* * *
В этот вечер в просторном кабинете Бориса Тимофеевича Вертякова происходило собрание за крепко закрытыми дверями.
Глава амжеевской администрации собрал основных городских и областных чиновников, чтобы обсудить с ними насущные вопросы. После визита к Грише Белому он чувствовал себя на коне и не стеснялся в выборе выражений и эпитетов.
Собравшиеся в его кабинете чиновные воротилы, общим числом четырнадцать голов, были слегка удивлены необычной для Вертякова уверенностью, с которой он высказывал свои предложения и оценивал мнения других. Будучи людьми многоопытными и прозорливыми, они догадывались, что все это не просто так и что скорее всего Вертяков прикупил сильные козыри. Поэтому никто ему особенно не возражал, а те из присутствующих, кто привык подчиняться силе в любом ее проявлении, будь то пистолет или деньги, сразу почуяли эту, пока неопределенную, но уже обозначенную силу, и поддакивали Вертякову по любому поводу.
Вышитый на ковре Ермак Тимофеевич, отодвинув густые заросли мощной корявой рукой, вглядывался в необозримые сибирские дали, но было видно, что его мясистое ухо направлено в кабинет, что он внимательно слушает Вертякова и вроде бы даже готов одобрительно кивнуть.
– Итак, что мы имеем, – Вертяков подошел к завершению вступительного слова, – а имеем мы вот что. Мой покойный брат, а вы все знаете, насколько влиятельным человеком он был, крепко держал в руках всех наших, так сказать, неофициальных партнеров по всем, подчеркиваю, по всем нашим делам. Если кто-нибудь думает, что наши общие дела могут идти без тесного сотрудничества с неофициальными лицами, я готов потом подробно объяснить этим людям, в чем они ошибаются. Но это потом. А сейчас... Да, мой брат... Я сказал, что он покойный. И я не ошибся. До сего дня мы все, да и я сам, считали его без вести пропавшим. Но сегодня я получил достоверную информацию о его судьбе. И официально заявляю вам, что Александр Тимофеевич Вертяков откинул... Простите, отдал Богу душу. Предлагаю почтить его память минутой молчания.
Вертяков встал и сделал скорбное лицо.
В кабинете раздался шум отодвигаемых стульев и кресел, все встали и, чувствуя себя идиотами, уставились в пол. Некоторое время в кабинете царила тишина, нарушаемая лишь одышливым сопением толстого хозяина амжеевской энергетики Николая Афанасьевича Буряка, который страдал ожирением, усугубляемым неумеренным употреблением чешского пива.
Наконец Вертяков решил, что упражнение можно прекратить, и, подавая пример, уселся в свое кресло. Все с облегчением последовали его примеру, и Вертяков, закурив сигарету, сказал:
– Значит, связи с неофициальными лицами... Довожу до вашего сведения, что новым руководителем наших партнеров назначен Савелий Павлович Круглов, среди своих сотрудников – Круг.
– Это что – новый смотрящий, что ли? – уточнил начальник коммунального хозяйства Амжеевки Вилен Абрамович Циферблат.
– Если угодно, – кивнул Вертяков.
– Ну и как с ним работать? – Циферблат повертелся в кресле, устраиваясь поудобнее. – Когда ваш брат был... простите, жив, то мы знали, что никаких проблем не будет. Вы-то с ним всегда находили общий язык, на то и братья... А теперь?
– А вы не беспокойтесь, Вилен Абрамович, это не ваша забота. На то я в этом кресле и сижу, чтобы вы не беспокоились по подобным поводам.
Это было интригующее заявление, и по кабинету пробежал ропот.
– Да, именно так, – подтвердил свои слова Вертяков, – и не иначе. Прежде никто из вас не знал, насколько трудным является налаживание контактов с криминалом, вы уж простите, что я называю вещи своими именами. Вы все думали: ну, у него там брат, так что все в порядке. Так вот, не все так просто. Даже когда смотрящим был мой брат, все было далеко не просто. А теперь стало и вовсе сложно. Но я знаю, как правильно организовать сотрудничество с нашими неофициальными партнерами, и заявляю вам, что для всех вас почти ничего не изменится.
