– Лучше всего, если вы оставите его на сутки здесь, под нашим наблюдением, фрау Штайн.
Планк сделал короткую паузу и небрежно, словно случайно, коснулся руки Эммы, и какое-то время они вместе гладили Самсона по голове.
– Здесь ему будет лучше, чем дома. – Затем последовал странный вопрос: – Кстати, насчет дома. Ваш подвал уже просох?
– Простите?
– Прорыв трубы в прошлом месяце. Как-то раз у нас тоже такое случилось. Прошла целая вечность, прежде чем можно было отключить тепловентиляторы. Я еще подумал, вот так так, бедная фрау Штайн. Сначала болезнь, а потом еще и это. Никому не пожелаешь. Ваш муж рассказал мне о невезении с лопнувшими трубами.
– Филипп?
Дверь в лечебный кабинет открылась, и вошла полная пожилая женщина в халате медсестры. Она ободряюще улыбнулась Эмме и, поскрипывая "биркенштоками" , направилась к шкафу с медикаментами, вероятно, чтобы подготовить все необходимое для дальнейшего лечения Самсона.
Планк продолжал как ни в чем не бывало:
– Я случайно встретил его в городе. Ровно четыре недели назад. Просто невероятное стечение обстоятельств. Во время вечернего дежурства меня экстренно вызвали в отель. Чихуа-хуа. Ты помнишь? – крикнул он медсестре, которая устало кивнула.
Планк ухмыльнулся, качая головой:
– Живая игрушка одной американки наступила на осколок стекла. Выходя, я увидел вашего мужа, сидящего в холле. – Эмма слушала слова ветеринара и чувствовала, как волна жара обжигает ее грудную клетку изнутри.
– Моего мужа? В холле? – переспросила она в трансе.
– Да. Я еще подумал: надо же, что здесь делает господин Штайн? А потом увидел два напитка на столе, и, когда поприветствовал его, он объяснил, что вам обоим придется провести ночь здесь, пока не устранят основные последствия потопа.
В дверь позвонили, и ассистентка Планка исчезла в направлении ресепшн.
– Не то чтобы я был любопытным или в чем-то его подозревал, но потом я подумал, что в такой ситуации все-таки можно было вообразить себе что угодно. Я к тому, что кто будет спать в отеле в собственном городе, если…
"…если в доме нет никаких рабочих?" – продолжила про себя Эмма.
Которые занимаются детской комнатой.
Которая никогда не понадобится.
Или прорывом трубы.
Которого никогда не было.
– Ну, я надеюсь, насосы уже убрали и ваш пол просох. Фрау Штайн?
Эмма сняла судорожно сжатую руку с шерсти Самсона и осознала, что уже довольно долго пялится на Планка. Без успокоительного она, наверное бы, громко вскрикнула, а так диазепам приглушил ее эмоции.
– С вами все в порядке?
Она изобразила подобие улыбки:
– Да, все в порядке. Я просто немного не в себе из-за Самсона.
– Понимаю. – Планк деликатно коснулся ее руки. – Не волнуйтесь о нем. Он в надежных руках. И возьмите на ресепшн визитку с номером моего сотового телефона. Если у вас появятся вопросы, можете звонить мне в любое время.
Эмма кивнула.
– Один вопрос у меня уже есть, – сказала она на ходу.
– Какой же?
– Отель.
– Да?
– Тот, в котором вы встретили моего мужа. Вы помните его название?
Глава 20
Эмма открыла рот и ждала, что почувствует вкус детства, как только снежинки опустятся ей на язык.
Но того знакомого ощущения так и не наступило.
Аромат зимы, запах ветра, вкус снега и все прочие впечатления, которые нельзя описать, а только пережить, и которые напоминают о первом катании на санках, об изнуряющих пеших походах в мокрых носках и падении с велосипеда, но также о приятной горячей ванне вечером, теплом молоке на подоконнике, в которое окунаешь печенье, одновременно наблюдая за тем, как муравьи утаскивают крошки разбросанной еды из кормушки для птиц, – ничего из этого Эмма не могла вспомнить.
