- Просто надо делать покупки с оглядкой, - сказал я, гадая, о чем мы ведем речь и почему вообще ее ведем. И тут стоявший посреди комнаты чемодан начал расти. Не в буквальном смысле, конечно, а лишь в моем сознании. Пока Уилкинс суетился вокруг чемодана, мне было ровным счетом наплевать на эту штуковину, но теперь, когда мы, вроде бы, завели разговор о мебели, покупках, недоедании и еще бог знает о чем, а о чемодане напрочь забыли, я вдруг начал задумываться о его загадочном появлении посреди гостиной, да еще со всеми этими кожаными ремнями и почерневшими от времени пряжками.
Интересно, что там, внутри? Каково содержимое этого баула? Может, модель самолета? Чертежи космического корабля? Боеголовка водородной бомбы?
- Что по нынешним временам нужно человеку, так это деньги, да побольше, - продолжал тем временем Уилкинс, не замечая моего растущего любопытства. - И притом наличными. Конечно, лучше всего разбогатеть так, как это сделали вы: взять да и получить наследство, не ударив пальцем о палец. Зачем суетиться, когда все само идет в руки? Но людям менее везучим приходится тащить, что плохо лежит, стараться свести концы с концами и надеяться, что удастся отложить малость, а если повезет, то и зажить припеваючи.
Хотя эта речь была произнесена дружелюбным тоном, бодренько и без задней мысли, я испытал чувство вины оттого, что на меня вдруг свалилось не нажитое тяжким трудом богатство. И сказал:
- Полагаю, при четко определенном доходе порой нелегко…
- Недолго ему таким оставаться, - бодрее прежнего возвестил Уилкинс и кивнул на свой чемоданище. - Вот в чем все дело. Там лежит изрядный куш.
- Да, вы, кажется, хотели что-то мне показать, - проговорил я, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно беспечнее, и в меру сил скрывая любопытство.
- Разумеется, - отвечал он, дружелюбно улыбаясь мне, но не торопясь покинуть кресло-качалку. - Когда угодно. Как только у вас будет свободное время.
- Значит, лучше всего прямо сейчас, - сказал я, но мгновение спустя подумал, что выказываю слишком большое нетерпение, и поспешил добавить: Разумеется, если вы никуда не торопитесь.
- Ничуть не тороплюсь. С удовольствием покажу вам все. - Наконец-то Уилкинс пришел в движение, лязгнул чашкой о блюдце, поставил ее, поднялся на ноги и тотчас преклонил колена перед своим чемоданом. Повалив баул набок и расстегивая кожаные ремни, он добавил:
- Такого молодого человека это наверняка заинтересует. Тут… вся… моя… работа… за… уф… за тридцать один год. Я… все… ага, пошло! Так вот, теперь я ее завершил.
С этими словами Уилкинс поднял крышку чемодана и взглянул на меня, как джинн, вручающий Аладдину сокровище.
Сокровище? Чемодан был набит бумагой для пишущих машин. Целых шесть стопок. Верхние листы каждой стопы (подозреваю, что и все остальные тоже) были сплошь покрыты мелкими, но четкими закорючками. Темно-синие чернила имели тот же оттенок, что и пятна на правой руке Уилкинса.
- Что это? - спросил я.
- Моя книга, - с благоговением отвечал писатель, похлопывая ладонью по ближайшей стопе. - Вот она…
- Ваша книга? - Меня внезапно охватил какой-то странный страх. - Вы хотите сказать, ваше жизнеописание?
- Нет, нет, какое там жизнеописание! Мой послужной список не тянет на книгу. Нет, нет, только не это. У меня была не служба, а так, легкая прогулка, - он с обожанием оглядел стопки. - Нет, это не документалистика.
Но, разумеется, в основу положены действительные события. Естественно.
Действительные события.
- Стало быть, это роман? - спросил я.
- В известном смысле. В некотором роде. Но исторический материал изложен точно, - он прищурился и взглянул на меня, словно хотел показать, какой у него может быть верный глаз. - До мельчайших подробностей.
Сведения, которые почти невозможно раздобыть, собраны и приведены здесь с великой достоверностью. Я изучал эпоху и все записывал.
