– Несколько вопросов к вам, фройляйн. Хотите разговаривать по-русски или можно по-немецки?
– Лучше по-русски.
– Хорошо. Госпожа Апраксина, можете начинать.
Апраксина тоже достала из сумки блокнот и задала девушке первый вопрос:
– Ваше имя?
– Татьяна Беляева.
– Откуда вы приехали?
– Из Москвы.
– В гости или по туристической путевке?
– В гости.
– Кто вам прислал приглашение?
– А вот хозяин дома и прислал, мой знакомый, князь Георгий Бараташвили.
– Когда и где вы с ним познакомились?
– Несколько лет тому назад, в Москве.
– А при каких обстоятельствах?
– Да разве все упомнишь! Познакомились и познакомились…
– Когда вы приехали в Германию?
– Пятого июня.
– У вас есть в Германии знакомые, кроме господина Бараташвили?
– Нет.
– А родственники?
– Тоже нет.
– Понятно. А где сейчас находится господин Бараташвили?
– А он сейчас едет сюда, уже подъезжает, наверное! – с торжеством и ехидством объявила Татьяна Беляева.
– Ах вот как? Значит, вы все-таки успели ему позвонить и сообщить о приезде полиции, пока держали нас за дверью?
– Успела! А разве я не имела права это сделать?
– Могли бы спросить разрешения у господина инспектора.
– А я не видела никакого инспектора! Кто-то позвонил в дверь, а я позвонила хозяину дома и спросила, что мне делать.
– Будто вы не видели, что у дома остановились две полицейские машины!
– Могла и не видеть – я же спала. И потом, откуда мне знать, как выглядят германские полицейские машины?
– Допустим. Кто еще живет в этом доме, кроме вас?
– Никого! – как-то уж очень торопливо ответила девушка.
– Неправда! – сказала Апраксина.
Девушка дернулась, но ничего не сказала в ответ.
– А господин Бараташвили – разве он не живет в этом доме?
– Ах он! – в голосе девушки послышалось скрываемое облегчение. – Ну да… Но обычно он приезжает только на выходные. У него в Мюнхене квартира.
– А вы здесь не скучаете и не боитесь оставаться одна?
– Бояться – в Германии? Да я и вообще-то девушка не из трусливых.
– А чем вы тут занимаетесь, когда хозяин отсутствует?
– Ну, гуляю… смотрю телевизор, видики…
– И за этим вы ехали в такую даль? – удивилась Апраксина.
– А почему нет-то? Для меня это, может быть, лучший отдых – ничего не делать и спать вволю, пить колу и смотреть телевизор.
– Понятно… Ну, это пока все, Татьяна. Сейчас вы можете включить свой телевизор, а я пока переведу ваши ответы инспектору.
Но девушка телевизор не стала включать, а сидела, глядя в окно и внимательно прислушиваясь к тихому разговору Апраксиной с Миллером.
Инспектор, выслушав Апраксину, сказал:
– Если я правильно понял, фройляйн Беляева весь день скучает в одиночестве, смотрит телевизор, пьет колу и попутно дегустирует американские сигареты?
– Почему это я их "дегустирую"? – спросила Татьяна Беляева, не дожидаясь перевода. – Я их просто курю!
– А какие сигареты обычно курит фройляйн?
– "Лорд".
– А кто же курит "Мальборо" с ментолом?
– Это кто-то из гостей хозяина наверное курил… Все забываю вытряхнуть пепельницу! – И Беляева схватила было пепельницу, полную окурков, но инспектор накрыл пепельницу блокнотом.
– Оставьте, не трудитесь. Однако в комнате явственно пахло ментолом, когда мы сюда вошли… Нет-нет, только не рассказывайте мне про мятный ликер или мятное масло для отпугивания комаров, потому что запах уже выветрился, пока мы разговаривали.
– А я вспомнила! Кто-то из гостей оставил пачку с последней ментоловой сигаретой, ну я ее и докурила недавно…
– А пачку выбросили?
– Наверное… Не помню… Но если она вам нужна, то я пойду и поищу ее в мусорном ведре! – Она встала и направилась к двери.