Ей было просто холодно. Обратная дорога была долгой и утомительной, даже без санок, которые она оставила в ветеринарной практике. Она осторожно переставляла ноги на частично обледенелом тротуаре, прислушиваясь к хрусту под подошвами.
В первый декабрь, проведенный здесь, на Тойфельзе-аллее, Эмма еще думала, что поселок словно создан для Рождества. Маленькие уютные дома с толстыми свечами в окнах, вечнозеленые ели в палисадниках, которым достаточно одной гирлянды, чтобы выглядеть украшенными к Рождеству. Почти никаких машин, которые своим ревом нарушают атмосферу и которых нужно опасаться лисам, выбегающим из Груневальда на дорогу. Даже пожилые жители вписывались в эту картину. Дамы в фартуках а-ля "Госпожа Метелица" из сказки, возвращающиеся с тележками с рынка на Пройсен-аллее, седовласые мужчины в вельветовых брюках, которые с важным видом и трубкой во рту очищают дорожки от снега и от которых не удивишься в ответ на приветствие услышать "хо-хо-хо".
Но сейчас на улицах не было ни души, кроме одного подростка, которого родители, видимо, заставили посыпать подъездную дорожку песком.
Хотя бы что-то.
Эмма не вынесла, если бы ее остановил кто-то из соседей и втянул в разговор.
– О, фрау Штайн, вот так сюрприз. Мы вас так давно не видели! Вы пропустили как минимум четыре завтрака в общинном центре.
– Да, мне очень жаль. Один насильник всунул свой пенис в мою слишком сухую вагину, а потом сбрил мне волосы на голове. С тех пор я немного не в себе, но если вас не пугает, что во время еды я могу внезапно вскочить с криком и начать биться головой о стол или выдирать отросшие волосы просто потому, что мне на секунду показалось, что сидящий напротив мужчина и есть виновник моих параноидальных приступов паники, тогда я с удовольствием загляну на следующий общий завтрак и принесу с собой круассаны. Как вы на это смотрите?
Эмма улыбнулась этому абсурдному внутреннему диалогу, а потом заплакала. Слезы текли по ее мокрому от снега лицу. Она дошла до угла, повернула направо, на свою улицу, а через несколько шагов, задыхаясь, схватилась за чей-то забор.
"Черт тебя побери, Эмма. Какая ты дура".
Она не могла, нет, не хотела поверить, в кого превратилась. Всего несколько месяцев назад у нее была успешная частная практика. Сегодня она не в состоянии справиться с простейшими будничными делами и пасует даже перед необходимостью пройти какие-то смешные сто метров.
"И все это лишь потому, что тогда я решила ночевать не дома".
Жалость к себе. Упреки. Самоубийство.
Эмма знала эту классическую триаду и солгала бы, если бы стала утверждать, что никогда не задумывалась о возможности последнего.
Это просто смешно, говорил ее разум.
Это неизбежно, отвечала часть человеческой системы, которая, по сути, определяет все решения и не поддается ни контролю, ни лечению, но которую легко поранить: душа.
Проблема психических заболеваний – в невозможности самодиагностики. Стремление понять, что происходит в голове твоего второго "я", обречено на такой же успех, как и попытка однорукого хирурга пришить себе кисть. Это просто не получится.
Эмма знала, что отреагировала слишком бурно. Что наверняка существует какая-то безобидная причина, почему ветеринар встретил Филиппа в отеле.
– Le Zen. Безвкусный азиатский дворец, просто китч, не находите?
И у загадочной посылки, вероятно, тоже есть до смешного простое объяснение.
Бессмысленно часами раздумывать над тем, действительно ли Салим передавал ей посылку для соседа, потому что с альтернативным выводом – что она потеряла рассудок – ее собственный разум ни за что не смирится. Возможно, она вовсе и не видела сегодня Салима, может, в ее дверь позвонил не почтальон, а незнакомец, который дал Самсону не лакомство, а яд?
