- В хрустальной чистоте, - подтвердил следователь. Из дальнего угла донеслось язвительное кхеканье Родиченкова. На него удивленно обернулись. - Говорят, Заманский прилетает, - Родиченков, добившийся всеобщего внимания, повёл пухлым плечиком. - Как бы он это самоубийство наизнанку в убийство не перелицевал. Как все бездельники, Родиченков, вроде, не прислушиваясь, слышал всё, что говорится другими. - Как Заманский? Почему?! Откуда? - Куличенок, дотоле благодушный, всполошился. - Ну, приезжает! Что с того? - Лукинов неприязненно зыркнул на болтуна. - Заманский - друг покойного. И приезжает на похороны. Только и всего. - Вот как, - Куличенок озабоченно поскреб лысину. - Так точно, что отравился фосфорными спичками? - по-иному, требовательно обратился он к Брусничко. - Вдруг напутали? Брусничко насупился. Патологоанатом с тридцатилетним стажем, он имел репутацию профессионала вдумчивого и глубокого. Больше того, история самоубийств была его страстью. Говорят, старый циник не засыпал, не почитав на ночь "Анализ соматической патологии при завершенных суицидах". Или хотя бы, - не полистав картинки. Но и своенравием славился непомерным. Попытка поставить под сомнение сделанное им заключение выводила Брусничко из себя. Особенно, если исходила от человека, по его мнению, мало смыслящего. Отложив пинцет, он демонстративно оглядел начальника следствия. - Я к тому, что больно способ чудной, - теряясь под насмешливым взглядом, объяснился Куличенок. - Это ж надо, - спички фосфорные раздобыл. Будто никаких других путей, чтоб в мир иной уйти, не существует. - Живут не как все. И даже в мир иной не по- людски уходят, - поддакнул Радиченков. - Ишь ты, - "не как все". Суетимся, собственного прошлого не ведая, - назидательно произнес Брусничко. - Вот и изумляемся всякий раз, когда с необычным сталкиваемся. А это необычное, к вашему сведению, в девятнадцатом веке, пока не появились серные спички, чуть ли не основным способом самоубийств слыло. Особенно среди молодёжи, - на почве любовных психозов. Страшная штука была. Те, кто на их производстве работал, поголовно, говорят, от некроза челюстей умирали… Видали, какие звери? Разгрызи головку и - привет. Он вынул из коробки здоровенную спичку, продемонстрировал. - Одной такой за глаза бы хватило. А он аж три штуки для верности запихал. - Так, может, всё-таки насильно? - вновь вскинулся Куличенок. Нижняя губа Брусничко оскорбленно наползла на верхнюю. - Будя воздух-то молотить, - не считаясь с начальственным авторитетом, рубанул он. - Сам подойди глянь, если чего понимаешь. Ты попробуй такую махину взрослому мужику меж зубов запихать, и чтоб бесследно? А тут ни пятнышка, ни ссадинки, ни гематоминки ни на шее, ни на теле, ни на запястьях. Конечно, в морге с лупой прошарю. Но и без того очевидно, что всё сам проделал. Самоубийство как конфетка. Аж в обёрточке…Несите в труповозку. Он разрешающе кивнул мнущимся санитарам с носилками. Потянул с рук перчатки, - свою работу он закончил. Куличенок успокоился, - хоть и сварлив по - стариковски патологоанатом, зато дотошен. Заключению его можно было смело довериться, - за тридцать лет ни одного прокола.