Продолжая блуждать в потемках, я спросил:
- Так это - исторический роман?
- Можно сказать и так, - ответил Уилкинс. Стоя на коленях перед набитым бумагой чемоданом, он оперся одной рукой о свое творение, подался ко мне и прошептал: - Это - новое описание военных походов Юлия Цезаря. Я добавил ВВС.
- Прошу прощения?
- Заглавие - "Veni, Vidi, Vici благодаря воздушной мощи". Неплохо, да?
- Неплохо, - упавшим голосом ответил я.
Уилкинс покосился на меня, прищурив на сей раз только один глаз.
- Вы все еще не видите сути, - сказал он. - Думаете, что это немного дурацкая идея?
- Просто слишком свежая, - поспешно возразил я. - Она еще не уложилась у меня в голове.
- Разумеется, свежая! Но это еще не все. Вы догадываетесь, что придает ей такую значимость?
- Боюсь, что нет, - ответил я.
- Самобытность! Перепевы не попадают в списки бестселлеров! Там только новые идеи, неожиданные мысли. Как в моей книге! - Дабы подчеркнуть важность своего высказывания, он хлопнул ладонью по рукописи, и мы оба изумленно вытаращили глаза, услышав громкое "шлеп". Потом я сказал: - Э… но Юлий Цезарь… Какая уж тут самобытность?
- Еще какая! Вот какая! - Уилкинс уже вошел в раж; он подался вперед, замахал руками и пустился в объяснения:
- Я сохранил исторические события, все до единого. Названия варварских племен, численность войск, сражения, имевшие место в действительности, - я все это сохранил. От себя я добавил только военно-воздушные силы. Волею судеб римляне получили в свое распоряжение самолеты, приблизительно такие же, которые использовались в годы первой мировой. Перенеся ВВС в ту историческую эпоху, когда их не было, я показал, как воздушный флот меняет весь ход военных кампаний.
- И ход истории, да?
- Влияние на историю в целом незначительно, - ответил Уилкинс. - В конце концов, Цезарь и так выиграл почти все сражения, поэтому последствия, в сущности, были те же. Но не сами битвы. Менялась и психология полководцев.
Все это у меня тут, все на бумаге. А Юлий, сам Юлий Цезарь, - это что-то.
Очень, очень примечательная личность. Прочтите, и вы в этом убедитесь.
- Вы хотите, чтобы я прочел все это? - спросил я, но мой вопрос прозвучал не совсем вежливо, поэтому я поспешно добавил:
- Что ж, с радостью. Очень хотелось бы почитать.
- От моей идеи просто дух захватывает, вот почему вам следует прочесть, - сказал Уилкинс. - Сейчас-то вы не готовы ее воспринять, думаете, что я несу ахинею. Дурацкая, мол, задумка. Но когда до вас дойдет, вы увидите все в правильном свете. Зримо представите себе, как эти маленькие хлипкие самолетики появляются из-за холмов и идут на бреющем над Галлией, рассыпая копья и камни…
- Они у вас не вооружены пушками и пулеметами?
- Разумеется, нет. До изобретения пороха тогда было еще очень далеко.
А я стараюсь сохранить историческую правду, поэтому у римлян есть только самолеты.
- Но раз у них есть самолеты, значит, есть и двигатель внутреннего сгорания, - заспорил я. - И бензин. И очищенные масла. Но в этом случае они просто не могли не иметь всего остального - всего того, что мы имеем сегодня: автомобилей, лифтов, бомб. Возможно, даже атомных.
- Да не волнуйтесь вы так, - с самоуверенной ухмылкой ответил Уилкинс и снова похлопал по рукописи. - Все здесь. Все разложено по полочкам.
- А издатель у вас есть? - спросил я.
- Издатель! - выплюнул Уилкинс, разом побагровев от ярости и сжав кулаки. - Слепцы! Все до единого! Либо норовят спереть твой труд, либо не желают замечать даровитого автора. Даровитого, именно даровитого. Где им разглядеть дарование. Цепляются за апробированное и затасканное, а больше ничего знать не хотят. Когда приносишь им настоящий свежак, что-то новое, незаезженное, что-то действительно захватывающее, они знать не знают, как им быть.
