- Не волнуйтесь, пан Штольц! Занимайтесь своим делом! - Старыгин огляделся по сторонам, но потом не выдержал и толкнул дверь Математического кабинета.
За этой дверью находился огромный зал, как и все прочие, украшенный пышной лепкой и потолочными росписями.
Однако в первый момент не это поразило Старыгина.
Ему показалось, что помещение, в которое он вошел, наполнено бесчисленным количеством невидимых насекомых, сверчков или цикад. Во всяком случае, со всех сторон доносился разноголосый стрекот.
Прислушавшись, Дмитрий Алексеевич понял, что это - не стрекот живых созданий, а неумолчное тиканье многочисленных механизмов, созданных человеческими руками.
Зал был полон десятками старинных часов.
Часы стояли на разнообразных изящных столиках с ножками в форме звериных лап и маленьких фавнов, на резных консолях и мраморных подставках. Это были часы в футлярах из бронзы и драгоценных пород дерева, из перламутра и слоновой кости, большие и совсем миниатюрные, часы в форме башен и колесниц…
Еще здесь были десятки старинных глобусов, также выполненных из различных драгоценных материалов, на резных подставках и самого разного размера.
И почти сразу Старыгин узнал тот глобус, который был изображен на его карте. Глобус, который держал в левой руке Император.
Это был довольно небольшой глобус удивительно тонкой работы, выполненный из слоновой кости и палисандра. Моря и реки были сделаны из цветной эмали, а города - из ценных камней.
Старыгин подошел к этому глобусу, и только тогда понял, что не видит того человека, ради которого пришел в Клементинум.
- Пан Мирослав! - окликнул он, еще раз оглядев зал. - Пан Мирослав Войтынский!
Ответа не последовало, и в зале по-прежнему не было слышно ничего, кроме ровного, многоголосого тиканья часов.
Старыгин удивленно подумал, что хранитель легкомысленно оставил свои сокровища без присмотра, а сам, должно быть, ушел через дверь в глубине зала.
Направившись в ту сторону, Дмитрий Алексеевич обогнул огромный глобус в человеческий рост, установленный на резной палисандровой подставке.., и застыл на месте.
На узорном паркете позади глобуса, широко раскинув руки, лежал человек.
Это, несомненно, был тот, с кем Старыгин хотел встретиться - пан Мирослав Войтынский. И сейчас Старыгин убедился, что сотрудник библиотеки действительно как брат-близнец похож на голландца семнадцатого века - командира отряда амстердамских стрелков капитана Франса Баннинга Кока.
То же бесцветное лицо, та же тонкая кожа, свойственная рыжеволосым, те же блеклые глаза, та же маленькая рыжеватая бородка.
И теперь сходство еще усилилось, поскольку, как и амстердамский капитан, давно нашедший упокоение в семейном склепе, пан Мирослав Войтынский был, несомненно, мертв.
Потому что глаза живых людей не смотрят перед собой с такой отрешенностью от всего земного, с таким великолепным равнодушием к окружающему.
И еще потому, что вокруг головы пана Войтынского по драгоценному паркету зала растекалось огромное пятно крови.
Старыгин попятился, в ужасе глядя на мертвого человека.
Что происходит вокруг него?
Один за другим погибают люди, так или иначе связанные с поисками пропавшей картины. И погибают они едва ли не на глазах у Дмитрия Алексеевича, как будто кто-то не хочет допустить их встречи. Сначала человек, сорвавшийся ночью с крутой лестницы на Малой Стране.., это еще можно было посчитать за несчастный случай, но за ним последовал повешенный на Чертовке.., и теперь, наконец, этот человек, двойник капитана…
Старыгин снова посмотрел на мертвого человека.
Он действительно был удивительно похож на капитана Баннинга Кока. И как капитан на картине Рембрандта протянул вперед правую руку, показывая на что-то своему помощнику, молодому лейтенанту, так и его мертвый двойник вытянул правую руку, словно пытался до чего-то дотянуться или привлечь к чему-то внимание…
Дмитрий Алексеевич проследил за направлением его руки.