И всё-таки весть о приезде бывшего "важняка" лишила начальника следственного управления равновесия. В дверях приостановился. Не повернув головы, погрозил толстым пальцем в сторону Лукинова. - Заманскому ни под каким предлогом, никакой информации! Приехал хоронить, вот пусть и хоронит! Он вышел. - Пять лет прошло, а до сих пор дрейфит, - ухмыльнулся Брусничко. - Станешь дрейфить, когда с такой сволотой, как Заманский, столкнёшься, - неожиданно вступился за начальника следствия Радиченков. - Хоть меня возьми. Сколько из меня этот жидяра при осмотрах места происшествия крови попил! Чуть не так, начальству стучал. А не так, по-евонному, всякий раз выходило. Вроде, стараешься. А у него всё претензии. И то, что в иудейство своё отбыл, так по мне и слава Богу. Был бы патриот, разве б слинял? А так: раз Родина по фигу, то и катись. Не велика потеря.
Лукинов и Брусничко недобро переглянулись. Медик разлапистой походкой подошел к криминалисту.
Ухватив за пухлое плечо, рывком развернул.
- В хлебальник хошь? - задушевно поинтересовался он. - С чего это? - Радиченков перетрусил. О могучей силе старого врача рассказывали притчи. - С того, что патриот. Нынче что ни бездельник, то обязательно патриот. Штучных профессионалов выживают, а раздолбаи вроде тебя тихой сапой до пенсии проваландаются. Не сдержавшись, тряхнул так, что Радиченков клацнул зубами. - Покалечишь, облом! - закричал он в страхе. - Гляди, а то могу и рапорт! Кое-как вывернулся, обернулся за подмогой к Лукинову. - Не видел и не слышал, - отрубил тот неприязненно. - И вообще, забирай вещдоки и чтоб к завтрему все следы были обработаны. А то я тебя похлеще Заманского отбуцкаю. Радиченков нащупал портфель, с оскорбленным видом ретировался к лифту. Дождался, когда раскроются створки. - Надо же. Вроде, не евреи. А как нерусские! - почувствовав себя в безопасности, выкрикнул он, уже через закрывающуюся дверь. Из опустевшего коридора донёсся всхлип. Лукинов вышел. На табуреточке, под дверью, сидела, сгорбившись, ширококостная молодая женщина. Угрюмое выражение некрасивого лица и черный, накинутый на голову платок придавали ей скорбный, монашеский облик. - Ах, да! С тобой ещё! - спохватился следователь. - Валентина Матюхина? Ничего нового не скажешь? - Он всё для меня, для малыша моего… - не поднимая головы, выдохнула та. - И платил…Я на основной работе меньше получала. - Ладно. Запиши координаты и - свободна. Понадобишься - вызову, - Лукинов отпустил удручённую уборщицу. Вернувшись, увидел, что Брусничко извлёк из баула трехсотграммовую флягу со спиртом, разлил спиртное по золоченым коллекционным стопкам. - Работу, можно сказать, закончили, - он протянул стопку следователю. - Осталось вскрыть, сактировать и - в архив. Тут даже Заманскому не над чем будет поурчать. За него? - За него, - охотно согласился Лукинов. Выпил, продышался. - Я, Палыч, мудрые слова недавно услышал: историю пишут победители. Брусничко недоумённо отёр бороду. - Это я к тому делу скинхедов. Куличенок напортачил так, что поганой метлой гнать надо было, а его - в начальники подняли. А лучшего следака, который загубленное дело вытянул и раскрыл, из органов выдавили. И фамилию Заманского если и поминают, то ругательно. А случись наоборот, и окажись тогда наверху Заманский… - А мог оказаться наверху? - усмехнулся, наливая по второй, Брусничко. Лукинов сбился. Вопрос оказался в самую точку, будто игла в нерв угодила.
3
Самолёт летел в ночи. Дремали укрытые пледами пассажиры. Кто-то храпел - с посвистом и бульканьем. О тгородившись от внешнего мира наушниками, безмятежно подмурлыкивала плейеру Аська. Потом и она, ткнувшись головой в отцовское плечо, засопела. А вот к Заманскому сон не шёл.
Ещё пять лет назад он совершенно не помышлял об увольнении из органов и уж тем более - об отъезде из России. Всё произошло в одночасье.