Может, она только что была совсем не у ветеринара, а лежала, пристегнутая к кровати, в закрытой психиатрической клинике Бонхёффер?
Эмма считала это маловероятным. Настолько тяжелые шизофренические обострения встречаются крайне редко и не бывают вызваны одним-единственным травматическим событием. Им предшествуют многолетние тяжелейшие нарушения. Но эта мысль может быть и просто доводом в собственную защиту, которую она должна продумать!
В принципе она понимала, что потеряла самообладание и все социально-коммуникативные навыки, но не полную связь с реальностью. Однако стопроцентной уверенности в этом быть не могло, тем более если душа подверглась таким тяжелым испытаниям, как в случае Эммы.
– Посылка была! – громко сказала она, чтобы вырваться из порочного круга собственных мыслей. Повторила предложение еще раз, словно пытаясь подбодрить себя. – Посылка была на самом деле. Я держала ее в руке.
Она произнесла это трижды и с каждым разом чувствовала себя лучше. С вновь обретенной решительностью вытащила сотовый из кармана и набрала номер мужа.
После трех гудков включилась голосовая почта.
На некоторых участках А10 плохая связь, возможно, они как раз едут в туннеле. Во всяком случае, Эмма была рада, что могла оставить сообщение без критических вопросов и уточнений.
– Дорогой, знаю, это звучит странно, но возможно, наш почтальон не совсем чист. Салим Юзгеч. Ты можешь как-то проверить его подноготную?
Она объяснила причину своего подозрения и закончила словами:
– И еще кое-что. Ветеринар говорит, что встретил тебя в Le Zen. Ты рассказал ему что-то насчет прорыва трубы у нас в подвале. Можешь объяснить мне, что это значит?
Затем она сунула телефон в карман брюк и смахнула снег с ресниц.
Лишь сделав шаг назад, Эмма осознала, за чей забор держалась все это время.
Садовая калитка, видавшая и лучшие времена, криво висела на металлическом шесте. Она была залатана проволочной сеткой с крупными ячейками, больше похожими на дыры. Почтового ящика не было, а вместо таблички с именем кто-то приклеил к звонку полоску скотча и написал на нем водостойким маркером.
Буквы уже немного стерлись, и для уверенности Эмма еще раз подняла глаза на старинную эмалированную табличку, которая, традиционно для этих мест, крепилась между кухонным окном и гостевым туалетом прямо на доме: Тойфельзе-аллее, 16а.
Сомнений нет.
Эмма перевела взгляд обратно на забор. На мгновение она испугалась, что буквы на скотче могут раствориться в воздухе так же, как и посылка на ее столе, но они были на месте: А. П.
Как инициалы "А. Паландт".
В следующую секунду Эмма приняла роковое решение.
Глава 21
Ход мыслей был простым.
Если есть извещение, значит, есть и посылка.
Простое доказательство.
Если Салим, как обещал, оставил А. Паландту карточку-извещение, то, значит, перед этим он вручил посылку Эмме.
Так просто, так логично.
Самое простое, что могла сделать Эмма, чтобы убедиться, – позвонить в дверь и спросить об этом Паландта, если тот уже вернулся домой. Но такой вариант даже не рассматривался. Только не после того, что Эмма видела сегодня утром в Интернете. При мысли, что дверь откроется и на пороге появится мужчина, пусть даже отдаленно похожий на парня из лифта, ей становилось плохо от страха.
Нет, единственное, на что еще была готова пойти Эмма, – быстро заглянуть в почтовый ящик, который – и тут она столкнулась с проблемой – похоже, вовсе отсутствовал. За последнее время здесь вообще многое исчезло.