- Значит, вашу рукопись все время отвергают?
- Ходил я к одному парню, - немного успокоившись, продолжал Уилкинс.
- Обещал издать. На паях, кажется. Так это называется. Я оплачиваю издержки, типографию, все такое, а он издает и рассылает по книготорговцам.
Мне и невдомек, что там такая механика, но вот поди ж ты. Парень говорит, это в порядке вещей. Показал мне груду книг, изданных таким манером.
Некоторые на вид очень даже ничего, хорошая работа: веселенькие обложки, белая бумага, буквы красивые. Но я никогда не слыхал их названий, и это настораживает. Конечно, какой из меня книгочей? Не ахти какой, читаю почти исключительно по своей теме. Вот вы - другое дело. Наверняка вы о них наслышаны. Во всяком случае, о некоторых.
- Я тоже мало читаю, - признался я. - Почти не знаю современных авторов. Мой круг чтения - главным образом научные труды.
- Точь-в-точь как у меня, - радостно сказал Уилкинс. - Мы с вами родственные души. - Он улыбнулся сначала мне, потом - своей рукописи. Завершил, наконец.
- Это хорошо, - похвалил я его.
- Парень говорит, так начинали все, у кого теперь громкие имена, - продолжал Уилкинс, устремив взор в пространство. - Издавали свои произведения на паях с такими, как он. Лоуренс, Джеймс Джойс и другие маститые, так он сказал.
- Это возможно, - согласился я. - Увы, я не очень хороший знаток истории литературы.
- Разумеется, это обойдется в тысчонку-другую, - продолжал Уилкинс.
- А потом еще придется вкладывать в рекламу. Без нее в нашем мире - ни тпру ни ну, уж вы мне поверьте. У меня есть задумки, как раскрутить эту книжку. Издать рекламные экземпляры - такие, чтобы глаза на лоб полезли, прописать в "Нью-Йорк-таймс", во всех газетах страны. Пусть читающая Америка узнает…
- Вас послушать, так это немалые расходы, - ответил я, ощутив легкую дрожь, сопутствующую зарождению дурных предчувствий.
- Чтобы сделать деньги, надо потратиться. Но подумайте о прибыли, - запел певец мировой скорби. - Для начала - книжные ярмарки. Издания за рубежом. Экранизации. По моей книге наверняка можно сделать кино. У меня тут наброски по подбору актеров. Юлий Цезарь в молодые годы - Джек Леммон. Барбара Николз… кажется, он где-то здесь… - Уилкинс принялся копаться в стопках, но без особого успеха. Наконец он бросил это дело и сказал: - Ага! Вот и обложка. Черновая заготовка.
Он протянул мне лист с каким-то рисунком, выполненным все в той же технике - темно-синими чернилами. По верху страницы в две строки шел заголовок, начертанный дрожащей рукой и отдаленно смахивающий на эмблему из мультяшки про Сверхчеловека: "VENI, VIDI, VICI БЛАГОДАРЯ ВОЗДУШНОЙ МОЩИ".
- Разумеется, это лишь грубый набросок, - без всякой нужды сообщил мне Уилкинс. - Я не живописец. Придется нанимать кого-нибудь, чтобы сделал все как следует.
Похоже, он все-таки умел оценивать свои возможности. Во всяком случае, Уилкинс был прав, когда не стал причислять себя к живописцам. Уж как я ни силился, а все-таки не сумел разобрать, что именно изображено на рисунке. Он состоял из бесконечно большого числа линий, прямых и изогнутых, коротких и длинных, зачастую пересекавшихся, но я понятия не имел, что они обозначают.
Может, хлипкий самолетик-биплан, который несется над холмами Галлии? Сказать что-либо определенное не было никакой возможности. Я едва не перевернул листок вверх тормашками в надежде увидеть что-нибудь более вразумительное, но вовремя спохватился, потому что такой переворот дела всей жизни наверняка оскорбил бы Уилкинса. Он бы подумал, что я поступил так нарочно, чтобы высмеять его как рисовальщика.