– А что значит "почти"? – просипел Буряк, утирая со лба пот.
– Об этом я скажу чуть позже, а сейчас я напомню вам о том, что вы все успели натворить за время безвластия в криминальной сфере.
Вертяков окинул кабинет прищуренным взглядом, и все присутствующие снова удивились переменам, которые произошли с главой администрации всего лишь за какой-то один день.
– Да, именно натворить. Ну, простых барыг, ларечников и рыночников еще можно понять. Ума у них немного, в будущее смотреть они не привыкли, и они даже не поняли, что свято место пусто не бывает. Революцию решили устроить, мать их...
Вертяков пошарил глазами по столу и, найдя квадратную бутылку виски, налил себе немного в толстый низкий стакан.
– Кстати, на чайном столе есть что выпить, – напомнил он, – так что если кто хочет, то нечего чиниться. На сухое горло, сами знаете...
В кабинете произошло некоторое движение, зазвякали бутылки и стаканы, и через несколько минут обстановка стала несколько менее напряженной. Каждый держал в руках стакан или рюмку, и Вертяков, увидев, что его гостеприимство оценено по достоинству, продолжил речь.
– Да, блин, именно революцию. Наши партнеры приходят за своей законной долей, а их встречают в штыки! Именно в штыки! Чучмеки на рынке – кинжалами да сабельками, а евреи в комиссионном, простите, Вилен Абрамович, не к вам относится...
– То есть как это не ко мне? – усмехнулся Циферблат. – Или я уже не еврей?
В кабинете раздался дружный смех, и обстановка разрядилась окончательно, хотя каждый понимал, что все может измениться в любую минуту – уж больно непривычно вел себя Вертяков.
– Еврей. Согласен, – Вертяков поднял ладони, как бы сдаваясь. – Так вот, ваши соплеменники вооружились помповиками и пообещали визитерам устроить им Палестину. Это же ума иметь вообще не надо! Чем обернулось все это дело, вам, надеюсь, известно.
– Известно... – Циферблат погрустнел.
– Вот именно. Ну ладно, все эти повстанцы, они же без мозгов. Но вы-то!
Вертяков обвел общество глазами, и всем стало ясно, что увиденное совсем не порадовало его.
– Но вы-то, – повторил он, – вы же профессиональные бюрократы и интриганы! Как вы могли повести себя так недальновидно? Я не буду указывать пальцем и называть имена, но перечислю некоторые стратегические ошибки, совершенные присутствующими.
Присутствующие заерзали, а Вертяков хищно ухмыльнулся, чего раньше за ним не замечалось, и сказал:
– Все представители наших теневых партнеров выведены из всех составов всех комиссий. Все, блядь! Вы что, с ума сошли? Мало этого, вы еще повыкидывали их из ваших акционерных обществ, уволили всяких третьих и пятых директоров со всех предприятий, в общем, бортанули криминал по полной. Простите за непарламентские выражения. Вы что же себе вообразили? Что криминала больше нет? Что бандиты и их вожди будут прятаться от ментов по подворотням и воровать еду с подоконников? Что настало светлое коммунистическое сегодня, и вы будете счастливо нагуливать жир?
Вертяков покосился на Буряка, и тот сразу же сказал:
– А я, между прочим, больной человек. У меня справка есть.
Вертяков понял, что ухватил масть, и презрительно бросил:
– Справка у всех есть. Главное, чтобы она не превратилась в справку об освобождении.
Это было сильным ходом, и в кабинете снова настала почтительная тишина.
– И теперь происходит совершенно естественная отдача. Криминал хочет не только восстановления всех прав, но и, как это сейчас модно, возмещения морального ущерба. Менты распоясались вконец, – Вертяков посмотрел на главу УВД области полковника Сидоренкова, который, восьмым чувством признав Вертякова безусловным лидером, скромно потупился, внимательно глядя в стаканчик с коньяком. – Я вам, говорю, господин полковник!
