– Да, вообще-то препарат выбора лоразепам: новый, действует быстрее и седация не такая сильная как от диазепама, от которого становишься невероятно сонным. Но это единственное, что было дома.
– Значит, ты проглотила таблетку, и затем они оба поехали в Бад-Заров на конгресс?
– Предварительно проверив в каждой комнате датчики движения и, следовательно, обыскав весь дом, включая подвал.
Эмма не могла сказать, по каким признакам определила это – по его сжатым губам или по дрожанию в голосе, – но она ясно чувствовала, как сильно Конрад осуждает поведение ее мужа. Оба всегда недолюбливали друг друга, что, конечно, было связано с тем, что Эмма игнорировала комментарии Филиппа о "сладком папике" и даже подогревала его ревность. Конрад же часто удивлялся неотесанному "деревенщине", который передавал трубку не поздоровавшись или не протягивал руки при редких встречах.
Но в этом конкретном случае упреки Конрада были необоснованны. Будь он на месте Филиппа, ему тоже было бы нелегко отказать ей в просьбе, тем более такой убедительной.
"Мне нужно отдохнуть, Филипп. Но, зная, что ты пропускаешь свой доклад только из-за меня, я буду нервничать еще сильнее. Я приняла лекарство. Вы все проверили, а после обеда Сильвия придет проведать меня, так что сделайте мне и себе одолжение и оставьте меня одну, хорошо?"
В этом не было ни слова лжи, но и ни слова правды.
– А средство подействовало? – спросил Конрад.
Он налил ей немного чая. Чайную свечу в подставке скоро нужно заменить. Фитиль почти целиком погрузился в расплавленный воск.
– Да, еще как.
– Ты захотела спать?
Эмма взяла предложенную ей чашку и сделала глоток. У чая "Ассам" был горьковатый и тяжелый вкус, как будто его слишком долго заваривали.
– Диазепам меня практически вырубил. Я была как под наркозом перед операцией.
– И избавилась от страха?
– Не сразу, нет. Но это было связано с тем, что…
– С чем?
– Просто… кое-что произошло. Когда мы прощались.
Конрад поднял брови и ждал, что Эмма продолжит говорить.
– Йорго. Он взял меня за руку…
– И?
– И вложил мне что-то в ладонь.
– Что?
– Листок.
– Что там было написано?
– Самое чудесное, что я слышала от мужчины, давным-давно.
– "Я люблю тебя"? – спросил Конрад. Эмма помотала головой.
– "Я верю тебе", – сказала она и сделала паузу, чтобы дать словам подействовать.
Конрад не казался удивленным, но с его натренированным покерным лицом это ничего не значит.
– Я верю тебе, – тихо повторил он.
– Йорго нацарапал это на крохотном блокнотном листке. И еще, что я должна ему позвонить. Я лишилась дара речи, когда прочитала сообщение, как только оба ушли.
– А потом?
Эмма вздрогнула.
– Ты же знаешь, что произошло.
– Я хочу услышать это от тебя.
– Я, я…
Она закрыла глаза. Представила перед собой входную дверь. Изнутри. Увидела, как протягивает руку к дверной ручке, поворачивает два раза ключ.
– Я сделала невообразимое, – закончила она свое предложение.
Конрад едва заметно кивнул.
– Впервые за шесть месяцев?
– Да.
Конрад подался вперед:
– Почему?
Эмма подняла голову. Посмотрела ему прямо в глаза. Увидела в его зрачках собственное малюсенькое отражение.
– Из-за крови, – прошептала она. – Повсюду была кровь.
Глава 17
Тремя неделями ранее
Эмма стояла на коленях в луже крови посреди гостиной, между камином и письменным столом, и была на удивление спокойна. Кровь вырвалась потоком, абсолютно неожиданно, несмотря на предшествующее хрипение и тяжелое дыхание.
Глубокий вздох, судорога верхних грудных мышц. Шум, как-будто тело на выдохе пытается избавиться от чего-то живого, – и потом Самсона вырвало прямо к ее ногам.