Ему пришлось пригнуться, поскольку справа от мертвеца стоял резной столик с часами. И там, под столиком, он увидел еще одни часы, сброшенные на пол или случайно упавшие со стола. Именно на них указывала мертвая рука, словно пан Войтынский в самый миг своей смерти настойчиво привлекал внимание к этим часам…
Старыгин опустился на одно колено и внимательно взглянул на сброшенные часы.
Они были невелики - куда меньше других, стоявших на том же столе. Часы не шли, видимо, остановившись в момент падения, от удара об пол. И случилось это всего несколько минут назад, если верить положению стрелок.
Старыгин осознал еще одну ужасную вещь.
Если Войтынского убили несколько минут назад - значит, Дмитрий Алексеевич автоматически попадает под подозрение! Точно так же, как в случае с человеком на малостранской лестнице…
Да нет, все это глупо! У него нет никаких мотивов для совершения этих убийств!
А у кого такие мотивы есть? Должно быть, Войтынский что-то знал, и мог сообщить это Старыгину.., все-таки почему он перед смертью показывал на эти часы?
Дмитрий Алексеевич снова пригляделся к старинному прибору.
Корпус из розового дерева был украшен перламутровыми вставками и тонкой, хорошо сохранившейся росписью. На одной стороне футляра были изображены весы, на другой человек в монашеском одеянии, заботливо склонившийся над другим человеком, больным или умирающим. На третьей стенке были нарисованы пучки трав и разноцветные шары. Выше, над этими шарами, помещалась небольшая золотая корона с виноградными листьями по ободку.
Роспись довольно странная.., по крайней мере, прежде Дмитрий Алексеевич никогда не сталкивался с такими сюжетами.., какая связь между весами, травами и склонившимся монахом? И при чем тут цветные шары?
Почему Войтынский перед смертью пытался привлечь внимание к этим часам?
Или вовсе не к часам, а к чему-то совсем другому?
Что-то, какая-то ускользающая мысль промелькнула в голове Старыгина, что-то связанное с разноцветными шарами, но он не успел додумать эту мысль до конца, потому что в дальнем конце зала раздался едва слышный, но вполне отчетливый звук.
Старыгин выпрямился и успел заметить, как человеческая фигура метнулась к противоположной двери и скрылась за ней.
Значит, убийца Войтынского до сих пор прятался здесь, в кабинете математики, укрывшись за одним из огромных глобусов, и только сейчас убежал!
Старыгин, не раздумывая, бросился вслед за ним.
За дверью оказался новый коридор, но гораздо менее нарядный, чем все прежние, без цветных росписей и пышной лепнины, его своды были просто выбелены. И в конце этого коридора мелькнула все та же сгорбленная фигура. Старыгин побежал, его шаги громко отдавались от низких сводов, эхо множило их, и можно было подумать, что по коридору бежит целая толпа.
В конце коридора оказалась винтовая лестница, уходившая вниз, и туда, вниз по этой лестнице убегал убийца.
Старыгин несся следом за ним, перескакивая через ступеньки и ежесекундно рискуя сломать себе шею, но расстояние между ними не уменьшалось.
Лестница кончилась, снова начался коридор, но это был уже мрачный коридор подвала, едва освещенный редкими светильниками, извилистый, с многочисленными поворотами и неожиданными развилками, с низкими и сырыми кирпичными сводами.
Здесь, в этих подвальных катакомбах, иезуиты, несколько веков владевшие всем огромным комплексом Клементинума, могли проводить тайные суды над еретиками и подвергать подозреваемых немыслимым пыткам…
В неверном свете мелькнула фигура человека, он быстро шел по коридору. На нем был короткий плащ или куртка с капюшоном, так что фигура казалась бесформенной, но по твердым, уверенным шагам можно было определить, что человек силен и очень опасен.
Человек свернул вправо по коридору, и Старыгин ускорил шаги, чтобы не потерять его из вида.