Я сказал:
- Кажется, я не в состоя… это не…
- Цезарь на военном совете, - пояснил Уилкинс. - Император и члены его штаба возле одного из самолетов. - Он по-прежнему стоял на коленях над чемоданом, но теперь повернулся ко мне и принялся тыкать пальцем в завитки на листе, одновременно давая пояснения:
- Вот самолет. А вот Юлий. И один из верных ему готских воевод.
Мне оставалось лишь кивать и отвечать: "Да, да, очень красиво", что я и делал.
Когда с изучением рисунка было покончено, Уилкинс забрал его у меня, снова подполз к чемодану и вложил иллюстрацию обратно в стопу где-то возле середины рукописи. При этом он, не глядя в мою сторону, завел такую речь:
- Что мне нужно теперь, так это деньги. Найти, как водится, подходящего человека и поделить прибыль пополам. Верного человека, родственную душу. Чтобы вложил деньги. Парень из издательства берет на себя печать и сбыт - за наличные, без участия в прибылях. Я делаю книгу, рекламный экземпляр, всю раскрутку, выступаю в "Вечернем представлении" и так далее. Забираю пятьдесят процентов. Третий парень платит, помогает начать дело, а потом сидит, сложа руки, и тоже получает пятьдесят процентов.
Я не на шутку разволновался. Разумеется, Уилкинс никакой не мошенник.
Он вовсе не норовит обманом вытянуть из меня деньги, но теперь я видел невооруженным глазом, что он хочет уговорить меня вложить средства в издание его романа. И, увы, не видел никакого способа отказать начинающему автору завершенного труда. Ну что я ему скажу? Любой отказ он воспримет как хулу в адрес романа, и оскорбится. Правду сказать, мне нравился Уилкинс; я любил его пятнистый чернильный облик, его неказистую изустную речь (с письменной я еще не познакомился), его тихое отшельничество, делавшее Уилкинса похожим на маленькую мышку. Мне не хотелось ранить его чувства, не хотелось, чтобы впредь, встречаясь у почтовых ящиков, мы избегали смотреть друг другу в глаза.
Да и что я знал о романах и издательском деле? Едва ли Уилкинс сотворил шедевр, но, если вдуматься, сколько мировых бестселлеров изначально казались вовсе не бестселлерами! Мало ли великих книг, о которых издатели поначалу были не лучшего мнения, чем я - о писанине Уилкинса? Но ведь находились нужные люди, которые вывозили телегу. То ли время поспевало, то ли еще что - и пожалуйста, нате вам. А при умелой раскрутке, не поскупившись на толковую рекламную кампанию, Уилкинс, чего доброго, еще сумеет взять свое.
Но нет, надо подойти к делу разумно. В конце концов, теперь я при деньгах, больших деньгах, и если я хочу научиться обращаться с ними, беречь их, начинать надо сей же час. Уилкинс - не мошенник, это верно, но его роман вполне может оказаться чугунной чушкой, а не золотым слитком.
Прежде чем думать о вложении денег, я должен поговорить с упомянутым Уилкинсом издателем, послушать, что он скажет, как оценит виды на будущее книги. Недаром правило гласит: всегда обращайтесь к знатоку дела.
- Вы уже подписали какой-нибудь договор с этим издателем? - спросил я.
- Это невозможно, - ответил Уилкинс. - Необходимо поручительство, что наличные будут уплачены. В конце концов, парень тоже несет расходы. Не может же он заключать договор с каждым чокнутым, который заглянет к нему в контору. Надо выложить деньги на бочку, доказать серьезность своих намерений.
- Иными словами, вы должны снова встретиться с ним?
- Мы оставили вопрос открытым, - пылко прошептал Уилкинс. - Я должен позвонить, если найду человека, который войдет со мной в долю.
- Полагаю, вам следует… - начал я, и тут раздался громовой стук в дверь. - Минутку, - попросил я Уилкинса, вышел в прихожую и распахнул дверь.
Я уже напрочь позабыл о Герти Дивайн. Но разом вспомнил, когда она, подтверждая мои опасения, вошла в дом с двумя мешками съестных припасов.