– Мой бедный, что же с тобой такое? – Она погладила его по голове и почувствовала, как он дрожит, словно ему так же холодно, как и ей самой.
Не прошло и получаса, как Филипп и Йорго уехали, а она за это время умудрилась во второй раз перевернуть весь дом в поисках посылки, которая действительно исчезла.
Но это невозможно!
Измотанная, со вспотевшей спиной, она как раз вернулась в гостиную из коридора, который еще раз обыскала. В отчаянии решила в последний раз посмотреть под ковриком Самсона: возможно, псу пришла в голову идея перетащить посылку к своему спальному месту. Но вместо посылки она обнаружила там Самсона в этом жалком состоянии.
– Самсон, ну же. Ты меня слышишь?
Пес снова начал задыхаться.
В обычных обстоятельствах Эмма испугалась бы до смерти и первым делом зажала бы рот руками, от страха, что не справится в такой критической ситуации. Но недавно принятый диазепам сгладил самые высокие волны страха, хотя полностью не устранил. Это как анестезия у зубного врача. Острые вспышки боли уже не ощущаются – только вездесущее тлеющее пламя, которое глубоко внутри только и ждет момента, чтобы заново вспыхнуть, едва действие укола ослабнет.
И что ей делать сейчас?
Она посмотрела на улицу. Буроголовая ворона села на голую магнолию и вроде подмигнула Эмме, но это, конечно, только показалось. По-прежнему шел густой снег. Эмма не могла разглядеть глаза птицы.
Ее подсознание подсказывало ей, что нужно делать.
– Ты должна выйти наружу!
– Нет! – громко возразила она, но практически не услышала своего голоса, потому что Самсона снова вырвало. На этот раз крови было меньше, но лучше от этого не стало.
– Да, ты и сама знаешь. Ты должна покинуть дом, Самсону нужна помощь!
– Ни за что. – Эмма помотала головой и подошла к столу, на котором лежал ее сотовый.
– И куда ты хочешь звонить?
– В экстренную ветеринарную службу, куда же еще?
– Уверена?
– Конечно, только взгляни на него.
Она посмотрела на Самсона.
– Понимаю, – продолжил голос у нее в голове, он напоминал ее собственный, только в какой-то заумной версии. – Кажется, ему осталось недолго. Ты действительно этого хочешь?
– Спасти его?
– Подвергнуть себя опасности , – ответил голос.
Как громом пораженная, Эмма замерла, ей потребовалось несколько секунд, чтобы переварить эти слова. Потом она снова положила телефон на стол.
– Ты прав.
"Я не могу никому позвонить".
Потому что одним звонком это не ограничится. Когда-то перед ее дверью возникнет незнакомец. Неизвестный ветеринар, которого придется впустить в дом, потому что не может же она в такой холод отправить Самсона для осмотра на улицу. А потом еще нужно будет поехать в ветеринарную клинику, потому что дома его не вылечить.
– Проклятье, – выругалась она.
Самсон тем временем уже лежал на боку, почти в позе эмбриона, и тяжело и быстро дышал. Бледный язык свисал из пасти, нос был практически сухим. Кровавая нить слюны тянулась с его черной губы до самого паркета.
– Что же с тобой такое?
"И что мне теперь делать?"
Она не могла впустить в дом незнакомца, только не в ее состоянии. Но единственная логичная альтернатива – покинуть дом – казалась не менее ужасной.
Эмма на секунду задумалась, не позвонить ли Филиппу, но тогда он точно может забыть о своем конгрессе, а она не хотела так с ним поступать.
Может, это просто вирус?
Эмма погладила Самсона по мягкой шерсти и почти не ощутила, как поднимаются его ребра при дыхании. Возможно, это воспаление легких, но в таком случае симптомы проявились в острой форме и слишком неожиданно.
Теперь стало понятно, почему Самсон все время был такой вялый.