Подвалы были сухими, но холод подземелья проникал под куртку. Легкие с трудом проталкивали спертый воздух. Старыгин добежал до поворота. Этот коридор был гораздо уже и темнее, однако глаза уже привыкли к скудному освещению, и Старыгин хорошо видел фигуру впереди. Коренастый человек с широкими плечами, что-то в его походке казалось знакомым…
Убийца оглянулся и оскалил зубы в злобной усмешке, глаз его было не разглядеть из-за низко надвинутого капюшона. Здесь он допустил большую ошибку, поскольку не заметил ступенек, что шли вниз, споткнулся и упал с криком. Старыгин помчался вперед огромными шагами, осознав, что это последний шанс догнать неизвестного.
Ступени вели в полукруглый зал с низкими кирпичными сводами, и когда Старыгин добрался до места, слегка запыхавшись, убийца уже встал на ноги. В зале было темно, свет проникал из боковых коридоров, но Старыгин видел, как горели яростью глаза убийцы.
Раньше в пылу погони он не думал, как станет бороться с вооруженным человеком. Он и в рукопашном-то бою не слишком силен…
Убийца шагнул к нему, и Старыгин отскочил в сторону, дернув за плащ. Капюшон упал, и Старыгин вскрикнул:
- Пан Лойза! - хотя не очень удивился.
Действительно, это был тот самый человек, который представился им хозяином мельницы на реке Чертовке. Теперь Старыгин был уверен, что именно он убил двойника знаменосца, который значился на рисунке под номером двенадцать. Отчего же тогда он не убил их с Катаржиной, хотя имел возможность это сделать?..
Так или иначе, если тогда он отчего-то этого не сделал, то сейчас решил воспользоваться предоставленной возможностью.
Лойза попытался ударить Старыгина в лицо, тот снова отскочил.
"Только бы не нож, - подумал он, - чем он Войтынского-то приложил, хотелось бы знать…"
Он заметил, что противник движется как-то скованно, прижимая левую руку к боку, и постарался зайти слева. Внушительный кулак снова мелькнул возле его лица, но Старыгин отклонился, и удар пришелся в плечо. Если бы его угостили в челюсть, не миновать больницы, решил Старыгин и двинул своего противника в левый бок. Тот громко чертыхнулся, послышался треск, и на пол выпал бумажный рулон. Вот отчего Лойза так скованно держался, он прятал рулон под плащом, прижимая к груди. Он отпихнул Старыгина и бросился поднимать рулон. Теперь они боролись на полу, слышался треск разрываемой бумаги. Старыгин с трудом поднялся, топча ногами мятые клочки, и тогда Лойза, у которого освободились руки, угостил его отличным ударом в солнечное сплетение.
Старыгин охнул и осел на пол. Перед глазами замелькали красные мухи. Когда же чувства вернулись, он осознал, что сидит на полу в темном каменном помещении, где пахнет плесенью, и нет света. Он с трудом поднялся и удивился, что голова не кружится, ощупал себя и понял, что может идти. Под ногами валялись его бумажник и разные мелочи, что выпали во время драки. Старыгин, не глядя, сгреб все в кучу и запихал в карман. Затем он побрел по длинному коридору, делая усилие, чтобы не останавливаться.
Шаги убийцы доносились откуда-то издалека, и обманчивое эхо сбивало Старыгина с толку, мешало ему правильно определить направление. Он, видимо, свернул не в ту сторону, и скоро совершенно потерял дорогу.
Под ногами хлюпало. Шаги убийцы постепенно стихли в таинственной глубине подземелья, и наступила глухая тишина, изредка нарушаемая только падающими с потолка каплями.
Старыгин растерянно огляделся. Он понял, что преследование незнакомца было глупым и совершенно бесполезным делам и только усугубило его положение.
Он повернул назад и неуверенно двинулся туда, откуда пришел, стараясь припомнить дорогу.
Коридоры бесконечно ветвились, и очень скоро он понял, что полностью утратил ориентацию.