Сидоренков, вздрогнув большим тяжелым лицом, вскинул на Вертякова преданный взгляд.
– Ваши подчиненные превышают все мыслимые полномочия. Я имею в виду, конечно, реалии жизни, а не прописанные законы. Ваши менты, – Вертяков скорчил презрительную гримасу, – сами вообразили себя бандитами. Крышей всех крыш. Не удивлюсь, если их начнут отстреливать по одному и пачками.
– Уже начали, – горестно кивнул Сидоренков, – мы не разглашаем сведений, но как минимум восемь сотрудников...
– Вот именно. А если разгласить? Не хотите? "Бандиты гасят ментов" – заголовок на первую полосу. Нравится?
Вертяков повернулся к председателю комитета по СМИ и, погрозив ему пальцем, сказал:
– И не вздумайте мне! Скормлю криминалу с потрохами!
Игорь Самуилович Непомнящий категорически замотал головой, а Вертяков поразился сам себе.
Боже мой, подумал он, ну почему я раньше не вел себя с ними так, как сейчас! Ведь они готовы лечь под любого, кто поведет себя достаточно жестко... Понятное дело, доверять им нельзя ни в коем случае, да и охрану придется подбирать как следует, но они теперь – мои! Мои! И они признали во мне пахана! Не такого, как раньше, почти равного подельника, а именно пахана! И они, падлы, почуяли, что у меня теперь не все так просто, как раньше. Зассали...
Вертяков оглядел рассевшихся по диванам и креслам чиновников и почувствовал себя укротителем, вошедшим в клетку с тиграми.
Ну, положим не с тиграми, а с гиенами, подумал он, но порвать могут. Зато и власть теперь над ними не такая, как раньше. Теперь каждый из них подумает шесть раз, прежде чем вякнуть что-нибудь поперек...
Вертяков кашлянул и сказал:
– В общем, так. Наворотили вы говна, а мне теперь разгребать. Говорю сразу: такого, как раньше, не будет. Что я скажу – должно быть исполнено беспрекословно. Иначе положение не исправить.
Криминал – это вам не пенсионеры. Они ждать до самой смерти не будут. Скорей вы все подохнете, а уж они ждать этого не заставят. А если кто-то не согласен, то пожалуйста – могу уступить кресло. Хоть сейчас.
И Вертяков пошевелился, будто и в самом деле готов был уступить место любому желающему.
– Ну что вы, Борис Тимофеевич, – возмущенно прогудел начальник УВД полковник Сидоренков, который лучше других понимал, что без правильного посредника с бандитами не договориться, – мы без вас как без рук! Вы уж это бросьте, понимаете... Ну, совершили ошибки, так ведь готовы исправить их, правильно?
Сидоренков оглядел собрание, и в кабинете тут же зазвучали уверения, что да, готовы, только нужно точно знать, как действовать, а уж кто лучше Бориса Тимофеевича знает, что нужно...
Вертяков чувствовал, как его несет волна внезапно обретенной власти, смертельно опасной, но настоящей, абсолютной. Он почему-то вспомнил вдруг Юлия Цезаря и подумал: а кто же из них мой Брут? Оглядев своих сенаторов, он понял, что Брутом может стать любой, и усмехнулся.
– Как без рук, говорите... Да нет, рук у каждого из вас – как у Будды, штук по восемь, гребете вы все под себя так, что треск стоит. Ну да ладно, кто старое помянет... В общем, имел я тут разговор с человеком одним, да что там темнить, с новым смотрящим, Савелием Павловичем Кругловым.
С Кругом Вертяков еще не встречался, но после разговора с Гришей Белым был уверен, что проблем не возникнет, и поэтому решил несколько опередить события. Тем более что момент для этого был более чем подходящий.
– Да, виделся с новым смотрящим, – повторил Вертяков, – и скажу я вам, господа мои, что человек этот... В общем, мой покойный братец по сравнению с ним был просто ангелом. Так что непростой у меня с ним разговор был. Однако я все уладил. И теперь объявляю вам новые условия. Для того чтобы у нас с нашими партнерами все было тип-топ, в этот кабинет первого числа каждого месяца должны приносить портфельчик.