"Мой бедный медвежонок, у меня такое ощущение, что тебя кто-то…"
Она резко вскочила, пронзенная шокирующей мыслью.
"…что тебя кто-то отравил!"
Образ Салима, спрашивающего ее, можно ли дать Самсону лакомство, не выходил у нее из головы.
"Нет, нет, нет. Это чепуха".
Эмма с трудом соображала, ее сознание работало вполсилы – типичное действие успокоительного. Она еще могла делать выводы, но все процессы занимали вдвое больше времени.
Только не Салим. Самсон всегда получает от него что-нибудь, и никогда ничего не случалось.
Ворона за окном исчезла. Эмма успела заметить лишь перья ее хвоста, когда птица полетела именно в том направлении, в котором должна будет пойти и Эмма.
Практика ветеринара доктора Планка находилась через две улицы, в сторону Хеерштрассе.
Для этого Эмме придется надеть что-то теплое, пристегнуть Самсона на поводок, возможно, даже нести его на руках, но ее беспокоило другое.
Самая большая проблема состояла в том, что ей нужно будет открыть дверь и впервые за шесть месяцев выйти из своих четырех стен, отказавшись от их защиты.
– Нет, не получится. Это немыслимо, – сказала она, что, конечно, звучало парадоксально, задумайся она об этом. Как и то, что она никогда не сможет сломать стену, которой отгородилась от окружающего мира, и сделать не только один, а сразу несколько шагов в мир, с которым больше не хочет иметь ничего общего.
"Нет, я не смогу".
Даже если ближайшая ветеринарная клиника доктора Планка находится в нескольких минутах ходьбы и открыта по субботам до шести вечера, тогда как большинство ветеринаров в Берлине вообще не работают по выходным.
"Все равно не смогу. Это немыслимо".
Четверть часа Эмма неподвижно сидела на полу рядом с мучившимся животным, пока не приняла решение – попытаться сначала обойтись без помощи посторонних.
Потом у Самсона произошла первая остановка дыхания.
Глава 18
Страх впивается в душу и разрушает человека изнутри. При этом питается временем своей жертвы: чтобы надеть что-то теплое, Эмме потребовалось полчаса, даже со шнурками на ботинках она справилась не с первой попытки; наконец онемелыми пальцами застегнула молнию на пуховике и, вся в поту, открыла дверь – что, по ощущениям, тоже длилось целую вечность.
Диазепам, который она запила глотком воды, проявлялся пока больше своими побочными действиями, чем основными. Эмма чувствовала ужасную сонливость, но невидимое железное кольцо вокруг груди никак не ослаблялось.
К счастью, Самсон снова начал дышать, но был уже не в состоянии самостоятельно держаться на лапах. Поэтому Эмме, ко всему прочему, пришлось сделать крюк и дойти до сарая – маленькой металлической конструкции в дальней части сада. Если она не ошибается, там на стене еще висят санки, которые Филипп купил сразу после переезда сюда, ошибочно полагая, что они часто будут ими пользоваться, раз уж живут рядом с горой Тойфельсберг.
Возможно, сегодня санки оправдают себя и послужат транспортным средством для Самсона.
Эмма тяжело дышала и пыталась сосредоточиться на дороге по заснеженной лужайке. Боязливо шаркая ногами, как пациенты, делающие первые шаги после тяжелой операции, она неуклюже продвигалась вперед.
Каждый шаг как испытание мужества.
Путь казался таким трудным, как будто она преодолевала его в ластах и с водолазным аппаратом. Ее ноги проваливались в снег по щиколотку, и несколько раз приходилось останавливаться и переводить дух.
По крайней мере, она больше не дрожала – возможно, ее душа настолько замерзла, что для физического ощущения холода просто не осталось места.
Или у нее уже "гипотермическая идиотия"? Психологический феномен, когда некоторые люди в состоянии переохлаждения незадолго перед смертью думают, что им невыносимо жарко. По этой причине трупы замерзших на улице иногда находят без одежды. Несчастные, умирая, срывают с себя последнее.