В Привокзальном районе, в Нижней Китаевке, ночью, на стройке, ударом ножа был убит молодой узбек-гастарбайтер Хикмат Усманов. Страдающая бессонницей старушка видела, как в час ночи сосед по дому Бароничев в возбуждённом состоянии выбежал из подъезда и пошёл в сторону стройки, а полчаса спустя вернулся обратно. Была допрошена тридцатилетняя сожительница Бароничева, которая призналась, что состояла с Усмановым в интимной связи, о чём сожитель узнал и угрожал ей и любовнику расправой. Сам пятидесятилетний Иссак Бароничев подтвердил, что действительно после очередной ссоры с сожительницей вышел на улицу и минут сорок отсутствовал в квартире. Но ходил не на стройку, а в продуктовую палатку за ней, где можно было в ночное время купить выпивку. Причастность свою к убийству отрицал категорически. На молокозаводе, где Бароничев работал завпроизводством, его характеризовали, как спокойного, бесконфликтного человека. Изъятый в доме Бароничевых нож к раневому каналу убитого не подошёл. Других доказательств вины не было. Тем не менее Бароничев был арестован. Областным судом признан виновным в убийстве и осужден к десяти годам лишения свободы. Следователь Куличенок за оперативное раскрытие неочевидного тяжкого преступления был поощрён и повышен в должности.
Два года спустя в производстве следователя по особо важным делам Заманского оказалось уголовное дело по осквернению могил на мусульманском кладбище. Группа скинхедов валила и разбивала ломами памятники. Зачинщики были арестованы. В ходе расследования двое из них среди прочего признались в убийстве Усманова - из националистических побуждений. Меж тем невиновный человек вот уж два года отбывал наказание за преступление, которого не совершал. Заманского пригласил к себе вице-губернатор, курирующий правоохранительные органы, посетовал на верхоглядство и разгильдяйство Куличенка, который за допущенный ляп будет строго наказан. Но, доверительно объяснил он, самому Заманскому необходимо понять, что случившееся бросает тень не только на халтурщика Куличенка, но на репутацию областных правоохранительных органов в целом. Потому к Заманскому есть приватная, пустяковая просьбишка: эпизод с убийством Усманова из обвинения скинхедов аккуратненько исключить. Им и без убийства мало не покажется. С Бароничевым же будет решён вопрос об условно-досрочном освобождении, после чего его втихую выпустят на свободу. Надеюсь, нет возражений? Заманский энергично потёр подбородок, что делал в минуты чрезвычайного возбуждения, не попрощавшись, покинул здание администрации. После чего приложил все усилия, чтобы добиться оправдания Бароничева. Цели он достиг: приговор с шумным скандалом - через Москву - был отменён, невиновный освобождён. Но закончить дело скинхедов Заманскому не довелось. По указанию руководства, оно было передано Куличенку - должно быть, в качестве наказания. Заманский, к тому времени увлечённо работавший над раскрытием теракта на железной дороге, не слишком огорчился, тем более, что расследование по скинхедам было по сути закончено. Оставалось составить обвинительное заключение.
Через три месяца был оглашён приговор областного суда, - всем подсудимым, включая убийц Усманова, - по три года лишения свободы. Вот тут Заманского, что называется, зацепило. Он отправился к прокурору области, поддерживавшему обвинение в суде. Они были знакомы лет двадцать, приятельствовали, по молодости гуляли в общих компаниях и дотоле, казалось, оставались единомышленниками. Но в этот раз разговор вышел скомканным. На вопрос Заманского, почему по тяжкому, опаснейшему преступлению, за которое тихий обыватель был осужден к десяти годам, здесь, при групповом, на националистической почве, убийстве запрошен столь смехотворный срок, прокурор нахмурился, попытался отшутиться: больно, мол, родители убедительно просят. Увидел, что скользкая шутка не воспринята. Насупился. Наконец, у него раздраженно сорвалось с языка: "Да чего там? Ну, переборщили пацаны. Ты ж что хотел, то сделал. Своего отбил так, что всей области мало не показалось. Я не в обиде: понимаю и даже уважаю, - за единоплеменника встал. Здесь-то чего за этого снулого узбечонка хлопочешь? Не еврей же!" Сказано это было с простодушной доверительностью, как говорят меж своими. Заманский разом понял: в стране не просто сгустился воздух, о чём говорили все вокруг. Произошли тектонические сдвиги. Сместились пласты. И места среди них для себя Заманский больше не видел. Он подал в отставку и в тот же год с семьёй выехал в Израиль.