– Так ведь и раньше приносили, – удивленно сказал Циферблат, – что же тут нового? Все же понимают, обычное дело!
– Э нет, уважаемый Вилен Абрамович, – прищурился Вертяков, – раньше каждый по своему ведомству отчитывался передо мной отдельно. А теперь все будет по-другому. Теперь все деньги будут сложены вместе, и приносить этот портфельчик... Приносить его будете как раз вы, Вилен Абрамович.
– Я? – удивился Циферблат.
– Да, именно вы. Обсуждению не подлежит. И лежать в этом портфельчике должно триста.
– Триста чего? – Циферблат уставился на Вертяков а.
– Триста тысяч долларов, – раздельно произнес Вертяков, – триста тысяч убитых енотов. Зеленых американских рублей.
– Так ведь раньше на круг около двухсот выходило, – подал голос председатель комитета по СМИ.
– А не желаете мое кресло занять? – ласково поинтересовался Вертяков. – А потом с урками разбираться?
– Нет, спасибо, – торопливо ответил председатель, – я уж лучше у себя.
– Вот именно, – кивнул Вертяков.
– Ну, ты, Борис Тимофеевич, кровопийца, – покачал головой начальник налоговой службы области Хачик Гамлетович Погасян.
– Ничуть, – небрежно отозвался Вертяков, – я своей кровью между вами и бандитами встаю, так что и вы своей поделитесь. Тем более, сколько вас тут... Раз, два... Четырнадцать человек. Ну, еще те, кто не пришли... В общем, получается примерно по пятнахе с лица. Это для вас что – неподъемная сумма? Не смешите меня.
Осмотрев поверженных в прах соратников, за полчаса превратившихся в вассалов, Вертяков откинулся на спинку кресла и устало произнес:
– Благодарю вас, все свободны.
Прикрыв глаза рукой, он склонился к селектору и расслабленным голосом сказал:
– Элла, зайди ко мне.
Стараясь не шуметь, все быстро вышли из кабинета, и на пороге появилась Элла Арнольдовна. Закрыв за собой дверь, она молитвенно сложила на груди руки и восхищенно прошептала:
– Как ты их, Борюнчик! Как ты их! Я все слышала по селектору и, признаюсь тебе, даже кончила несколько раз... Я и не подозревала, что ты можешь быть таким!
Она торопливо обошла стол и опустилась перед Вертяковым на колени.
– Дай мне его немедленно... Я очень хочу...
Она стала торопливо расстегивать на Вертякове брюки, а он, чувствуя необычный прилив сил, помогал ей, бормоча:
– Да, я тоже... Но только не в рот. Я хочу засадить тебе по самые гланды.
– Ах... По самые... Это так сексуально, – прошептала Элла Арнольдовна и удивилась тому, что обычно полумягкий член Вертякова, который она с трудом освободила из плена брюк, на этот раз торчал, как могучий багровый бивень. – Ах, какой он у тебя сегодня! Я хочу по самые...
Она быстро задрала короткую юбку, скинула микроскопические трусы и резво опрокинулась на стол, широко раскинув ноги.
Вертяков с удивлением посмотрел на свой непривычно мужественный член, который в таком состоянии был последний раз в какой-то совершенно другой, теперь уже забытой жизни, поднялся из кресла и засадил Элле Арнольдовне по самые гланды.
Глава восьмая
ГРАНАТОМЕТ С ГЛУШИТЕЛЕМ
Лежал между двумя большими городами проезжий тракт.
И стояла на нем избушка, в которой обитали несколько Соловьев-разбойников.
Города эти назывались Томск и Новосибирск, тракт на самом деле был асфальтированной трассой, а избушка с лихоимцами – обыкновенным постом ГАИ.
Или ГИБДД.
Или ДПС.
Это уж кому как нравится.