"Ах, будь страх рубашкой, я бы с удовольствием сняла ее", – думала Эмма и удивлялась, что не чувствует никаких запахов в саду. Ни снега, ни земли, ни даже собственного пота.
Ветер дул неудачно, со стороны железнодорожных путей, и доносил грохот электричек с расположенной недалеко станции Хеерштрассе. Эмма слышала шум отчетливее, чем обычно, зато видела хуже.
С каждым шагом вперед сад как будто становился уже. Понадобилось какое-то время, прежде чем Эмма поняла, что это паника сужает поле ее зрения.
Сначала из него исчезли кустарники, потом вишня и рододендрон; наконец Эмма оказалась в узком темном туннеле, ведущем прямо к сараю.
Зрительные расстройства.
Эмма знала симптомы приближающегося приступа паники: пересохший рот, быстрое сердцебиение, измененное восприятие цветов и форм.
От страха, что, остановившись, она уже никогда не сможет продолжить движение, Эмма, спотыкаясь, шла вперед, пока наконец не добралась до сарая.
Распахнула дверь и не глядя схватила санки, которые Филипп аккуратно повесил на стену прямо у входа.
Легкая ярко-красная пластиковая вещица в форме широкой лопаты. К счастью, не старомодная тяжелая модель из дерева с полозьями – Самсон легко упал бы с таких саней.
На обратном пути Эмма чувствовала себя немного лучше. Успех, связанный с таким быстрым обнаружением саней, придал ей уверенности.
И поле зрения снова расширилось. Кустарники стояли на своем месте, но очень неестественно шевелились. Не из стороны в сторону, как от ветра, а вверх и вниз, будто перевернутая гармонь.
Это было неприятно, но не так жутко, как следы, которых Эмма не заметила до этого.
Она разглядывала массивные следы сапог в снегу перед собой. Это были не ее, а размера на три больше. И они шли только в одном направлении.
К сараю.
Эмма повернулась к серому садовому домику, дверь которого оставила открытой.
Она раскачивается?
Там внутри кто-то есть?
Может, она схватила в темноте санки и чуть было не задела мужчину, который спрятался за газонокосилкой?
Эмма не могла ничего и никого рассмотреть, но у нее все равно было ощущение, что за ней наблюдают.
– Самсон! – крикнула она и побежала быстрее. – Самсон, ко мне! Бедняжка, пожалуйста, иди ко мне!
Измученный пес действительно сделал ей одолжение и, кашляя и задыхаясь, поднялся с коврика у входной лестницы, где ждал хозяйку.
– Спасибо, мой дорогой. Хороший пес.
Он забрался в пластиковые сани, по которым Эмма похлопала рукой, и, сопя, улегся там.
– Не бойся, – подбодрила Эмма себя и пса. – Я помогу тебе.
Она потрепала его по голове, стиснула зубы и потянула сани с Самсоном в сторону улицы. Потом сглупила и обернулась еще раз: ей показалось, что за маленьким дверным окошком мелькнула тень.
Это занавеска шевельнулась?
Нет, она висела ровно, и внутри не горел свет, чтобы отбрасывать тени.
И все равно. Эмма чувствовала на себе невидимые взгляды.
УБИРАЙСЯ.
ПОКА НЕ ПОЗДНО.
И эти взгляды наносили раны, из которых вытекало все ее мужество.
"Будь моя жизненная энергия жидкой, за мной тянулся бы красный след, – подумала она. – Очень практично, нужно всего лишь идти по нему, чтобы найти дорогу обратно".
Она подняла веревку от саней, которая выскользнула у нее рук, и заставила себя идти вперед. К ветеринару.
Прочь от темного дома за спиной, из окна которого, как казалось, за ней наблюдают безжизненные глаза. Которые ждут, когда она вернется.
Если вообще вернется.
Глава 19
– Сколько времени он уже в таком состоянии? – спросил доктор Планк, осматривая Самсона.