Эмма вспомнила, что изящная вдова, которая жила здесь одна, всегда содержала свое жилье в полном порядке. Сейчас в наружных фонарях недоставало лампочек, маленькие садовые фигуры из глины пропали. Насколько Эмма могла разглядеть, на окнах не было штор, из-за чего простой серый дом с грубой фактурной штукатуркой казался не только неуютным, но почти заброшенным.
Похоже, здесь никто не живет.
Садовую калитку, к которой Эмма прислонилась, заклинило, зато ворота навеса для автомобилей стояли распахнутыми настежь. Лучше бы отказаться от этого плана и идти домой. Но какая-то магическая сила тянула Эмму к этим открытым воротам. И если быть честной, она знала причину: ей хотелось не только доказать существование посылки. Ею двигало параноидальное стремление выяснить, кто такой А. Паландт.
Маловероятно, что этот человек имеет какое-то отношение к Парикмахеру и тому, что с ней случилось, но Эмма знала, что мысль об этом незнакомце и о том, что могло лежать в посылке, сведет ее с ума, если она не проверит свое подозрение.
Вот так и получилось, что по дороге домой Эмма по щиколотку провалилась в снег на подъездной дорожке. На влагу, которая проникала в ботинки через дырочки для шнурков, она не обращала внимания, как и на то, что платок все больше намокал от снега и прижимал ее короткие волосы к голове.
Гораздо неприятнее были сверлящие взгляды, которые мерещились ей за спиной. Это соседи стоят у окна и наблюдают, как она направляется к входной двери. Вход в дом располагался не как обычно со стороны улицы, а с торца. Крытое гофрированным листом крыльцо скрывалось в тени ели, которая ветвями, как занавесом, закрывала входную дверь и клинкерную лестницу.
Эмма преодолела четыре ступени и обернулась в сторону улицы, но никого не увидела. Никого, кто наблюдал бы за ней из машины или с соседского участка, ни одного прохожего, кто задавался бы вопросом, почему женщина, которая полгода не появлялась на людях, вдруг присела на корточки перед чужой дверью.
Как она и боялась, почту для А. П. бросали в специально предназначенную для этого прорезь в двери.
Черт.
В почтовом ящике она, возможно, еще смогла бы нащупать карточку своими тонкими пальцами, но так?
Эмма приподняла металлическую крышку, посмотрела в щель и, конечно, ничего не увидела. В доме было темнее, чем снаружи.
Она вытащила сотовый и неловкими пальцами включила фонарик.
Вдали залаяла собака, и лай смешался с вездесущим шумом Хеерштрассе, который Эмма замечала, лишь когда знакомые, приехавшие к ней впервые, сидели у нее в саду и обращали на это ее внимание.
Или когда страх обострял ее чувства.
Не только страх быть пойманной (что ей сказать, есть дверь неожиданно откроется?), а страх того, что она не рассчитала своих душевных и психических сил. До сегодняшнего дня мир за входной дверью казался ей бушующим океаном, сама же она сидела на берегу и даже не собиралась плавать, а сейчас вдруг отважилась броситься сразу в открытое море.
"Но я не могу иначе".
Свет телефонного фонарика. Сквозь узкую щель под единственно возможным косым углом Эмма смогла разглядеть только несколько половиц и то, что действительно напоминало бумаги или письма, разбросанные по полу, – была ли там и карточка-извещение? Сложно сказать.
Ну вот и все.
Эмма почувствовала облегчение, снова поднявшись на ноги. Ее мозг нашел приемлемую причину, почему план нельзя довести до конца. Это был хороший здоровый знак, что она еще не настолько управляема импульсами, чтобы начать искать запасной ключ под ковриком, проверять боковое окно гостевого туалета или просто потянуть за дверную ручку, которая…
…легко повернулась!
Эмма отдернула руку. С громким скрипом дверь медленно открылась внутрь, толкая перед собой почту по темному полу. Эмма бросила взгляд через плечо, но за ней никого не было; по крайней мере, она никого не заметила. Когда она снова повернулась, то обнаружила, что в доме совсем не так темно, как она думала сначала. Приглушенный желтоватый свет падал из дальней комнаты в коридор, и Эмма увидела, что входную дверь заклинило от набросанных рекламных материалов.