Прежде он считал, что неплохо запоминает дорогу, но то было в лесу или под открытым небом, где существуют десятки примет, по которым можно определить направление - мох на стволах деревьев или на камнях, по-разному растущие ветки и травы.., не говоря уже о солнце днем или о звездах ночью.
Здесь же, в подземелье, ничего подобного не было, и приходилось полагаться только на интуицию.
Перед ним было два пути - влево и вправо, и они ничем не отличались один от другого, там и там были низкие мрачные своды, уходившие в темную глубину.
Он выбрал левый коридор. Ему показалось, что оттуда едва заметно веет свежестью, а не тоскливой сыростью подвала.
Он шел и шел, понемногу теряя надежду.
Казалось, уже много часов он блуждает по этому подземелью, но когда по пути попалась тускло светящаяся лампочка, он взглянул на свои часы и с удивлением убедился, что прошел только час с тех пор, как он выбежал из Математического кабинета.
Коридор снова повернул.., и Старыгин в ужасе застыл: перед ним оказалась комната, заставленная орудиями пыток.
Заржавленные крючья и щипцы были развешаны по стенам, в центре помещения стояла так называемая "железная дева" - огромный пустотелый футляр в форме человеческого тела, изнутри утыканный острыми шипами. Несчастную жертву заталкивали внутрь и потом закрывали футляр, так что шипы вонзались в тело…
Здесь же валялись деревянные тиски для пальцев, усаженные шипами доски, чудовищные пилы с огромными кривыми зубьями и другие чудовищные приспособления, о назначении которых Старыгин предпочел не думать.
И вдруг где-то позади этой комнаты пыток раздался скрип явственный скрип закрываемой двери.
Несмотря на холодную сырость подвала, лоб Старыгина мгновенно покрылся испариной. Он резко развернулся и устремился прочь из этого страшного места. Теперь он забыл, как совсем недавно гнался по этим темным коридорам за таинственным человеком, чей силуэт увидел на месте преступления. Он хотел бежать отсюда прочь, и мечтал только об одном выбраться отсюда, из этого ужасного подземелья, и снова увидеть человеческие лица и солнечный свет…
Он бежал, не разбирая дороги, бежал куда глаза глядят, и на этот раз интуиция сослужила ему хорошую службу.
Прошло всего несколько минут, и он увидел перед собой поднимающиеся вверх ступени.
Это была не та лестница, по которой он незадолго до того спустился в подземелье, но ему было все равно - лишь бы выбраться отсюда, лишь бы подняться к свету, к людям…
Еще немного - и он толкнул тяжелую дубовую дверь.
Она с ревматическим скрипом распахнулась и Старыгин чуть не ослеп от хлынувшего в глаза солнца.
Он был неподалеку от набережной Влтавы, на мощенной серым тесаным камнем площади, и в нескольких шагах от него стоял молодой полицейский.
Полицейский повернулся на скрип открывшейся двери, и его лицо удивленно вытянулось.
- Эй, пан! - проговорил он и шагнул к Старыгину. - Эй, пан! Одну минутку…
Старыгин, который минуту назад готов был облобызать любого человека от радости, что сумел выбраться из иезуитского подземелья, теперь невольно попятился. Он вспомнил об обстоятельствах смерти пана Войтынского, и о предыдущих смертях.., и желание общаться с полицией моментально пропало.
И в этот самый миг рядом с ним затормозила машина.
- Садитесь, Дмитрий! - раздался знакомый голос.
За рулем сидела Катаржина в темных очках и надвинутой на глаза кожаной кепке. Она распахнула дверцу, и Старыгин, не раздумывая, плюхнулся на сиденье.
Машина взревела и помчалась по залитой солнцем набережной.
Молодой полицейский проводил машину взглядом и еще раз неуверенно воскликнул:
- Эй, пан! - и недоуменно пожал плечами. Он всего лишь хотел спросить бледного как смерть туриста, выбравшегося из подвалов Клементинума, не нужна ли ему помощь.
- Ваше питье! - проговорила Гертджи, поднося хозяйке чашку с травяным отваром.