– Заодно посмотрите там пачки от польских сигарет и русских папирос, – попросила Апраксина.
Беляева растерянно остановилась в дверях.
– Впрочем, не трудитесь, фройляйн! – сказал инспектор, поднимаясь с места. – Теперь мне ясно, кого надо искать в этом доме. Графиня, мы с ребятами тут все осмотрим, а вы можете пока продолжить беседу с соотечественницей.
– Ладно, инспектор, – кивнула Апраксина. – Присаживайтесь, госпожа Беляева.
Беляева села на диван и сразу же закурила, действительно достав сигарету из белой пачки с надписью "Лорд".
– Послушайте, Татьяна… Как вас по отчеству?
– Можно просто Татьяна.
– Отлично. А я – графиня Елизавета Николаевна Апраксина.
– Графиня Апраксина! – фыркнула Татьяна. – Кого только не встретишь за границей. В Москве скажу кому – не поверят!
– А вы собираетесь возвращаться в Москву?
– Да, наверно, придется…
– А вы правы, Татьяна, кого только не встретишь в эмиграции! Я вот недавно встретила девушку, как две капли воды похожую на вас.
– Бывает, – пожала плечами Татьяна.
– А у вас, кстати, случайно нет сестры?
– Есть.
– Почему же вы сказали, что у вас нет родственников в Германии?
– Так она не в Германии, а в Америке!
– В самом деле?
– Представьте себе! В отличие от меня она прекрасно устроилась в эмиграции: ее из Совдепии вывез немецкий муж, она прожила с ним два года как в раю. Ей, конечно, пришлось работать, но не полицейской ищейкой, как некоторым графиням! А сейчас они вместе с мужем уже в Америке, недавно туда улетели.
– Недавно? А вы абсолютно точно уверены, что у вашей сестры все так лучезарно и что она действительно улетела в Америку?
– Уверена. Мы с нею успели повидаться перед ее отлетом в Нью-Йорк.
– Она улетала отсюда, из Мюнхена?
– Да.
– Но из Мюнхена нет рейсов в Нью-Йорк! Сейчас аэропорт "Рим" закрывается, число заграничных рейсов значительно сократилось, а новый аэропорт пока еще не открылся.
– Они летели через Франкфурт.
– Понятно. Она вам писала из Нью-Йорка?
– Еще нет. Но они звонили и сказали, что долетели благополучно.
– Кто звонил?
– Ой, да какая же вы непонятливая, ну моя сестра и ее муж!
– Вы слышали ее голос?
– Слышала! И его слышала, и ее слышала!
– А вы долго общались с сестрой перед ее отлетом в Америку?
– Да почти сутки! Вот в этом самом доме! Что вы ко мне пристали-то?
– А что вы так волнуетесь, Татьяна?
– Еще бы мне не волноваться, когда вы такие вопросы задаете! Что вам сестра-то моя сделала? И оставьте меня в покое, вы, полицейская графиня!
– В эмиграции каждый зарабатывает на жизнь как может, милая моя девушка, – скромно ответила графиня. – А о вашей сестре я спрашиваю потому, что у меня есть серьезные подозрения, что из Германии она никуда не улетела.
– Чушь собачья! Я же говорю – мы виделись в этом доме и долго общались!
– А потом вы проводили ее в аэропорт?
– Нет. Но мы долго были вместе, разговаривали, прощались, так что я все про нее узнала.
– Расскажите подробней, как это было.
– Да пожалуйста! Мне нечего скрывать! Георгий Бараташвили и Наташа встретили меня в аэропорту и привезли сюда. Это было в пятницу пятого июня. Целый день провели вместе. А на другой день Георгий отвез ее в Мюнхен, и оттуда они с мужем вылетели во Франкфурт, чтобы там пересесть на самолет в Нью-Йорк. И через день они позвонили сюда и сказали… Наташин муж сказал Георгию, что они благополучно долетели, что Наташа принимает ванну и поет от радости. Георгий дал мне трубку, и я услышала в ней голос Наташи: она и вправду пела в ванной. Значит, у нее все хорошо!