На двадцать восьмом от Томска километре рядом с дорогой стоял большой бетонно-стеклянный ящик, перед которым днем и ночью ярко светили несколько ртутных фонарей. В солнечный день их свет был незаметен, а ночью они заливали мертвенным сиянием часть шоссе и просторную площадку перед постом.
Подъезжая к посту, водитель видел несколько знаков, которые предписывали ему ехать все медленнее, и если бы существовали утвержденные ГОСТом знаки, предписывающие передвигаться ползком, то они стояли бы на самых видных и главных местах.
Лихоимцы, обитавшие в помещении поста, были назначены государем на то, чтобы следить за порядком на дороге и помогать водителям, но они пренебрегали своими обязанностями и главным образом занимались элементарным, старым как мир, промыслом, а именно – поборами.
Правила дорожного движения они, естественно, знали назубок, но и это профессиональное знание они обращали на благо своих кошельков, разбухших от чужих денег. Они могли в шесть секунд вправить мозги любому водителю, засыпав его номерами пунктов и подпунктов, и ошарашенный водила только отмахивался и говорил: ладно, со всем согласен, как будем расходиться?
Такой поворот разговора и был основной целью разъяснения тонкостей ПДД. Но мудрые взяточники никогда не назначали сумму отступного, предоставляя это право попавшемуся в их тенета автомобилисту. Они не вымогали деньги, но технично вынуждали водителя идти на подкуп должностного лица. И когда водитель доставал деньги и вкладывал их в какую-нибудь щель инспекторского обмундирования, на лице гаишника появлялось выражение курицы, которую только что потоптал петух – "Ой, что это было? А я и не заметила..."
После этого водитель мог быть свободен и обычно незамедлительно использовал эту возможность.
В этот день трем сержантам, во главе которых стоял старшина Зажимов, сильно везло. Сначала мимо них пытались незаметно проскользнуть четыре трейлера с китайской обувью и подозрительными документами, но бдительные стражи дорожных порядков оказались на высоте. Документы перестали вызывать подозрение только после того, как недовольные, но на все согласные водители раскошелились в общей сумме на полторы тысячи долларов.
Кроме этих трейлеров были еще машины с мясом, водкой, телевизорами, компьютерами и прочими товарами народного потребления. И каждый водитель вносил свой вклад в развитие личных бюджетов томских Соловьев-разбойников.
Еще в этот день было удивительно много нетрезвых автомобилистов. Целых восемнадцать штук.
Один из них стал ерепениться, и старшина Зажимов скрепя сердце приказал сержанту Похотько оформить его по полной. А остальные без разговоров раскошеливались кто на триста, а кто и на четыреста долларов. После такого улова бравые блюстители закона слегка притомились и уже не обращали внимания на всякую мелюзгу, трусливо проезжавшую мимо их поста на задрипанных "Жигулях", "Москвичах" и "Волгах".
Были еще несколько машин, в которых сидели заросшие щетиной до самых глаз дети гор. Останавливая их, сержанты слегка нервничали – а вдруг террористы? Но зеленоватые купюры, отстегиваемые щедрыми горцами, снимали всякие подозрения.
Промчался на личном "Сабурбане" начальник милиции, перед машиной которого гаишники взяли под козырек, проносились машины с блатными номерами и черными стеклами... Наступал вечер, все было как всегда, и даже намного лучше, если учесть улов этого дня, и бригада механизированного удоя решила немного отдохнуть, а заодно произвести учет дневного заработка.
Рассупонившись, то есть расстегнув ремни и мундиры, стражи дорожного порядка уселись вокруг стола и, поглядывая через большое стекло на редкие машины, проползавшие мимо поста, начали считать деньги.
– Эх, жаль, что нет такого знака – "Приготовь деньги", – посетовал сержант Березовский, раскладывая добычу в соответствии с номиналом купюр.
Его фамилия служила предметом постоянных шуток, в основном типа "дай миллион". Некоторые сослуживцы интересовались, не является ли Березовский родственником известного политическикоммерческого деятеля, на что однофамилец знаменитого магната неизменно отвечал: "Это семейная тайна".