- Что ты принесла? - Саския приподнялась в постели и недоверчиво принюхалась к содержимому чашки. - Какая гадость!
- Вам станет легче от него, мефрау! - Гертджи левой рукой поправила подушку. - Выпейте, это должно помочь!
- Ты хочешь меня отравить, - проговорила Саския, отпив горький отвар и сморщившись. - Я знаю - ты хочешь меня отравить и занять мое место! Мое место в доме, мое место в постели господина…
- Как вы можете говорить такое, мефрау! привычно отмахнулась Гертджи от ее слов. -Я порядочная вдова, и мне обидно слушать такое.., допивайте лучше свое питье!
- Я знаю - ты надевала мое ожерелье! - не унималась Саския. - Когда я спала, ты входила и примеряла его…
- Да с чего вы взяли! - Гертджи отстранилась от хозяйки. - И почем вы знаете, коли вы спали?
- Знаю, и все! - отрезала Саския. - Дождись хотя бы, когда я помру! Тогда можешь делать, что тебе заблагорассудится.., но и тогда! Имей в виду - я буду следить за тобой с того света!
- И не грех вам говорить такое, мефрау! -Гертджи перекрестилась. - Как только у вас язык повернулся!
- В своем доме я вольна говорить все что хочу! - Саския закашлялась, поднесла к губам кружевной платочек.
Гертджи поднялась, забрала чашку с остатками питья и направилась к двери.
Саския откашлялась, вытерла губы и проговорила ей вслед:
- Запомни мои слова! И вот еще что - принеси мне разбавленного подогретого вина, а то от этого отвара у меня отвратительный привкус во рту!
Закрыв за собой дверь, Гертджи прошипела:
- Свинья! Чахоточная свинья! А я-то еще сомневалась, стоит ли воспользоваться эликсиром старой Кэтлин! Я-то жалела ее, старалась всячески ей угождать! Нет, эта больная свинья не понимает хорошего отношения! Не понимает и не заслуживает!
Она прошла на кухню, подогрела в ковше немного воды, добавила в нее терпкого красного вина, того, что прислал хозяину минхейр До-мер, отец ученика, затем оглянулась на дверь.
Убедившись, что поблизости кроме нее никого нет, достала из-за выреза платья маленький стеклянный пузырек, вытащила плотно притертую пробку.
- Как там сказала знахарка, - припомнила она, склонившись над бокалом. - Довольно будет и самой малости? Но на всякий случай нужно дать ей побольше, чтобы уж подействовало наверняка!
Она наклонила пузырек и проследила за тем, как несколько темных, маслянистых капель упали в бокал и растворились в прозрачной красной жидкости.
Это хорошо, что вино такое терпкое. Оно отобьет запах снадобья, и хозяйка ничего не почувствует…
В пузырьке осталось еще немного снадобья, совсем немного, но ведь знахарка сказала, что много и не понадобится. Так что это тоже лучше приберечь…
Гертджи плотно заткнула пузырек и спрятала его обратно, за вырез платья.
Здесь уж никто не посмеет искать.
Она взяла бокал с вином и снова направилась в спальню госпожи.
- Тебя только за смертью посылать! - недовольно проговорила Саския, приподнявшись на локте. - Только за смертью!
- Зачем вы говорите такие слова? - обиженно вымолвила Гертджи, подавая ей бокал. -Вот ваше вино.., пока я разогрела воду, пока я смешала ее с вином…
- Ты как следует развела вино? - осведомилась Саския, поднося бокал к губам, отмеченным синевой болезни.
- Конечно, мефрау! - успокоила ее Гертджи и снова поправила подушку.
Саския жадно, в несколько глотков опустошила бокал, и лицо ее немного порозовело.
- От этого больше пользы, чем от тех отваров, - проговорила она, откинувшись на подушки. - Право слово, не буду больше пить эти травяные отвары…
- Как же можно, мефрау! - увещевала ее Гертджи, прибирая бокал. - Ведь вам велел принимать эти отвары минхейр Маасбюрх, аптекарь, а уж он-то понимает в болезнях…