– Так выходит, вы с сестрой и не разговаривали?
– Ну, в общем, нет. Но это неважно, потому что я уже получила от нее открытку с видом на статую свободы. Если хотите, могу показать!
– Покажите.
Татьяна вышла из комнаты и через минуту вернулась.
– По всему дому полицаи бродят – и чего они ищут? Скорей бы Георгий приехал… Вот открытка от Наташи!
Апраксина взяла в руки открытку с видом на статую Свободы, перевернула ее и покачала головой: текст на обратной стороне был напечатан на машинке, и только внизу стояла какая-то закорючка. "Дорогая Танюша! Мы долетели благополучно. Нью-Йорк мне сразу очень понравился, это совсем не то, что провинциальная Бавария. Но я надеюсь, что Георгий не даст тебе скучать и в Баварии. Мы с мужем ждем тебя в гости на Рождество. Привет Георгию. Целую, твоя Наташа", – прочла Апраксина.
– Как вы думаете, Татьяна, а почему текст напечатан на машинке?
– Да потому что моя сестра классная машинистка, а ее муж открыл в Нью-Йорке издательство, в котором Наташа будет ему помогать. Наверняка она писала это, сидя за столом в их новом офисе.
– А это действительно подпись вашей сестры?
– Ой, да откуда я знаю, как она теперь подписывается?! Она из Германии прислала всего одно письмо, я уж и не помню, как там она подписалась.
– А что она вам написала в том письме?
– Написала, что все у нее хорошо и что она очень счастлива. А потом два года писем не было. Раза два-три она посылала мне кой-какое барахло с Георгием и коротенькие записочки, один раз послала сто марок, два раза позвонила, поздравила с днем рожденья, а больше никакой связи не было…
– Так она вам почти не звонила в Москву?
– А чего звонить-то? Это же страшно дорого! А немцы знаете какие экономные? Ну, я поняла, что не может она мне часто звонить – муж не разрешает. – Она закурила очередную сигарету и отвернулась.
Апраксина вздохнула и достала из сумки фотографию "русалки".
– Взгляните на этот снимок, Татьяна!
Татьяна небрежно повернула голову и покосилась на фотографию в руке Апраксиной, но тут же встрепенулась и протянула руку.
– А ну, дайте! Да, это же Наташка!.. Она тут что, пьяная что ли? Дурацкая какая-то фотография… Но это она, да!
– Она не пьяна, Таня. Она мертва.
– Что вы несете-то? Как это она мертва, если у нее глаза открыты? Врете вы все! Она просто пьяная или под дурью, я же вижу! Это вы специально сняли ее в таком виде, чтобы подловить…
– Кого "подловить"! Вас, Таня?
– Ну, не знаю кого, – сказала девушка сердито. А сердилась она на себя, поняла Апраксина, и сердилась за то, что чуть было не проговорилась. А вот о чем или о ком?
– Таня! Нельзя прятать голову в песок, как страус, и закрывать глаза на правду.
– А я не верю, – упрямо прошептала Татьяна, но глаз от фотографии сестры не отводила. – Это какая-то полицейская уловка.
– Помилуйте, Таня, ну зачем полиции затевать какие-то интриги против вас или вашей сестры? – сказала Апраксина, забирая фотографию у Татьяны и пряча ее обратно в сумку.
– Тогда расскажите мне, откуда взялась эта фотография!
– Пожалуйста. – И Апраксина рассказала Татьяне, как она сама и две ее подруги случайно обнаружили тело неизвестной девушки в пруду "Парадиза" в субботу шестого июня.
– Дайте мне еще раз взглянуть на ту фотографию! – попросила Татьяна, когда Апраксина закончила свой рассказ. – Да, это все так и есть, как вы говорите, – сказала она упавшим голосом. – Это Наташа, и она мертва. Но я же слышала ее голос в телефонной трубке!
– Магнитофон.
– Понятно… Но я знаю, кто ее убил!
– Кто?
