведь ты таким уже не станешь. Никогда". Никогда, Макс.
– Вперед, – хмыкнул я. – Добивайся. При, как долбанный таран. Разрывай шаблоны. Меняй реальность. Тебе нечего терять, кроме своих оков.
Грустный пьяный Мельник махнул на меня рукой. Потеребил пустую кружку. Официантка все не шла. Мельник покосился на девицу как на последнюю надежду, но не повезло ему и здесь. Девица уже вовсю кокетничала с подсевшим к ней парнем. Мельник сокрушенно покачал головой и изрек:
– Видишь? Вот об этом я и говорю. Жизнь проходит мимо. И кто-то берет от нее все. Кто-то – но не ты.
Встав, он пошатывающейся походкой побрел предаваться горю в туалет.
6
Утром сразу после развода в управлении мы с Мельником отправились на очередную планерку. На этот раз – в городской отдел СК. Ковин собрал весь цвет городской полиции в лице меня, Мельника, Артемова из "Полехтино" и еще пары оперов с земли, чтобы обозначить основные направления работы по делу Гомонова.
– Наша главная задача сейчас – обозначить основные версии. Что насчет жены Гомонова? Я ее еще не допрашивал.
– Молодая. Симпотная. – ввернул Мельник. Услышав, как я хмыкаю, добавил: – Запросто могла себе найти кого-нибудь помоложе. А мужа побоку.
– Так, – бодро закивал Ковин, записывая версию.
– Тогда уж и встречная версия, – сказал я. – Богатый и успешный муж. Он мог держать на стороне целый гарем любовниц. Жена могла об этом узнать, и ей это сто пудов не понравилось.
– Очень хорошо, – без устали поощрял нас Ковин. – Так и запишем. Хорошо. Проблемы с бизнесом?
– Все может быть. Тут вникать надо. Документацию изучать…
От мысли, что нужно изучать документацию предприятия, Ковину взгрустнулось, и его шариковая ручка зависла в воздухе. Я ждал такого момента, поэтому вставил:
– Могу я заняться отработкой версии о причастности Фролова к этому убийству?
– Силин, мне нужны перспективные версии, – Ковин сделал акцент на слове "перспективные". – Еще какие варианты у кого? Может, причастность к ОПГ? Конкуренты? Не молчим, думаем, работаем. Ну?
До меня стало доходить, что это уголовное дело с таким следаком навеки повиснет в глухарях. Судя по красноречивому взгляду Мельника из серии "А я тебе говорил!", он был того же мнения.
На выходе из городского отдела СК мы встретили Блохина. Когда-то он был следователем, пока не перешел на менее пыльную работу в городскую прокуратуру. И это было плохо для меня, потому что таких вменяемых следаков, как Блохин, еще поискать нужно. Хороший был следователь.
– Дим, подожди минутку, я сейчас, – шепнул я Мельнику и шагнул к Блохину. – Привет, Володь.
– О, Макс! Сто лет тебя не видел.
– Да, давненько не виделись. Как дела в прокуратуре?
– Надзираем потихоньку. А ты как? Тебя из убойного еще не выперли?
Наша слава бежит впереди нас. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
– Ну если тебя в прокуратуре держат, то уж меня тем более.
Блохин понимающе хмыкнул.
– А ты чего тут? Поймали, гады, дело шьют?
– Гнилыми нитками они свои дела шьют, – не удержался я, оборачиваясь на здание СК и вспоминая физиономию Ковина. Блохин снова хмыкнул. И снова понимающе. Говорю же, толковый парень.
– Что, Силину опять следствие не угодило?
– Да есть тут один… Ковин. Знаешь, кстати, такого?
– Ковин? – Блохин посерьезнел. – Макс, ты с ним это, поосторожнее. У него теща в областной прокуратуре зам, ты в курсе?
– Твою мать, – очень эмоционально отреагировал я. – Вот скажи мне, куда делись нормальные следаки? Их пестицидами травят или что?
– Ну это как везде… А чем тебе Можаева не угодила?
– Можаева? Мы с ней на ножах давно.