4
Едва пересекли границу России, началась болтанка. Будто неприветливая Родина пыталась завернуть перебежчика. Но зато когда, покружив и дважды ухнув в воздушные ямы, всё-таки приземлились, Шереметьево показалось Заманскому родней родного. Прилетели сразу два рейса. В зоне погранконтроля образовался с десяток очередей. Клубясь и извиваясь, они едва продвигались к окошечкам. Прошёл слух, что четыре из шести пропускных пунктов закроют. Давление в котле тут же поднялось. Задние принялись поджимать передних. Наиболее ретивые попёрли без очереди. Послышались раздраженные крики, детский плач, пьяные матюги. Как водится, зачалась драка. Но отгороженные стеклом невозмутимые погранцы всё с той же неспешностью принимали паспорта и цепким взглядом изучали каждого. В родной отчизне ничто не менялось, - собственные граждане, стремящиеся вернуться на Родину, по-прежнему находились под подозрением.
Зато немногочисленные иностранцы беспрепятственно протекали через изолированный коридор к отдельному, гостеприимному окошку.
Ладная девчушка в сержантских погонах приняла от Заманских паспорта, ловко раскрыла их на нужной странице, впечатала сочные визы. Расплылась в радушной улыбке. - Рада приветствовать вас на территории России! - Слышал, папка? Нам снова рады. Ради одного этого стоило сменить гражданство, - прокомментировала ехидная Аська. В зал прилёта отец с дочерью вышли, ещё покачиваясь после болтанки. Заманский усомнился, распознает ли Аська среди встречающих Лёвушку. Когда-то школьницей Аська за ним хвостиком бегала. Всё пыталась обратить на себя внимание. Но тот, на пять лет старше, только отмахивался от нескладного подростка. Аська, сощурившись, вглядывалась в лица встречающих. - Бери выше, - подсказал дочери Заманский. - Он за эти годы сантиметров на двадцать вымахал.
- Случаем, не тот птеродактиль? - глазастая Аська ткнула в толпу, над которой покачивалась аккуратно подстриженная, в очочках голова. - Ты только ему подобное не брякни. Это с виду фитиль. А на деле папин-мамин баловень. И сейчас, когда ни мамы, ни папы вдруг не стало, ему худо. - Ладно, не совсем дура. - Не совсем, - согласился отец. Аська фыркнула оскорблённо. Заманский поднял палец. Лёвушка выпрастал вверх руку и радостно замахал в ответ. Зажатая в ладони барсетка болталась над головами, будто яблоко на длиннющей, подсушенной ветке.
Едва Заманские выбрались на свободное место, Лёвушка подбежал и, изогнувшись, припал на плечо приземистого Заманского. Выглядел он потерянным . Д аже не сразу заметил поджидающую девушку. - Моя дочь Ася, - представил Заманский. - Не помните друг друга?
Лёвушка невнимательно кивнул. - Два дня как похоронил, - голос его булькнул. - Как он сам завещал, - с мамой в одной могиле.
Заманский потрепал склонившуюся стриженую голову. Стало заметно, как трудно даётся сиротство этому двадцатипятилетнему дылде.