– Георгий! Он увез Наташу и долго не возвращался, а потом, вернувшись домой, очень странно вел себя со мной и с другими…
– Кто такие эти "другие"? – спросила Апраксина.
– А, не все ли равно? В общем, это уже вас не касается. И, пожалуйста, очень прошу вас, оставьте меня теперь в покое! Вы ведь узнали, кто эта убитая девушка? Да, это Наталья Беляева. А теперь, оставьте, оставьте, оставьте меня в покое! – Ее наконец прорвало: она уткнулась в диванную подушку и зарыдала в голос.
На шум в гостиную явился инспектор Миллер.
– Что здесь происходит, графиня? Помощь нужна?
– Да, нужна. Пошлите кого-нибудь на кухню за водой. А происходит здесь то, что рано или поздно должно было произойти: мы теперь знаем, кто такая "русалка в бассейне", откуда она и как ее зовут, и даже имеем уже одного подозреваемого. И все благодаря вот этой девушке, Татьяне Беляевой, ее сестре.
– Понятно, – сказал инспектор, подошел к двери, открыл ее и крикнул: – Эй! Принесите кто-нибудь стакан воды из кухни – девушке плохо! – затем он обернулся к Апраксиной: – И кто же этот подозреваемый?
– Хозяин этого дома Георгий Бараташвили.
– Я вам ничего не говорила! Хватит меня впутывать! – крикнула Татьяна, подымая мокрое лицо от диванной подушки. Затем, не дожидаясь ответа, снова в нее уткнулась и зарыдала с новой силой.
Апраксина встала и подошла к инспектору.
– Ну, а что у вас? – вполголоса спросила она.
– Мы нашли следы пребывания в доме нескольких человек, но никого из них не обнаружили.
Татьяна подняла голову.
– Он сказал, что никого не нашел? – спросила она Апраксину, кивнув в сторону Миллера.
– Да.
– Скажите ему, что он не там искал. Идемте, я покажу вам, где все. – Она поднялась, вытирая лицо ладонями, схватила со стола бутылку колы и глотнула из нее, а затем вышла из гостиной в коридор, на ходу кивнув Апраксиной и инспектору.
Инспектор громко крикнул, подзывая помощников.
Татьяна прошла довольно длинный коридор, кончавшийся лестницей на второй этаж. Под лестницей была небольшая дверь.
– Это кладовка, – сказала она, показывая на дверь. – Вам сюда!
– Кладовку мы уже обыскивали, – сказал Миллер.
– Плохо обыскивали.
За дверью в кладовке не было ничего, кроме зимней одежды, упакованной в пластиковые мешки и висящей на длинной железной палке.
– Надо отодвинуть одежду в стороны! – сказала Татьяна и сама принялась сдвигать громоздкие мешки, инспектор бросился ей помогать. За мешками не было ничего, кроме обшитой деревом стены. Апраксина и Миллер остановились в недоумении. Но Татьяна подняла руку вверх, нашарила там что-то вроде гвоздя, потянула его вниз – и деревянные планки с сухим треском опустились в пол: перед ними открылось узкое пространство с уходящими вниз ступенями.
– Они все там, внизу! – сказала она.
Инспектор кивнул полицейским. Один из них выхватил карманный фонарь и первым осторожно шагнул в открывшийся лаз…
Когда Георгий Бараташвили подъехал к дому, навстречу ему полицейские вывели троих перепуганных молодых людей.
– Молчите все, и я вам помогу! – успел он крикнуть им по-русски. – Вам ничего не грозит, только молчите! Предоставьте все мне!
Но он еще не ведал, что грозит ему самому, и вряд ли сразу испугался, даже когда увидел шагнувшего ему навстречу инспектора с парой блеснувших на солнце наручников. Но он по-настоящему струсил и запаниковал, и это было видно по его побледневшему лицу и забегавшим глазам, когда на крыльцо выскочила зареванная Татьяна и закричала:
– Дрянь! Скотина! Торговец живым товаром! Ты убил мою сестру, ты убил свою тетку-старуху, грязный убийца! Но ты теперь за все, за все заплатишь, уж я-то молчать не стану!