Блохин, кажется, удивился.
– Ну и зря. Нет, спору нет – с виду Лариса, конечно, может и скотина, зато дело свое знает. И под начальство не ложится. Ну, ложится, конечно, но в разумных пределах. То есть меньше, чем все остальные. Потому, кстати, до сих пор и ходит в рядовых следаках. Короче, она – это такая женская копия тебя.
Настал момент, когда некоторые вещи в жизни нужно переосмысливать. И я крепко задумался над словами своего прокурорского знакомца.
А потом была маленькая, но важная победа. И не где-то, а в стенах родного УВД, что со мной случается редко. Я подкараулил Василича, когда тот выходил из приемной начальника. Это был мой коварный план, который я вынашивал всю дорогу из СК в управление. В приемной шефа работала секретарша, и наш толстяк был к ней неравнодушен. После общения с этой мадам он обычно пребывал в хорошем расположении духа, чем я коварно и воспользовался.
– Василич, я знаю, официально дела Фролова нет, оно закрыто, – напирал я на нашего старшего опера. – Но дай ты мне проверить пару человек, а? У меня уже есть два имени. Кастет и Шнобель. Оба из уголовного мира, оба якшались с Фроловым. Они могут стать ниточками к убийству Гомонова. Надо их брать и крутить!
– А что я Варецкому скажу?
– Василич, ты наш старший опер! У тебя полномочия. Варецкий и не узнает ничего, если меня ждет порожняк. А если нет? А если получится найти информацию и раскрыть заказуху? Когда последний раз твоя группа заказуху раскрывала? Мы из бытовых мокрух не выбираемся, как из болота. А тут – крутое статусное дело. Это же премией пахнет! А то и тринадцатой. А? Василич? Что скажешь?
Все-таки иногда я чертовски хорош. Как сейчас, например. Василич поколебался – и сдался.
– Ладно, хер с тобой. Вон, наших Чука и Гека подключи. Но чтоб за один день обернулись и занялись каждый своими делами, понял?
Вот тогда-то дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки и пошло вперед.
И началось самое интересное.
7
– Я вам отвечаю, он уснул! Спер тачку – и отрубился прям в том дворе!
– Ахаха!
– Вот черт!
– Даже до улицы не доехал! До улицы, б… дь!
Троица покатывалась со смеху, сидя на лавочке посреди детской площадки. Они пили пиво и убивали время.
Главная проблема наших детских площадок – даже не в том, что их по сути уже как бы скорее и нет, чем есть. Главная проблема – в гопоте, которая своим видом распугивает последних детишек, мечтающих покататься на горке или повозиться в песочнице.
Один из гопников покосился в сторону арки у входа во двор. Там двое незнакомых амбалов – один покрупнее, в бейсболке, второй помельче, в кожаной куртке и с щетиной – расспрашивали о чем-то местную бабульку. Бабулька принялась ругаться. Амбалы растерялись.
– А проснулся, глядь, мусора! И такой опа: "Куда я попал? Где я?". Вот дебил!
– Чмо тупорылое!
– Ахаха!
Гопник, посмеиваясь, снова покосился в сторону арки. И успел заметить, как бабулька угомонилась и махнула в их, гопников, сторону. И амбалы направились прямо туда. На детскую площадку. Гопник перестал смеяться. Но его соседи не унимались.
– Мне Кабан эту хрень рассказал! А он сам, приколите, у участкового был и слышал эту тему. Там мусора с него тоже все валяются!
– Ахаха!
Горшков и Клюкин, а это были они, подошли к лавочке, и тогда смеяться перестали все. Троица уставилась на незнакомцев. Клюкин взмахнул удостоверением.
– Полиция. Кто из вас Шнобель?
Молчание было им ответом. У Клюкина после вчерашней истории все еще болела нога, и настроение у опера было прескверное. Он шагнул к самому, на вид, наглому гопнику и властно приказал:
– Встал, руки поднял.
Гопник действительно был дерзкий, потому что вместо послушного выполнения приказа сплюнул и прогудел:
– Это с хера?