И еще кое-что.
То, что заставило ее сделать два шага и войти в чужой дом, хотя узкий, невысокий предмет, к которому она направлялась, действовал на нее скорее отталкивающе.
Эмма не могла поверить в то, что стояло здесь в прихожей рядом с гардеробной вешалкой, и боялась, что это просто фантазия, видение, плод ее параноидального воображения, которое подпитывает ее манию преследования. Поэтому она должна была убедиться в этом в непосредственной близи.
Эмма вытянула вперед руку.
Почувствовала собственное дыхание, потому что здесь внутри было не намного теплее, чем снаружи.
Коснулась холодного стиропора.
И ощутила липкую ленту на макете человеческой головы, к которой прилипло несколько волосков.
Сомнений быть не может.
Это манекен для парика.
В момент этого открытия, от которого у Эммы в ладонях появилось странное чувство онемения, загудел ее сотовый.
К счастью, она поставила его на виброзвонок, иначе шума бы было как от церковных колоколов.
– Алло? – ответила она, когда увидела, что звонят из ветеринарной практики. Наряду с головой манекена тревога за Самсона была еще одной причиной покинуть этот дом как можно скорее.
– Фрау Штайн, это практика доктора Планка, простите за беспокойство. Но у нас проблема с оплатой лабораторных исследований. Ветеринарная клиника в Дюппеле утверждает, что ваша кредитная карточка заблокирована.
– Это, должно быть, какая-то ошибка, – прошептала Эмма, направляясь к выходу, который вдруг оказался прегражденным. Но не человеком или предметом, а светом.
Яркими белыми ксеноновыми фарами, которые освещали подъездную дорожку до самого дома, в который она только что незаконно проникла.
Широкие лучи заскользили по живой изгороди, когда автомобиль с тарахтящим двигателем медленно завернул к навесу.
Глава 22
Задняя дверь.
Единственное, о чем Эмма могла думать, завершив разговор.
Тело ее переключилось в режим бегства, усталость как рукой сняло, а голова даже прояснилась. Страх быть обнаруженной разогнал туманную пелену диазепама.
По крайней мере, на какое-то время.
Здесь должен быть задний выход, подумала она.
Только не через переднюю дверь. Снова перешагнуть через почту на полу, сбежать по ступеням вниз и угодить прямиком в руки владельца манекена для парика, который вернулся домой и как раз вылезает из машины?
Значит, назад.
И только прочь.
Если этот дом, как и большинство в поселке, построен в двадцатых годах прошлого века, то у него такой же план с выходящей на террасу гостиной.
Эмма побежала по коридору и открыла первую дверь справа, за которой находилась просторная, еще более темная комната.
Сначала она испугалась, что наружные жалюзи опущены, но это были всего лишь тяжелые, пропахшие пылью и дымом портьеры, которые она раздвинула одним рывком.
И действительно, большие французские окна вели в длинный, узкий сад.
Окна были старые, и мир за волнистыми стеклами представал, как в объективе "рыбий глаз". Но искаженный вид могучих ив, корявых фруктовых деревьев и лежащих повсюду заснеженных валунов абсолютно не интересовал Эмму.
Она услышала шаги в прихожей, втянула застоявшийся пыльный воздух, подавив кашель, и попыталась как можно бесшумнее повернуть ручку окна против часовой стрелки.
Когда она потянула заклинившую дверь, раздался пронзительный звук, от которого грозили лопнуть барабанные перепонки. Трезвонило на весь дом. Громче любого школьного звонка, который возвещает начало большой перемены.
Сигнализация?
Но не мог же Паландт оставлять входную дверь незапертой, а выход в сад поставить на электронную сигнализацию?
Это не имело смысла, да и, судя по бедности гостиной, здесь нечего охранять.