Один из полицейских бросился к ней, но чуть-чуть опоздал. Размахнувшись, Татьяна со всей силы ударила Бараташвили по лицу. Георгий инстинктивно попытался закрыть лицо руками, забыв о наручниках: удар и пришелся по наручникам, и он взвыл от боли, а по его белоснежной рубашке потекла кровь из разбитого стальным кольцом носа. Полицейский увел в дом Татьяну, а Георгия Бараташвили, утиравшего лицо скованными руками и хлюпавшего разбитым носом, двое других полицейских повели к машине.
Апраксина, инспектор Миллер и Татьяна Беляева покинули хутор на другой машине, захватив с собой чемодан Татьяны. Но ехали они все в одно место – в мюнхнскую криминальную полицию.
Глава 14
– Елизавета Николаевна, простите меня, дуру, за хамство! – первым делом сказала Татьяна, когда они остались вдвоем в кабинете инспектора Миллера.
– Я вас прощаю за глупость, Танечка.
– Я вела себя глупо?
– Очень! Но в отличие от настоящего хамства, которого я органически не переношу, глупость не бывает намеренной, а потому она более простительна. Считайте, что извинения приняты. А теперь расскажите мне подробно, как ваша сестра Наталия попала в Германию.
– Хорошо, я расскажу. В восемнадцать лет Наташка получила первую премию на телевизионном конкурсе песни и тут же заявила, что теперь она любой ценой выедет на Запад, завоюет Европу, а потом отправится дальше – на завоевание Америки. А во всем виновата американская певица Донна! – сказала Татьяна Беляева.
– А Донна-то тут при чем? – удивилась Апраксина.
– Ну как же! Ведь она наша, савеловская! Да у нас все девчонки с ума посходили, как узнали об этом.
– О чем узнали? – в полном недоумении спросила графиня.
– О том, что всемирно знаменитая звезда – на самом деле наша соседка Лизка Чикина, которая просто сумела взять свою судьбу за рога.
– Что за бред! – засмеялась Апраксина.
– Никакой не бред, а истинная правда! Об этом даже в газете писали! Донна выросла у нас в Марьиной Роще, недалеко от Савеловского вокзала. Она была намного старше нас с сестрой, и мы ее в Москве уже не застали, но мать ее до сих пор работает дворничихой через два дома от нас. Да у нас все девчонки знают ее историю, и почти каждая хранит статью об этом, из газеты вырезанную!
– Ну-ка, ну-ка, расскажите! – сказала Апраксина, отложила блокнот и ручку, откинулась в кресле и приготовилась слушать.
– Ну, значит, мы с Наташкой Лизу Чикину уже не застали. Это она только на экране такая молодая – на самом деле теперь ей уже под сорок. У них вся семья была певучая, даже Лизкина бабка, которая только недавно померла, аж в девяносто пять лет. Вот ведь тварь живучая! Пила как лошадь до самой старости, даже когда уже под себя ходила, а жила себе и вон до каких лет дотянула! Мы, бывало, играем у них во дворе, а бабка сидит у окошка, за нами наблюдает: они на первом этаже жили. Нам скучно станет, мы и давай просить: "Баба Ира, спой что-нибудь из времен своей молодости!" Ну она и запоет что-нибудь вроде:
Мой папаша были дворник,
А мамаша – барыня!
Будь ты граф иль подзаборник -
Все одно ты мне родня-я, эх!
Люблю я белое.
Люблю я красное!
Нет-нет, не знамя,
а вино!
А дочка ее, Лизкина мать, раньше была передовиком производства на военном заводе. Только передовик она была липовый – через самодеятельность вышла в передовые, голосом брала. Ну, может, и еще чем, у них вся семья на передок была слабовата. А когда закрылся военный завод, у нее еще пенсия была не выработана, и пошла тетя Паша в дворники. Жили они в нищете – сама тетя Паша, Лизка да ее бабка, что с кровати не вставала. И тогда, говорят, Лизка и начала свою карьеру…
– Карьеру певицы?