На автостоянке их поджидал могучий "Рэнд ровер". Заманский заметил, что большинство машин по соседству тоже относились к внедорожникам и кроссоверам. Кажется, все россияне из тех, что посостоятельней, стремились хотя бы на лишние сантиметры оторваться от родимой земли. Едва тронулись, Аську на заднем сидении сморило, - подложив под голову подушечку, забралась с ногами и затихла.
Заманского же сон по-прежнему не брал, - слишком велико оказалось возбуждение, да и о многом хотелось расспросить за два часа, что занимала дорога до Тулы. Лёвушка отвечал на расспросы охотно. Необходимость пересказывать обстоятельства происшедшей трагедии как будто облегчала его страдание.
Когда Лёвушка вернулся из Москвы в отчий дом, отец заметно взбодрился, принялся вовлекать сына в антикварное дело. Завалил книгами по искусству, потихоньку принялся сводить с клиентурой. Сам Зиновий начинал с "окучки" - скупки по деревням старинных самоваров, которые после, дома, разбирал до винтика, реставрировал и выставлял по московским салонам. Со временем стал считаться одним из первых "самоварщиков" России. И даже спустя два десятка лет именно самовары составляли цвет разросшейся его коллекции.
С этого же, по воле отца, начал и Лёвушка. Несколько раз съездил в район Белёва. Останавливался в гостинице. Днем мотался по деревням, к вечеру возвращался в райцентр. Получалось удачно. Отец оставался доволен. Восьмого июня, в день трагедии, как раз отправился в очередную поездку. Отцу позвонил по приезде в Белёв, но телефон оказался "вне зоны действия сети". Особенно не взволновался, так как означало это то же, что и прежде: когда сына не было в городе, Зиновий часто оставался ночевать в салоне, в кухонке, на узеньком канапе. Дозвониться туда было невозможно, - звукоизолирующие стены экранируют и поглощают сигнал. - А если отец сам хотел с тобой поговорить? - уточнил Заманский. - Выходил в коридор, к лифту. Там связь брала.
День прошёл в хлопотах. Но к вечеру спохватился, что отец, вопреки обыкновению, ни разу не вышел на связь. Принялся названивать. Увы! Аппарат устойчиво оставался вне зоны действия сети. К полуночи попытался заснуть, но не смог, - заволновался всерьёз. На всякий случай позвонил соседке по коттеджному посёлку, надежной женщине, которая присматривала за их домом, в отсутствие хозяев. Та сходила, через десять минут подтвердила, что коттедж пуст. Позвонил Валентине, уборщице в салоне. Раз в неделю мыла и чистила полы, стены и мебель. Всё, кроме экспонатов, за которыми ухаживал сам отец. Ключей от салона она не имела. Потому убиралась в присутствии либо Зиновия, либо Лёвушки. Всего ключей от салона было три комплекта. Третий, контрольный, хранился во вневедомственной охране, на пульте. - В общем, - продолжил Лёвушка. - Валентина должна была восьмого убираться в салоне, но приболел сынишка - он у неё под Узловой, у родителей, и она накануне, с папиного разрешения, укатила к ним в деревню. Туда ей и дозвонился. Хотя после моего звонка тоже обеспокоилась. Через час перезвонила сама. Сказала, что первой электричкой выезжает в Тулу. Рано утром вновь звонок от неё, уже из Тулы. Говорит, вместе с вахтёром барабанят в дверь салона. Достучаться не могут. Папины телефоны по-прежнему не отвечают. Я перезвонил на пульт. Подтвердили, что объект с охраны снят.
Тут уж ждать было нечего. Вскочил в джип и - погнал по трассе. Хорошо, что раннее утро, - шоссе полупустое. Как идиот, набирал папин номер, всё заклинал: "Ответь". Не ответил, конечно. Когда примчался, Валентина так и ждала под дверью, прикорнув на табурете. Как только отпер салон, в нос шибануло. Дальше - знаете. - Что-то необычное, как открыл дверь, показалось?
- Ещё бы, - Лёвушка шумно задышал. - Папа мёртвый. Что уж необычней.