- С тебя три доллара, - сообщила мне Герти и с некоторым изумлением взглянула на Уилкинса, который стоял на коленях над разверстым чемоданом. - У тебя тут молельный дом? - спросила она.
- Мой сосед мистер Уилкинс, - сказал я. - Мистер Уилкинс, это… хм… мисс Дивайн. Она была другом моего дяди.
Не выпуская из рук мешков, Герти оглядела Уилкинса и спросила:
- Что это там у вас, отче? Конец прошлой проповеди?
Уилкинс поспешно захлопнул чемодан и повернулся ко мне.
- Ей можно доверять?
Герти отплатила ему за подозрительность той же монетой, и отплатила сполна. Глядя на меня сквозь щель между мешками, она осведомилась:
- Что замышляет этот старикашка, Фред?
- Нас с мистером Фитчем связывают партнерские отношения, - ледяным тоном ответил ей Уилкинс. - Их содержание пока не подлежит разглашению.
- Да что вы!
- Мистер Уилкинс написал роман… - начал я.
- И хочет его издать, - договорила за меня Герти. - А ты должен оплатить его тщеславие, выложив доллары галантерейщику.
Я захлопал глазами.
- Галантерейщику?
- Когда творец сотворит какую-нибудь галиматью, которая никому не нужна, - пояснила она, - он идет к издателю графомании, и тот обирает творца до нитки. У меня была подружка, которая настрочила "Правду и истину о подлинной жизни настоящей стриптизерки, как на духу". Издание обошлось ей в шесть с половиной тысяч долларов. Было продано аж восемьсот экземпляров, кто-то даже написал дурацкую рецензию, а читатели плевались.
Лицо Уилкинса окаменело, и он холодно проговорил:
- Господин, с которым я встречался, занимает должность главы почтенной фирмы с давними традициями. Они издают целый спектр…
- Сивого бреда, - сказала Герти, потом повернулась ко мне и, кивнув на Уилкинса, добавила: - Выкини отсюда этого старого дармоеда.
- Вот что, послушайте-ка… - начал Уилкинс, с кряхтением и хрустом поднимаясь с колен.
- А впрочем, не надо, лучше подержи, - с этими словами Герти всучила мне оба мешка, развернулась, схватила Уилкинса за руку и стремительно потащила к двери. Когда он мчался мимо меня, я мельком увидел его обескураженную физиономию. Он был так изумлен, что обрел дар речи, лишь очутившись на лестничной клетке.
- Моя рукопись! - взвизгнул Уилкинс.
- Терпение, терпение, - сказала Герти. Она вернулась в гостиную, сгребла в охапку чемодан, словно ящик с пивными банками, вынесла его в прихожую и швырнула на ступеньки. Кажется, я слышал несколько глухих шлепков: что-то тяжелое кубарем летело вниз по лестнице. Потом, вроде бы, донеслось шуршание, похожее на шелест тысяч маленьких крыльев, и Герти захлопнула дверь, оборвав исполненный отчаяния вопль Уилкинса.
Я знал, что должен как-то вмешаться, остановить Герти, помочь Уилкинсу, защитить свои хозяйские права, но вместо этого стоял истуканом и наблюдал за происходящим. Мое поведение лишь частично объяснялось трусостью, хотя, конечно, не обошлось и без нее. Но, кроме боязни, я чувствовал облегчение оттого, что решение по роману Уилкинса принято кем-то другим. Сам я ни за что не смог бы сказать Уилкинсу "нет", хотя в глубине души знал, что просто обязан отказать ему, и когда Герти взяла это на себя, я испытал смешанное чувство облегчения, вины и удовлетворения.
Герти вернулась в квартиру, отряхивая пыль с ладоней. У нее был очень довольный вид. Взглянув на меня, она остановилась, подбоченилась и сказала:
- Ну, и что ты стоишь, будто столб? Поди разложи покупки.
- А вы не сорвете шторы с окон? - жалобно спросил я.
- На кой черт мне сдались твои шторы?
- Бог знает, - ответил я и потащил мешки со снедью на кухню.