– Я те сказал, лапы в гору!
Клюкин влепил подзатыльник нахалу. Тогда тот решил не играть с судьбой и повиновался. Как только Клюкин принялся шарить по его карманам, сидящий посередине – а это и был Шнобель собственной персоной – резко сорвался с места и задал стрекача.
– Антоха!
Оба опера рванули следом. Гопники на лавочке развернулись, чтобы было лучше видно шоу, и принялись улюлюкать. За кого именно они болели, секретом ни для кого не являлось, но оперов только подзадоривало.
– Шнобель, беги! Давай, ну! Вали! Покажи козлам!
Горшков оказался резвее. Он почти догнал Шнобеля и уже растопырил пальцы, чтобы ухватить его за одежду, но Шнобель увернулся. Горшков с разбегу плюхнулся на землю. Гопники на импровизрованной трибуне разразились радостным свистом.
– Молодчик! Ааа, красава!
Шнобель резко поменял движение, но разъяренный Клюкин, которому боль в ноге придавала сил, разгадал маневр и изменил траекторию одновременно с ним. Через секунду Клюкин прыгнул на Шнобеля и повалил его на землю.
– Скотина, я тебе побегаю! Нна!
Он уже скручивал задержанному руки и выуживал из кармана наручники, когда подковылял Горшков. Его щека была разодрана. Та же самая, которой и вчера пришлось несладко. Карма, что поделаешь. Горшков, трогая щеку, посмотрел на лицо Шнобеля. И, в первую очередь, на его выдающийся нос с горбинкой.
– Твою мать, – зло заворчал Горшков на напарника, будто тот перед ним в чем-то провинился. – "Кто из вас Шнобель?". А по его шнобелю, что ли, непонятно?
Клюкин был занят, чтобы реагировать. Он прошелся по карманам Шнобеля. И с радостной улыбкой выудил, как фокусник из шляпы, трофей. Спичечный коробок. Внутри – сухая трава. Та самая трава.
– Егорыч, ты глянь на это! Чтоб я сдох!
– Чтоб ты сдох, – согласился нахохлившийся Шнобель. И тут же получил подзатыльник.
Допросная убойного отдела была занята коллегами. Пришлось спускаться к коллегам из разбойной линии на этаж ниже и занимать их комнату для допросов. Запихнув внутрь Шнобеля, Горшков и Клюкин провели короткий взаимоинструктаж.
– Короче, так, – Горшков был на адреналине, предвкушая победу. – Я сейчас захожу и начинаю его обрабатывать. Минут через пять ты подключаешься. Ты будешь злым, я добрым.
– Это почему? Я и так все время злой.
– Рожа у тебя такая, чувак.
– Да свою посмотри.
– Нет, – отрезал Клюкин. – Сегодня добрым буду я. И зайду первым. Не забывай, это я его догнал.
Горшков издал ехидный смешок.
– Догнал. Повалил на землю. Назвал скотиной. Нашел наркоту. И после этого ты добрый? Как ты можешь быть добрым при таких раскладах, Антох? Побойся бога.
Клюкин аргументов в свою пользу не нашел, а потому заявил:
– Давай просто сделаем это.
И шагнул в допросную.
Шнобель сидел и хмуро и недобро сопел, показывая, что сотрудничать с противником не собирается. Клюкин расположился напротив и принял смиренный и чертовски понимающий лик.
– Ну что, Шнобель? Доигрался? Анаши у тебя только коробок. Мелочь, базара нет. Но учитывая, что ты на условке за наркоту, проблемы тебе гарантированы, чувак. Не встал на путь исправления и все такое.
– Это не на продажу, – огрызнулся Шнобель. – Для себя. Для этого, как его, личного потребления.
– Да хрен с ней, с травой. Главная твоя проблема сейчас – не трава. Главная твоя проблема – тот амбал за дверью.
Шнобель нахмурился.
– Это который с тобой был?
Клюкин входил в роль: он грустно покачал головой, выражая сочувствие Шнобелю и поражаясь злодеяниям Горшкова.