Бедному созданию поставили капельницу с электролитами и каким-то средством, чтобы вызвать рвоту. С тех пор как ветеринар вместе с Эммой перетащили его на процедурный стол, Самсон почти не приходил в себя. Время от времени он вздрагивал на выдохе, но это был единственный признак жизни.
– Сколько? Я думаю… – Голос Эммы дрожал, как и ее колени.
Ей казалось, что она бежала изо всех сил, а не прошла и трехсот метров до угла. Триста метров в ее ситуации были равносильны марафону.
"В первый раз вышла одна из дому, да еще с собакой, которая так же близка к смерти, как я к сумасшествию".
Стоя в свете яркой галогенной лампы, которая висела над Самсоном, Эмма сама с трудом могла поверить, что сделала это. Добралась до этого углового таунхауса с кремовым фасадом и зелеными ставнями, гараж которого уже много лет назад перестроили в приемную ветеринарной практики. К счастью, Эмме не пришлось там долго ждать. Кроме маленькой девочки с заплаканными глазами, которая держала на коленях корзину-переноску для кошки, она была единственная пациентка. А из-за тяжелого состояния Самсона врач их тут же принял.
– Я не уверена, он с утра был какой-то вялый. – Наконец Эмма смогла закончить предложение. – Я думаю, это началось около одиннадцати утра.
Врач хмыкнул, и Эмма не могла сказать, было ли это удовлетворенное или озабоченное хмыканье.
Он пополнел с тех пор, как она видела его в последний раз, правда, это было давно, еще "в прежние времена", на каком-то общем празднике, который община устраивает каждое лето. Свеженакрахмаленный халат немного натягивался на животе этого высокого, под метр девяносто, мужчины. У него появился небольшой второй подбородок и стали более пухлыми щеки, что придавало ему более добродушный вид, чем прежде. Планк походил на большого плюшевого мишку со светло-коричневыми растрепанными волосами, широким носом и меланхоличными глазами-пуговицами.
– Он ел что-то непривычное?
Эмма нервно поправила платок, который скрывал ее короткие волосы. Если Планк удивлялся, почему она его не сняла, то виду не подавал.
– Да, то есть, я имею в виду, нет. Вы же знаете Салима?
– Нашего почтальона?
– Он всегда угощает Самсона лакомством, сегодня тоже.
– Хм.
Планк почесал лоб, и Эмма желала бы не видеть этого, потому что его пальцы в латексных перчатках напомнили те, что гладили ее голову. Тогда, в темноте гостиничного номера.
– И что теперь делать? – спросила она ветеринара, держа одну руку на грудной клетке Самсона и уставившись на белый шкаф-витрину с марлевыми бинтами и шинами-воротниками, как будто это произведение искусства.
– Сначала нужно подождать, – ответил Планк и критично оглядел капельницу. Он указал на сточный желоб стола. – Мы лечим его, основываясь на догадках и подозрениях, но многое говорит об отравлении. Как только его вырвет, мы дадим ему активированного угля, чтобы обезвредить возможные ядовитые вещества. Моя ассистентка как раз вызывает курьера из лаборатории. Как только это будет сделано, мы установим Самсону мочевой катетер, чтобы предотвратить реабсорбцию яда стенками мочевого пузыря, а затем, конечно, дадим ему обычный коктейль из лекарств.
Эмма кивнула. Точно так же поступили бы и в случае с человеком.
– Пока у нас не будет анализа крови, мы руководствуемся подозрениями.
– Это может быть что-то, кроме отравления?
Планк ухитрился одновременно кивнуть и пожать плечами.
– Маловероятно. Мы будем знать точно, как только получим данные лабораторного исследования.
Он погладил по лейкопластырю на задней лапе Самсона, откуда брал кровь.
– У меня хорошие контакты с ветеринарной клиникой в Дюппеле, я получу результаты самое позднее завтра утром.
Эмма почувствовала, как на глаза у нее наворачиваются слезы. Она не могла сказать, от усталости или из страха, что уже поздно и яд нанес непоправимый ущерб Самсону.